Кнок, или Чудеса медицины - Страница 12

Доктор. Простите, дорогой коллега. Ваши цифры вполне точны?

Кнок. Абсолютно.

Доктор. Итак, в течение недели в кантоне Сен Мориса нашлось полтораста человек, которые, бросив дела, дали себе труд высидеть очередь на платном приеме у врача? И их не привели туда силой, не принудили каким-нибудь способом?

Кнок. Не понадобилось ни солдат, ни жандармов.

Доктор. Это непостижимо.

Кнок. Перейдем к кривой больных на дому. В начале октября — положение, оставленное мне вами: число регулярно лечащихся — ноль, не правда ли? (Парпале слабо пытается протестовать). В конце октября — 32. В конце ноября — 121. В конце декабря… должно быть, от 245 до 250.

Доктор. Мне кажется, вы смеетесь над моей доверчивостью.

Кнок. Я не нахожу этих цифр столь уж высокими. Не забывайте, что в кантоне насчитывается 2853 семьи, из которых 1502 имеют доходу более 12 000 франков в год.

Доктор. При чем тут их доход?

Кнок. Вы понимаете, что нельзя требовать постоянного леченья от семьи с доходом ниже 12 000 франков. Это значило бы злоупотреблять. Да и вообще невозможно применять ко всем одинаковую систему. У меня установлено четыре разряда. Первый, для лиц с доходом от 12 до 20 тысяч, предполагает лишь один визит в неделю на дому и около 50 франков в месяц на аптеку. Высший, так сказать, для привилегированных, рассчитан на лиц с доходом, превышающим 50 тысяч франков, и обязывает по меньшей мере к четырем визитам в неделю и тремстам франкам разных расходов: на икс-лучи, радий, электрический массаж, анализы, всякие лекарства и т. п.

Доктор. Но откуда вам известны доходы ваших клиентов?

Кнок, тщательно моет руки. Не через агентов фиска, смею вас уверить. И это — к счастью для меня. В то время как у меня значатся 1502 дохода выше 12 000 франков, налоговый инспектор насчитывает их 17. Самый большой доход им определяется в 20 000, мною — в 120 000. Мы с ним никогда в цифрах не сходимся. Примите в соображение, что он работает для казны.

Доктор. А ваши сведения, откуда вы их берете?

Кнок, улыбаясь. Из самых разнообразных источников. Это стоит мне немалого труда. Почти весь октябрь месяц ушел на это. И все время приходится вносить изменения. Взгляните-ка на это: красиво, не правда ли?

Доктор. Похоже на карту кантона. Но что означают эти красные точки?

Кнок. Это карта прогресса медицины. Каждая красная точка обозначает постоянного больного. Еще месяц тому назад вы увидели бы на этом месте огромное серое пятно: пятно Шабриер.

Доктор. Что такое?

Кнок. Ну да, по имени деревни, находящейся в его центре. За последние недели мои главные усилия были направлены в эту сторону. Сейчас пятно не исчезло, но оно раздроблено. Не правда ли? Оно едва заметно.

Молчание.

Доктор. Если бы я даже хотел, дорогой коллега, я бы не мог скрыть своего изумления. Я не смею сомневаться в ваших результатах: они со всех сторон подтверждаются. Вы — замечательный человек. Другие, быть может, не сказали бы вам этого прямо, но подумали бы. Иначе они не были бы врачами. Но позвольте задать вам один откровенный вопрос.

Кнок. Пожалуйста.

Доктор. Если бы я владел вашим методом в таком же совершенстве, как вы… Если бы мне оставалось лишь применить его на практике…

Кнок. Я вас слушаю.

Доктор. Не удержало ли бы меня что-нибудь от этого? (Молчание). Ответьте мне.

Кнок. Мне кажется, вы сами должны ответить.

Доктор. Заметьте, что я ничего не утверждаю. Я лишь слегка затрагиваю один чрезвычайно деликатный пункт.

Молчание.

Кнок. Я хотел бы, чтобы вы высказались яснее.

Доктор. Вы скажете, что я ударяюсь в ригоризм и рассекаю тончайший волосок. Но скажите, не подчинены ли при вашем методе интересы больного до некоторой степени интересам врача.

Кнок. Доктор Парпале, вы забываете, что существуют интересы, высшие по отношению к обоим вами названным.

Доктор. Какие же?

Кнок. Интересы медицины. Лишь они одни занимают меня.

Молчание. Парпале задумывается.

Доктор. Так, так.

Начиная с этого момента и до самого конца пьесы, освещение на сцене постепенно все более и более переходит в Медицинский Свет, который, как известно, богаче зелеными и фиолетовыми лучами, чем обыкновенный Земной Свет.

Кнок. Вы даете мне кантон, населенный несколькими тысячами людей нейтральных, не определившихся. Моя задача состоит в том, чтобы заставить их определиться, приобщить их к медицинскому существованию. Я укладываю их в постель и смотрю, что может выйти из каждого: артериосклеротик, туберкулезный, нервно больной — что угодно, но только что-нибудь, черт возьми, что-нибудь ясное. Ничто меня так не раздражает, как это состояние ни рыбы ни мяса, которое вы зовете здоровьем.

Доктор. Но не можете же вы уложить целый кантон в постель!

Кнок, вытирает руки полотенцем. Об этом еще можно поспорить. Я знаю случай, когда пять членов одной семьи, одновременно больные и одновременно уложенные в постель, превосходно выпутывались из положения. Ваше возражение напоминает мне наших знаменитых экономистов, которые уверяли, что большая современная война не может длиться дольше шести недель. Истина в том, что нам всем не хватает смелости, что никто из нас, даже я сам, не решится пойти до конца и уложить в постель население целой области, чтобы посмотреть, что выйдет. Но я готов уступить вам. Допустим, что здоровые люди нужны, хотя бы для того, чтобы ухаживать за другими или составлять в тылу активных больных нечто вроде резерва. Чего я не терплю, так это когда здоровье принимает вызывающий вид, ибо согласитесь, что это уже слишком. Мы закрываем глаза в некоторых случаях, мы оставляем некоторому числу лиц их маску благоденствия. Но когда они после этого начинают чваниться и нагло ухмыляться, тогда я начинаю сердиться. Так было с г-ном Рафаленсом.

Доктор. Как, с колоссом, который хвалился тем, что носит свою тещу на вытянутых руках?

Кнок. Да. Он дразнил меня в продолжение почти трех месяцев. Но сейчас он готов.

Доктор. Что?

Кнок. Он лежит в постели. От его хвастовства начало ослабевать медицинское настроение населения.

Доктор. Я все же вижу одно большое затруднение.

Кнок. Какое?

Доктор. Вы думаете только о медицине… А как с остальным? Не опасаетесь ли вы, что такое широкое применение вашего метода может несколько понизить другие виды общественной деятельности, из которых некоторые все же представляют интерес?..

Кнок. Меня это не касается. Мое дело — медицина.

Доктор. Правда, инженер, строящий железную дорогу, не спрашивает мнения деревенского врача.

Кнок. Черт возьми! (Подходит к окну в глубине сцены). Подойдите-ка сюда, доктор Парпале. Вам знаком этот вид из окна? Между двумя партиями на бильярде в былое время вы, наверное, смотрели на него. Совсем вдали гора Алигр отмечает границы кантона. Слева видны деревни Мескла и Требюр; и если бы с этой стороны дома Сен Мориса не образовали некоторого вздутия, перед нами вытянулись бы в линию все деревушки в долине. Но до вас, конечно, доходили только красоты природы, по части которых вы большой лакомка. Вы созерцали суровый, почти бесчеловечный пейзаж. Сейчас я вам предлагаю его пропитанным медициной, оживленным и пронизанным подземным огнем нашего искусства. Первые дни после того, как я попал сюда, я чувствовал себя неважно: я сознавал, что мое присутствие весит мало. Это обширное пространство дерзко обходилось без меня и мне подобных. Но теперь я чувствую себя здесь так же хорошо, как органист за клавишами своего органа. В двухстах пятидесяти из этих домов — нам мешает их видеть только расстояние и листва — есть двести пятьдесят комнат, где кто-нибудь исповедует медицину, двести пятьдесят кроватей, в которых вытянувшиеся тела свидетельствуют о том, что жизнь имеет смысл и, благодаря мне, смысл медицинский. Ночью это еще прекраснее, потому что горит свет. И почти весь этот свет — мой. Люди, которые не больны, спят в потемках. Они пребывают в небытии. Но у каждого больного горит ночник или лампа. Ночь убирает от меня все, что находится за чертою медицины, срывает его раздражающий вызов. Кантон уступает место некоему небосводу, который я непрестанно творю. Я еще не упомянул о колоколе. Знайте, что для всех этих людей его главная обязанность — напоминать о моих предписаниях, ибо он — голос моих приказов. Знайте, что через несколько минут пробьет десять часов, что для всех моих больных десять часов означают вторую промерку температуры в прямой кишке и что через несколько минут двести пятьдесят термометров погрузятся одновременно…