Кофе и полынь (СИ) - Страница 61

 Когда догорали в пламени Бездны осколки дирижаблей и занимался рассвет…

 И так далее в таком же выспренном духе.

 Подписана статья была именем «Воодушевлённой общественности», и этот цветастый слог, столь любимый публикой, я узнала сразу.

 – Мне пришлось вернуть одного агента из Алмании, потому что он нужнее здесь, – не стал отпираться маркиз Рокпорт, когда явился ко мне в кофейню – и принёс, к слову, ещё один экземпляр газеты со злополучной статьёй. – И, как видите, я не ошибся. Героя, который спас Бромли от бомб, снова обсуждают.

 – Значит, снова Фаулер, – подытожила я, пригубив кофе.

 – Он полезен, – усмехнулся маркиз. – И ожидайте ещё несколько статей в течение месяца или двух – нам надо закрепить успех.

 …Когда он доставал из кармана свои цветные очки, перед тем как уйти, то на пол выпал вышитый платок – крошечные пузатые осы и аккуратные яблоневые лепестки.

 Фаулер, похоже, так счастлив был вернуться на родину, что опубликовал не три или четыре статьи, как обещал маркиз, а дюжину.

 Дюжину!

 Сперва – интервью с «таинственным героем», в котором тот поведал наконец, как сумел сразить дирижабли; судя по репликам, которые Лайзо бы не произнёс никогда в жизни, интервью было выдумано от начала до конца. Затем появилась статья, описывающая тягости жизни в Смоки Халлоу, «которые, однако, не сломили врождённого благородства». Третья заняла два разворота и описывала тот случай с ядовитым газом на поле боя – и роль Лайзо во всём этом…

 Тогда же, к слову, впервые было упомянуто его имя.

 Маркиз только посмеивался, когда я при каждой встрече возмущённо зачитывала эти лживые – хотя и льстивые – произведения журналистского жанра, порождения, так сказать, больной фантазии.

 – Смиритесь, Виржиния, – посоветовал он в конце концов. – Позвольте создавать репутацию тем, кто разбирается с этим.

 – Фаулеру?

 – Мне, – усмехнулся он, глянув поверх синих стёклышек. – И ещё. Вы можете сколько угодно говорить, что стиль публикаций вам претит, но когда вы читаете их вслух, то каждый раз улыбаетесь.

 Я смутилась и отвернулась к окну; падал снег – крупные хлопья, похожие на лепестки вишни.

 – Мне просто не терпится уже узнать, когда… когда Лайзо наконец вернётся.

 – Когда придёт время, – ответил маркиз, поднимаясь. – Но если хотите совет… Традиционный бал на Сошествие, разумеется, отменят, но к весне рекомендую вам обновить гардероб – так, чтобы можно было показаться, скажем, на торжественном мероприятии в присутствии Его Величества.

 – А что будет весной? – взволнованно спросила я, поднимаясь тоже, едва не опрокинула столик – хорошо ещё, что свидетелей этого позора не было, потому что маркиз предпочитал навещать «Старое гнездо» по утрам, до открытия.

 Он обернулся на пороге, надевая цилиндр:

 – Будет мир, Виржиния. По крайней мере, я очень рассчитываю на это.

 Конечно, я знала, что маркиз Рокпорт – не тот человек, который станет бросать слова на ветер и манить надеждой там, где лучше стоило бы смириться с потерей. И всё же когда вокруг стали говорить о «добрых знака», а в газетах начали появляться тут и там упоминания о делегациях, переговорах и обмене посланиями, то город изменился – и изменились мы сами.

 Так, словно раньше над всеми нами висела тяжёлая чёрная скала, и вдруг она обратилась в туман, а туман развеялся на ветру.

 Бал-маскарад на Сошествие и впрямь отменили, впервые за много-много лет. Деньги, которые казначейство подготовило для пышного празднования, Его Величество распорядился направить для помощи пострадавшим на фронте. И, конечно, злые языки тут же зашептались о том, что это якобы делается напоказ, чтобы смягчить недовольство простого народа, который-то один и страдал из-за войны, не то что знать… Но таких голосов было немного. А когда леди Виолетта – её продолжали звать «Рыжей Герцогиней», хотя теперь она была уже королевой – лично отправилась в госпиталь, чтобы наравне с сёстрами милосердия делать перевязки, обрабатывать раны и кормить больных, то недобрые пересуды почти исчезли.

 Что же до меня, то я делала то же, что и всегда. Фабрика, аренда, «Старое гнездо», а с недавних пор ещё и организация народной больницы вместо лекарского пункта при фабрике… В салонах и на званых вечерах почти не бывала. Но впервые за долгие годы у меня появилось время на какие-то простые, но тем и удивительные повседневные радости.

 Читать книгу, просто потому что понравилось название, а у автора милое имя.

 Гулять по улицам, занесённым снегом, кутаясь в меховое пальто.

 Подолгу разговаривать с Клэром; видеться с подругами и узнавать, что Глэдис, вдохновившись примером ширманки-профессорши, мисс Кэролайн Смит, пишет научную работу о живописи минувшего десятилетия; что Эмбер проводит много времени с дочерью и ничуть не жалеет о том, что не выходит в свет; что Абигейл гордится сыновьями, хотя и волнуется за них – а ещё что оба Дагвортских Близнеца влюбились в одну и ту же леди.

 Я даже начала одновременно учить романский и вспоминать алманский под руководством Паолы – просто так, для развлечения, потому что мне нравилось, как звучали слова…

 Поэзию, впрочем, я так и не полюбила – несмотря на все усилия миссис Скаровски.

 Иногда во сне накатывала вдруг тревога, возникала зыбкая, но пугающая тень… Однако случалось это всё реже и реже.

 Постепенно я привыкла к тому, что Валх и впрямь исчез навсегда.

 В начале февраля неожиданно потеплело, резко и сильно; набухли почки на деревьях, а кое-где – например, на живучей бузине – даже развернулись листья. Проклюнулась трава; в саду под моими окнами распустились лесные фиалки, менее ароматные, чем эмильские, но зато более живучие… почти бессмертные.

 Седьмого февраля – помню это очень чётко – Бромли загудел, как улей. Новости выкрикивали мальчишки-газетчики на перекрёстках и площадях; новостями делились прохожие; новости передавали из уст в уста.

 Война закончилась.

 Алмания подписала мир с государствами-участниками Коалиции – с Марсовией, Романией и Аксонией.

 Празднования – стихийные, народные – длились неделю. Всеобщее настроение захватило и меня: хоть я и не могла открыть двери «Старого гнезда» для всех желающих, ибо внутри было недостаточно места, но зато приказала раздавать на улице сладости и кофе в бумажных стаканчиках. Эллис был в восторге: колонское изобретение заинтересовало его давно, а теперь он и вовсе уверился, что за «уличным кофе» – будущее, и подбивал меня открыть в Бромли несколько кофеен попроще, где можно просто взять бумажный стакан и пойти.

 – А потом мы наводним вашим кофе всю Аксонию! – весело строил он планы. – Да что там, весь мир! И начнём с Колони.

 – Отчего не с Романии?

 – О, ну Лайзо рассказывал, что там свои кофейные традиции…

 В этот момент я поникла, а Эллис умолк. Пожалуй, что для полного счастья не хватало только одного… одного человека, а он, словно в насмешку, не спешил возвращаться. И даже не показывался в снах, точно прятался.

 «Может, он меня разлюбил? – мелькало иногда в голове. – Встретил там где-нибудь прекрасную романку, которая делила с ним радости и горести битвы…»

 Но длилось такое, по счастью, недолго. И для меня это был знак: пожалуй, следует отложить очередной любовный роман и взять детектив – а лучше свод законов Аксонской Империи в девяти томах.

 …а спустя две недели после объявления мира в кофейню заглянул маркиз Рокпорт и без лишних предисловий передал мне два приглашения в королевский дворец.

 – У вас две недели на подготовку, – добавил он, хотя это было без надобности: дату в приглашение, разумеется, вписали. – Второе приглашение пустое. Вы можете отдать его, разумеется, кому угодно, однако я рекомендовал бы кого-то из семейства Маноле… Ведь справедливо, чтобы и мать героя, несмотря на скромное происхождение, так же присутствовала на награждении, верно?

 У меня перехватило дыхание.

 – Лайзо… Лайзо будет там?