Князь Алтайский (СИ) - Страница 3

Я зевнул, понял, что снова заснуть не удастся, зажег Огненным Словом свечу и посмотрел на циферблат своих тиктакалок от знаменитых тувалкаинских мастеров. Мои первые часы-артефакт пропали после похищения Морозовыми, так что мой артефакторщик сделал мне новые перед отъездом. Хм… Если верить часам — а они у меня никогда не врут, скорее солнце забудет выйти на небо, чем ошибутся часы от Тувалкаина — уже должен наступить рассвет.

Я отодвинул занавеску на окошке, и в решетчатое стекло тут же с воем ударила снежная россыпь. Блин. Надеюсь, этот буран ненадолго? У нас, конечно, есть припасы, от голода и холода мы не околеем, но как бы нас не занесло снегом по самую крышу.

3

Непогода бушевала недолго. Уже буквально через час ветер стих, и я вышел из повозки, щурясь на ослепительно-голубое небо вверху и ослепительно-белый снег до самого горизонта — внизу. Обвел взглядом наш кочевой городок.

Только мои люди во время остановки разбивают несколько десятков шатров, не считая остановившихся повозок. А ведь сейчас мы странствуем по башкирской степи вместе с царской экспедицией на Иртяш-гору, в поисках золота. В смысле — экспедиция будет искать золото, а не мы. Вернее, мы тоже будем искать золото, но потом… В общем, вы поняли. Наверное.

Так вот: в этой самой экспедиции тысяча человек с мелочью, так что, когда мы все дружно останавливаемся на ночлег — в степи вырастает практически самый настоящий город. С шатрами в роли домов, с улицами, переулочками, и даже с церквями. Да, самыми настоящими, пусть и поставленными на сани. Что ж это за русский человек — и без церкви?

Мимо меня в ту самую церковь прошло живое подтверждение, что татарин или там башкир — тоже без церкви никуда.

Так, а где мой шатер?

До сего дня мы с руководителем экспедиции, думным дьяком Яковом Тимофеевичем, общались как вожаки двух стай волков: осторожно ходили вокруг друг друга, принюхивались (фигурально выражаясь, конечно), обращались исключительно формально — «боярин Викентий Георгиевич», «думный дьяк Яков Тимофеевич». Все дело в том, что на Руси, как я уже, кажется, упоминал, довольно жесткий речевой этикет, и всегда нужно четко определить, кто для тебя «Яшка», а для кого ты — «Викешка». Мы же с дьяком, вроде как, на одном уровне, но с другой стороны — это не точно. В общем, мы аккуратно пришли к решению, что вместе нам ехать еще долго, так что хватит гадать, кто тут самый шерстяной волчара и у кого лапищи мощнее, и нужно переходить на стадию равноправного товарищества. Для чего и запланировали утреннее чаепитие. В шатре, который стоит ровно посередине между нашими возками. Не шучу — вчера веревками вымеряли. Потому что равноправие — после чаепития. А до него попытка его пригласить ко мне или поставить шатер ближе к нему будет считаться как попытка прогнуть. Блин, и это в здешней Руси не страдают такой заразой, как местничество. Нам на уроке истории рассказывали, как представлю, что в таких условиях жить бы пришлось — завыл бы как тот самый волчара и сбежал куда-нибудь подальше, хоть на Алтай… А, ну да.

Ага. Вот и думный дьяк появился. Пора выдвигаться. Нужно подойти в шатру одновременно, иначе кому-то придется ждать второго и тогда тот, кто заставил ждать, получается, кинул понт. А для боярина понты — это всё.

Я поправил свою горлатную шапку с поблескивающим на солнце знаком рода Осетровских — мне, понятно, не видно, но я-то знаю, что он начищен до блеска — и, ступая по снегу сапогами на волчьем меху — овчина, может, и теплее была бы, но понты, понты… — зашагал вперед, опираясь на посох. Тот самый, из сисеевского терема, честно одолженный. Наверное, надо будет как-нибудь развернуть Голос в полноценную форму… Нет, я, конечно, знаю, что в свернутой форме, в виде маленькой статуэтки, она как бы спит и ей не скучно, но все равно…

Блин, что за мысли в голову лезут?

Снег поскрипывал, я шагал, вокруг меня кипела жизнь стихийно-походного городка: суетился народ, пахло свежей выпечкой и жареным мясом, у небольшой пушки скучал часовой, опираясь на бердыш и крайне напоминая королевского охранника из старого мультфильма про Бременских музыкантов.

Думный дьяк тоже двигался спокойно, не пытаясь сбавить шаг и тем самым заставить меня прийти к шатру первым и ждать его. Это хорошо, значит, на обострение он идти не собирается. Похоже, подружимся…

— Будь здоров, думный дьяк Яков Тимофеевич.

Тут уж понты-не понты, а первым здоровается младший.

— Будь здоров, боярин Викентий Георгиевич.

4

Думный дьяк Яков оказался вполне себе вменяемым мужиком. Вернее, мужем: слово «мужик» здесь еще не стало синонимом слова «крестьянин», невместного для такого высокого чина, да и ауешные приколы сюда не завезли, но все равно это слово имеет уменьшительное значение, в серьезном общении неприемлемое.

В его осторожности в общении со мной оказался виноват… внезапно, я сам.

Москва в 17 веке, по сути — большая деревня (да и в 21-ом, надо сказать, тоже), и всякие интересные события непременно обсуждаются всеми, кого они касаются и теми, кого не касаются — тоже. А уж мои похождения явно были бы на первых полосах здешних таблоидов, будь они здесь и проживи их издатели после выпуска первой же скандальной хроники. Мое внезапное появление ниоткуда, мой званый пир, с жареными слонами и самоварами, мое освобождение из подвалов Приказа тайных дел, моя короткая войнушка с Морозовыми — все это создало мне репутацию типа странного, мстительного и непредсказуемого, мол, пес его знает, на что он обидится и как отреагирует. А также репутацию мне знатно подмочили сплетники, каждый из которых добавлял что-то от себя в меру собственного понимания ситуации, как в том анекдоте про Гоголя на столбе. В итоге история с моим пленом у Морозовых и последующим освобождением превратилась в нападение меня — видимо, в одно лицо, с саблей наголо и верхом на горячем коне — на морозовский терем, в ходе которого я всё сжег, а что не сжег — то порубил на куски, всех мужчин поубивал, а всех женщин изнасиловал. Особенно гнусно я надругался над боярыней Марфой — да блин! — причем подробностей никто не знал, но все сходились на том, что после этого она даже на казнь шла с облегчением. Причем то, что после всего этого выдуманного безобразия — особенно меня поразила картина меня, со злобным хохотом рубящего обгоревшие остатки — царь-государь наказал не меня, а самих Морозовых, никого особенно не смутило.

Я заверил думного дьяка, что все это — неправда, а что правда — то было не там, не так и не с теми, после чего мы продолжили наш неторопливый разговор под чай из самовара, перемежаемый стоялым медом.

— Никого с Горячим Словом нет? — кивнул на самовар дьяк. То есть — думный дьяк. Сокращать не стоит, разница между думным дьяком и обычным — как между лейтенантом и генерал-лейтенантом. Но мысленно я все время сбивался на привычного «дьяка».

— На живом огне чай вкуснее, — машинально ответил я, даже не успев сообразить, что он спрашивает, зато отчетливо уловив попытку, скорее всего, невольную, чуточку меня принизить, намекнув, что у меня среди слуг нет нужного специалиста, который будет подогревать мне чай. Надо же, все больше и больше боярином становишься, "князь Алтайский', уже на автомате такие попытки отбиваешь.

Кстати, я вспомнил, что такое Горячее Слово. Специальное Слово, чтобы еду подогревать, типа микроволновки. И такой слуга у меня в поезде действительно есть. И да — разогретая Словом еда и впрямь не такая вкусная.

В общем — душевно посидели. От разговора о цели своей экспедиции думный изящно увиливал, мол, царь-государь послал, а зачем да почему — это его, царское, дело. Может, он хочет новый острог основать, а может — свиноферму открыть, чтоб колбасу на продажу крутить. Он царь, ему виднее. Я, в свою очередь, не стал даже намекать, что цель их секретной экспедиции мне прекрасно известна, а о своем походе ничего скрывать не стал. Как есть, так и сказал, мол, отправил меня царь-батюшка на Алтай, потому как нет там, на Алтае ни одного боярина. А тут под рукой — я, такой весь незанятый. Вот меня и отправили.