Княжич Юра III (СИ) - Страница 1

Я открыл глаза. Медленно и трудно. Раньше, чем открылись глаза, пришла боль. Боль от тела. Болело всё.

Я поднял веки и тут же зажмурил их. Свет, резанувший по глазам, оказался мучительно ярким. Второй раз поднимал веки я ещё медленнее и осторожнее, уже примерно зная, чего ожидать.

Свет. Свет шёл от потолочных светодиодных светильников, расположенных двумя рядами на идеально белом и ровном потолке. Незнакомом потолке, что непроизвольно заставляло помянуть нехорошим словом Синдзи Икари — всё-таки, это же его фишка, а не моя — каждый раз, открывая глаза, видеть новый потолок. Я-то так часто, как он, по голове не получаю… не получал раньше.

Белый потолок, потолочные светильники. Белые стены. Жёсткая и довольно неудобная койка, на которой я лежу. Окно, рядом с которым койка эта стоит. Тумбочка. Графин с водой на тумбочке, стул. Какие-то медицинские приборы. Не работающие. Выключенные. Окно. На подоконнике окна одинокий горшок с чахленьким кактусом. Тело болит.

Тело укрыто до шеи чистой белой простынкой, так как в помещении довольно тепло. Сам я раздет полностью. Но на том стуле, который стоит возле тумбочки, аккуратно сложена какая-то одежда. С моего места не очень хорошо было видно, какой именно, но, логично предположить, что предназначенная для меня. Под стулом стоят мужские блестящие кожаные лакированные туфли очень «классической» формы, с невысоким каблуком, чем-то очень напоминающие офицерскую военную обувь, ту, которая раньше выдавалась Минобороны каждые полгода… до появления в армии этих страшнющих новых «лабутенов», на которые все так плюются, отказываясь носить на своих ногах такое уродство, органично сочетающее в себе ещё и свойства качественного пыточного инструмента, в кровь стирающего и сбивающего ноги носящего.

Я вздохнул. Вставать не хотелось. Ничего хорошего от своего пробуждения я не ждал. Если уж «петля» не запустилась, и я не открыл глаза в своей комнате сутки назад, то… всё плохо.

Что последнее я помню? Разговор с отцом. С Князем Московским Петром Андреевичем Долгоруким. Тяжёлый разговор, неприятный. И рука у Князя тяжёлая… Хотя, я и раньше об этом знал. Всё ж, он воин старой закалки, возможно, что «Домострой» ещё при нём писался… если не сам он его писал. С него бы сталось!

О чём разговор был? На удивление, начинался он вполне себе неплохо: Князь ни единым словом не упрекнул меня в том, что случилось с братом. В том, что из-за меня брат попал в больницу, и теперь никто не знал, выживет ли? Врачи гарантий никаких не давали, только надеялись на лучшее. Очень надеялись и очень старались своими действиями это лучшее приблизить: я ведь уже говорил — рука у Петра Андреевича тяжёлая. И не только внутри Семьи. И знаю об этом не только я. А Князь в своём Княжестве — бог… не Царь — Царь у нас Император. То есть, он раньше Царём звался, а потом, как земли наши расширились для всего лишь Царства уже совсем неприлично, провозгласил его Империей, а себя Императором. И мировое сообщество это изменение международного статуса признало. Скрипя, но признало.

А как ещё можно назвать полновластного единоличного правителя земель, живущего уже сотни лет и обладающего Даром, коего нет у прочих живущих на его землях смертных (за исключением ближников его и Дружины), позволяющим ему в эпицентре взрыва ядерной бомбы выжить… или разрушения, по масштабам сравнимые с этим самым взрывом, устроить? Только богом. Не Богом с большой буквы, у которого «ни один волос с головы вашей без воли на то Его не упадёт», а именно богом. Таким, как Олимпийцы, к примеру, или Римский, какой-нибудь, Пантеон.

И подчиняется Князь только Императору — такому же Одарённому, как и он сам: «первому, среди равных». А законы для него… в своих землях он сам — Закон. Хочет — казнит, хочет — милует.

И медикам, занимающимся сейчас моим братом, очень бы не хотелось первого. Очень!

Одарённые, Даровитые…

Вот, кстати, именно о Даре у нас с отцом разговор и был. Я же родной сын-то. Не единственный, но родной. И Дар бы мне тоже достаться по наследству должен был… да не достался. За что в четырнадцать лет был я, по всем традициям Одарённых… выкинут из Семьи и забыт.

Чему, кстати, был весьма рад и чем был доволен. В пень мне не упёрлись все эти их Княжеские заморочки с ежедневным риском для жизни, обязательной воинской службой и Присягой Императору! Не хотел я никому служить! И сейчас не хочу!

Вот только, кто ж меня спрашивать-то будет? Дар, сцуко, таки прорезался! Пусть, с запозданием, после четырнадцати, а значит сильным не будет точно; пусть не такой, как у отца: не Земля, а Вода, но, всё равно — Дар.

А это автоматически значит и права: признание полноценным Княжичем, дарование Дворянского Достоинства, возвращение в Семью, в правящий Княжеством Род, привилегии, комфорт, деньги, власть, статус… и обязанности: служба, постоянный риск, Присяга…

Собственно, именно это мне отец в кабинете, в который мы пришли с ним после того, как я спалился перед ним во владении Даром Воды на крыше, и изложил. Спокойно, без ругани, без упрёков в случившемся с братом, даже с гордостью за меня и мои успехи…

Рукой по плечу по-отечески похлопал, сходил к столу своему, из ящика меч в ножнах достал. Красивый такой, прямой одноручный, с крестообразной гардой и рукоятью, украшенными затейливой вязью. Мне вручить его собирался, сказал, что и с Борятинскими вопрос давно решён — Мри теперь окончательно моя…

Мне бы обрадоваться, мне бы возгордиться, мне бы принять, мне бы смутиться… твари такой неблагодарной. Но я… рогом упёрся. Перечить начал. Своё «не хочу» против его «надо» выставлять.

Короче, слово за слово, ху… мечом по столу, да отеческим вразумляющим кулакам по неблагодарной сыновьей морде. Не со злобы, а токмо науки для…

А я возьми да крутанись после удара, практически на одном рефлексе, не думая даже, как на ринге, да с разворота наотмашь свободной рукой, кулаком, костяшками ему в челюсть… И ведь попал. Качественный такой, красивый «бат сон куен» получился, удар кулаком изнутри наружу.

Кого другого, даже той же медвежьей комплекции, что у Петра Андреевича, вырубило бы: челюсть — точка такая, слабая, там шестнадцати килограмм тяжести удара достаточно, чтобы рубануть человека, вне зависимости от комплекции. Хрупкая девушка с бугаём может справиться, если точно в центр нижней челюсти зарядит… в теории. Но, мы ж не о ком-то другом говорим, а о Богатыре Долгоруком.

Хоть удар «чистым» получился, прошёл точно и был выполнен неожиданно, но…

Ошеломлённый, пожалуй, не столько самим ударом, сколько фактом удара, Пётр Андреевич отступил на два шага назад, круглыми глазами глядя на меня… совершенно не раскаивающегося в содеянном, а лишь сильнее набычившегося и поднявшего кулаки к подбородку, готовясь к обороне и нападению. Провёл рукой по своей губе, увидел на ней кровь…

И всё. И увидел я разницу между всего лишь «синим поясом» по кунг-фу и Русским Богатырём, имеющим три сотни лет (минимум, три сотни) реального боевого опыта.

Больше я по нему ни разу не смог попасть. И нельзя сказать, что я не пытался! Просить прощения или пощады я не собирался. Как и быть безответной грушей для битья. Если уж начал драться, то идти до конца надо! И я шёл. Ломился, защищался, бил в ответ… толку то? Отец не то, что на голову, на тысячу голов меня превосходил. На каждый мой замах, пять-восемь его ударов приходилось. Стоял на ногах я ещё секунд шесть, ну, может восемь. Потом был сбит на пол и топтан ногами.

Честно говоря, я думал, он меня убьёт.

И, вообще-то, даже надеялся на это. Может, кстати, именно из-за этого и злил его, перечил резко и дерзко, а не мягко и дипломатично? Обострял и буквально нарывался? Насколько бы проще всё стало, если бы он, с горяча, взял бы, да и убил. Забил, затоптал до смерти!

Я бы тогда проснулся сутки назад, зная всё, что должно будет в этот день произойти, предотвратил бы нападение, все эти смерти. Матвей не попал бы в больницу, Вася Шеметов не погиб бы, остались бы живы те двенадцать гражданских и восемь охранников, у каждого из которых семьи… Всех бы спас!