Кофе в бумажном стаканчике (СИ) - Страница 6

— Хорошо, милая, давай с тобой поступим так, — он задумчиво поскреб пятернёй затылок, — я тебе не только подпишу заявление, но еще премию дам за хорошую работу, ты заслужила. Езжай, учись. Но знай — если будет плохо, возвращайся. Пока я работаю, ты всегда будешь пристроена. Мне нравится, как ты работаешь, очень похожа на отца. Договорились?

Надя облегченно вздохнула, подумав про себя, что напрасно он надеется. Ей настолько опротивел изученный до последнего угла завод с его грязными ангарами, бесчисленными складами, бесконечной территорией, грубыми необразованными разнорабочими, что она готова была уйти в степь пешком без воды и еды, только бы больше никогда его не видеть. Но Ивана Афанасьевича обижать не хотелось, поэтому она покладисто согласилась и благодарно улыбнулась в ответ:

— Хорошо. Спасибо вам большое.

— Ну, вот и ладненько, — он подмахнул листок.

Надя отработала, как положено, две недели. Получив расчет, она засела за учебники и с огромным энтузиазмом начала зубрить вопросы, не отвлекаясь на лежание в гамаке под вишнями, игру в шахматы и чтение книг. Даже с родителями ей разговаривать теперь было некогда, да и не о чем. Их обвиняющие взгляды сбивали ее с толку, но она старалась не обращать внимания и, поужинав, пряталась в своей комнате — писать конспекты. Отец с матерью молчали, скандалов ей не устраивали. В их семье было принято уважать чужое мнение, а в дочерниной устремленности ничего плохого пока не было. Но ее не покидало навязчивое ощущение, что они настойчиво ждали, когда она откажется от своей затеи.

Пришло время, и Надя без происшествий выехала в Симферополь. Сняв на неделю спальное место у пенсионерки недалеко от университета, экзамены сдала легко — без тревоги, спешки, бессмысленного волнения, будто заранее знала итог. Дождавшись результатов зачисления, слегка удивилась, что, несмотря на большой конкурс, прошла по льготной квоте как приезжая с другой области. Она оформилась в общежитии, получила зачетную книжку с удостоверением студента и, окрыленная успехом, вернулась домой.

Отец на ее новенькие документы посмотрел кисло, с отвращением взяв их в руки, словно жабу.

— Ну, поглядим…

Мама осторожно спросила:

— Вась, отметить бы надо… Все же университет…

— Нечего пока отмечать! — отец огрызнулся. — Пусть первую сессию сдаст, там и отметим. Не ведает, что творит.

— Пап, мне уже двадцать три, — девушка забрала документы. — И я хочу учиться.

— Почему нельзя было в Херсон поступить? — отец вдруг набросился на нее. — Мы бы тебе всегда помогли, одну не оставили. Какого хрена тебя понесло в Симферополь? Мы же скучать будем, с ума сходить, по ночам не спать! Ты о матери подумала?

Надя, на секунду усомнившись в собственном решении переехать в Крым, уже готова была расплакаться, но с силой вонзила ноготки в ладони. Это ее привело в чувство.

— Подумала, — она заставила себя улыбнуться. — Будете ко мне на отдых летом приезжать, в море купаться. Не на плавнях же в Херсоне вам здоровье поправлять?

— Ладно, я тебя переубедить не смог, жизнь научит.

Отец как-то старчески ссутулился и ушел во двор, оставив дверь открытой. В нее тут же стрелой влетел дворовой кот, начав тереться возле маминых ног и громко мурлыкать. Пока выпихивали кота во двор, выносили ему еду, тяжелый осадок от разговора рассеялся, начались обычные домашние хлопоты. Больше вопрос поступления Нади в университет семья Головенко не обсуждала, будто ее поступок навсегда перечеркнул то оставшееся доверие, которое между ними существовало до сих пор. Надя отдалилась безмерно и стала для них совсем чужой — совершенно незнакомой повзрослевшей девушкой, выбравшей иную жизнь. И это пугало больше всего на свете, будто дочь предала свою семью, как и этот тихий городок с его провинциальными порядками.

Не желая тратить оставшееся время впустую, Надежда начала наводить порядок в доме и во дворе — перебрала шкафы, расчистила дорожки и палисадники. Она с энтузиазмом хваталась за все, к чему можно было приложить руки. Будущее представлялось ей свершившимся, ничто больше не удерживало ее в опостылевшем городке. Но ей хотелось напоследок отдать дань уважения дому своего детства, попрощаться с ним всей душой и поблагодарить родителей. Она делала это страстно, уверенная, что расстается со всем, что так дорого, навсегда.

Как-то раз, когда Надежда возвращалась из магазина, у ворот ее подстерегла тетя Люба. Девушка уже почти вошла во двор, но соседка успела придержать ее пухлой рукой за локоть, остановив у открытой калитки.

— Говорят, ты в институт поступила?

— Да, тетя Люба, — Надя опустила глаза, чтобы та не заметила их восторженный блеск.

Но тетю Любу обмануть было трудно.

Она сложила под грудью толстые руки с перетяжками, как у младенца, и раздраженно накинулась на Надю, будто та приходилась ей дочерью:

— Ну, что тебе неймется, чего не хватает? Работа хорошая была, отец при должности, лицом бог не обидел… Все журавля поймать мечтаешь, а синицу в ладони не видишь. О родителях бы подумала!

Девушка, вскинув голову, спросила резко, с вызовом.

— А что не так с родителями?

Соседка сделала шаг назад, смутилась, глазки ее забегали.

— Да ничего, деточка, ничего. Ты учись. Вернешься, большим начальником станешь, нас всех учить будешь…, — она ей слегка поклонилась.

Надежда, взведенная разговором, хотела ей запальчиво возразить, что и без нее начальников в городке хватает, но тетя Люба, опередив ее, насмешливо кивнула и убралась за свою калитку. От этого разговора остался гадкий осадок, будто Надю уличили в непомерной гордыне или еще бог знает в чем, известном только проницательной тете Любе.

В конце августа, туго набив две сумки самыми необходимыми вещами, Надежда собралась на установочную сессию с твердым намерением не приезжать домой до Нового Года. Стоя возле автобуса, мама плакала навзрыд. Отец вяло успокаивал жену и, глядя куда-то в сторону, грубовато пенял:

— Муся, прекрати немедленно распускать сопли. Нехорошо, люди смотрят.

— Но как же, Вася, она такая беззащитная, пропадет ведь!

— Не пропадет, ты плохо ее знаешь, не суди по себе. Надюха у нас другая, ей нужно все попробовать самой. Надоест, обратно приедет. Дай ей пожить самостоятельно. Ты сильно родителей спрашивала, когда замуж выходила? Уехала со мной, никого не предупредила. Тебя по всему району с милицией искали!

— Так родители против тебя были! Я же с тобой уехала! А она совсем одна. Кто ее защитит, если что-то случится?

— Успокойся, таких, как она, тысячи. Еще никто не пропал.

Галина Борисовна от этих слов еще больше разрыдалась, оплакивая дочь так, будто провожала на войну и не надеялась больше увидеть. Надежда недовольно смотрела себе под ноги, эта сцена была ей крайне неприятна. Со всех сторон на них глазели знакомые и малознакомые люди — чувствовалось, что они заинтересованно обсуждают ее проводы. Василий Алексеевич злился, не в состоянии успокоить жену, ему было неловко, а у его Мусечки, похоже, была настоящая истерика, совладать с которой она была не в силах, всерьез обижаясь на мужа и дочь.

Наконец, проводы закончились. Надя, поцеловав на прощанье зареванную мать и недовольного отца, с облегчением вошла внутрь салона. Ей досталось самое лучшее место — рядом с водителем. Она радовалась тому, что долгие часы будет видеть перед собой дорогу, небо и степь. Когда автобус отходил с платформы, девушка с неожиданной болью в сердце отметила, как мама, сгорбившись, побрела прочь, отец — следом, в нескольких шагах. Оба выглядели предельно несчастными, постаревшими, но она запретила себе жалеть их. У нее впереди была совсем другая, новая жизнь, родителям в ней места не было.

Несмотря на тяжелый осадок после расставания, Надиному ликованию не было границ. Многолетняя мечта сбылась — она стала, наконец, свободной. У нее были теперь комната в общежитии на двоих с однокурсницей, стипендия и новый сенсорный мобильный телефон — подарок родителей. Она пообещала себе, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не вернется в свой сонный, отсталый городок, как бы тяжело ей не пришлось. Слишком долго пришлось ждать, надеяться и разочаровываться, слишком устала она от своих влюбленных родителей, слишком запуталась в собственных чувствах. Будущие трудности ее не пугали, она страстно хотела независимости и полного одиночества, рассчитывая для начала разобраться, на что способна сама.