Кофе и полынь (СИ) - Страница 62

 – В числе прочих, – усмехнулся маркиз. И добавил, глядя в сторону: – Никогда не думал об этом, но человека очень красит любовь.

 – Вы сейчас обо мне?

 – О, вы всегда обворожительны, – уверил меня он. И добавил как будто бы шутя: – Но и я, кажется, в последние дни выгляжу лучше обычного.

 Переспрашивать и уточнять я, во имя сохранения собственного рассудка, не стала.

 Когда первое волнение улеглось, и буквы перестали плясать перед глазами, я снова перечитала приглашение. Но было на удивление лаконичным, без вензелей, украшенной лишь лентой в цветах аксонского флага… Приглашали меня не на бал и не на торжественный приём; называлось это скромно – «Чествование героев». На отдельной карточке значились рекомендации: предпочтительные цвета для платья, просьба отказаться от диадемы или драгоценного венца и всё прочее в том же духе.

 В одном приглашении значилось моё имя.

 В другое… в другое я вписала имя Зельды Маноле.

 Сказать, что она была ошарашена – значит, сильно преуменьшить.

 – Да как же я-то… – растерянно повторяла она. – С моей-то разбойной рожей…

 Дело было, разумеется, в кофейне. Поразмыслив, я вручила Зельде приглашение на глазах у изумлённых гостей, чтобы она не вздумала выбранить меня или наотрез отказаться… Надо сказать, после череды статей в «Бромлинских сплетнях» и не только многие подозревали, что у эксцентричной гадалки из Смоки Халлоу и у героя, обожаемого всей страной, неспроста одна фамилия. Но так как подробности биографии Лайзо, по счастью, Фаулер так и не раскрыл, я помалкивала – и Зельда тоже, хотя, как рассказывал Эллис, в трущобах она сделалась настоящей знаменитостью.

 Но теперь, когда под восхищёнными взглядами явилось приглашение из дворца, не догадался бы только глупец.

 – Дорогая, вы к себе строги, – со слезами на глазах произнесла миссис Скаровски, взяв Зельду за руки. – У вас чудесное, одухотворённое лицо, отмеченное печатью многих знаний!

 – Королевский дворец – не какое-то священное место, чтоб перед ним благоговеть, лично я там бывал бессчётное множество раз, – ободрил её Луи ла Рон. – И, по моему личному мнению, здешнее общество куда изысканнее!

 – Но там же все разряженные, как павлины, платья из золота и парчи, – Зельда беспомощно оглянулась. – Ей-ей, мне такое и взять-то неоткуда…

 – Наденьте чёрное! – подала голос Дженнет Блэк, которая, как всегда, возникла из ниоткуда. И подмигнула мне, прежде чем снова повернуться к Зельде: – Чёрное уместно везде и всегда. Чёрный – это цвет жизни?

 – Не смерти? – усомнилась миссис Скаровски.

 – Жизни, – уверенно ответила Дженнет Блэк. – И белый, и красный, и зелёный. И все другие цвета!

 Тут же начался один из тех глупых, но увлекательных споров, ради которых, пожалуй, и стоит выходить в общество. А Зельда всё с тем же потерянным выражением лица обернулась и несмело взяла меня за рукав:

 – Но и правда, что делать-то?

 Пожалуй, прежде я бы засыпала бы её советами, как одеться и как вести себя, чтоб быть принятой в обществе и сойти за свою. Но теперь сказала просто:

 – Будьте собой. Не пытайтесь сойти за кого-то другого… И, кроме того, разве это важно? Ведь Лайзо будет там, а остальное – мелочи, не стоящие и секунды внимания.

 Наверное, это были правильные слова, потому что Зельда немного успокоилась. Но к швее, к модистке и так далее, конечно, я её отвела – что ни говори, а новая красивая одежда и, тем более, удобные башмаки изрядно добавляют уверенности.

 Дни до назначенной даты пролетели быстро, как один.

 Мне новое платье было не нужно. Гардероб к весне обычно начинали обновлять ещё зимой, и потому нашлось несколько нарядов, подходящих к случаю, и без визита к швее. Я выбрала зелёное платье из очень тонкого сияющего бархата, сверху скроенное так, что оно немного напоминало мундир. Лиф расшили серебряной нитью – перышки, дым; вышивка была видна не всегда, а только при движении – отблеск, отсвет, сон… Нижнюю часть платья, проглядывающую из-под верхнего слоя, сделали белой. Из украшений я надела только бабушкино кольцо с розой.

 А к корсажу вместо броши приколола фиалки.

 Всю дорогу до дворца Зельда предрекала мрачно, что-де погонят её, даже на приглашение не взглянут.

 Не прогнали.

 Во-первых, нас сопровождал Мэтью Рэндалл, без сомнений, по повелению маркиза. Во-вторых, стоило показать приглашения, как откуда-то сбоку выскочил мужчина с повадками лакея – хотя лакеем он определённо не был – и лично проводил нас в зал.

 На самом деле, вопреки всем опасениям Зельда выглядела тут… уместно. Она в итоге послушала моего совета. Мы сшили для неё то же, что обычно носили женщины гипси в Смоки Халлоу, может, немного поскромнее и из лучших тканей: многослойные юбки и блузу с широкими рукавами. Да, и шаль! Шаль она надела ту, которую я ей подарила её осенью.

 Яркие, насыщенные оттенки красного вместе с чёрным, белым и золотым шли Зельде необычайно.

 – Прошу сюда, мэм, – обратился сопровождающий к ней, и она польщённо зарделась, пробормотав, что от «мэмов до ледей недалеко».

 Перед тем как ретироваться, сопровождающий указал нам на места, которые следовало занять. Даже на мой вкус, слишком близко к Его Величеству – а уж Зельда и вовсе растеряла привычную бойкость, скандальность и сгорбилась, точно пытаясь выглядеть меньше.

 – Всё будет хорошо, – шепнула я и, нащупав её руку, сжала. – Зато мы скоро увидим Лайзо.

 – Ежели он вернулся, так мог бы хоть матери-то весточку отослать, а то и заглянуть, – буркнула она. – Ишь, высоко вознёсся.

 – Уверена, что дело не в этом… Тсс.

 Церемония началась. А мне запоздало пришла в голову мысль, которую я до сих пор упорно гнала: что, если Лайзо избегает меня, потому что сильно пострадал? Вдруг у него ужасные шрамы от ожогов, или нет одного глаза, или…

 «Неважно, – оборвала я сама себя. – Его бы это не остановило».

 Но глупый, неуместный страх никуда не делся.

 Зал – огромный, почти как тот, где проходил обычно маскарад – был заполнен почти на треть. Чаще всего мелькали военные мундиры. Но пришло и множество других гостей, разных сословий и достатка. В углу ожидал знака от распорядителя оркестр… и вот прозвучали фанфары, коротко и бодро, высокие боковые двери с позолотой распахнулись, и вошёл Его Величество Вильгельм Второй – такой же высокий, каким я его помнила; смуглый, в точности как прабабка, романская принцесса Исабель, с умными и спокойными тёмными глазами. Виолетта Альбийская смотрелась рядом с ним особенно нежной и хрупкой – с её-то рыжими волосами и бледной кожей.

 – А вы-то вдвоём покрасивше будете, – шепнула вдруг Зельда, ущипнув меня в бок.

 Я с трудом удержалась от смешка.

 Перед тем как занять место, Его Величество произнёс речь – о храбрости и стойкости перед лицом трудностей и потерь, о родной земле, о том, как важно бывает выступить в защиту уязвимости, чтобы не допустить трагедии, о величии Аксонии и общей беде, сплотившей страну… Стыдно признаться, но я не слушала, потому что заметила, что с противоположной стороны зала приоткрылась дверь, кто-то выглянул – и потом скрылся снова.

 «А если Лайзо там?»

 Сердце бешено заколотилось.

 Видно отсюда, конечно, ничего не было, но я ничего не могла с собой поделать – смотрела и смотрела, не пытаясь уже даже скрыть волнение.

 – Благодарю вас за вашу смелость и проявленное благородство в год тяжёлых испытаний – и за то, что вы согласились сегодня разделить со мной радость от того, что война окончена, Алмания отброшена к своим границам и более никому не угрожает. Но победы бы не случилось, если бы её не выковали своими руками люди, для которых честь, достоинство и отвага – не пустые слова, – заключил наконец Его Величество. – Те, кто погиб, заслуживают вечной памяти и славы, на земле и на Небесах… А тем, кто сумел вернуться на родину, я рад воздать почести, которых они заслуживают.

 Кажется, это был сигнал, потому что снова заиграли фанфары и в зал вошёл первый из героев, о которых говорил Его Величество. Увы, это оказался не Лайзо… и следующим стал тоже не он. С каждым разом, с каждым произнесённым именем волнение у меня нарастало, пока весь мир вокруг не заволокло зыбкое марево, а уши не заложило от звона. Наверное, поэтому я не сразу осознала, что происходит, когда дверь распахнулась снова, и Зельда сжала мою руку так крепко, что кости едва не хрупнули.