Книга ужасов (сборник) - Страница 10

– Разве это важно?

Она пожимает плечами, и это все, чем ему приходится довольствоваться в качестве ответа. Никто из них больше ничего не говорит. Возможно, они прошли тот момент, когда разговоры необходимы. Так бы она ответила, если бы ей задали этот вопрос. Ночь в самом разгаре, ее не нужно подгонять болтовней.

Внутри она подходит к раковине и брызгает ледяной водой на лицо и заднюю сторону шеи. Билли включает телевизор, выбирает канал, где круглосуточно крутят старые фильмы, и уменьшает громкость. Она не узнает фильм, но он черно-белый, и это ее полностью устраивает: помогает сгладить впечатление от вычурных несочетающихся обоев и покрывала, уродливого ковра и еще более уродливой картины, висящей над широкой кроватью.

– Мне было всего четырнадцать, когда я в первый раз… – начинает он, но она опускает влажный палец на его губы, заставляя замолчать.

– Это неважно. Ни для меня, ни для кого-либо еще. – И тогда он садится на край кровати и смотрит, как она раздевается. Она худенькая – но не настолько, как ему казалось, – с маленькой грудью и плоским животом. Волосы на лобке такие же черные, как и на голове, и образуют внизу живота букву V. Она аккуратно складывает свою выцветшую, истрепанную дорогой одежду, что удивляет его больше, чем красный треугольник, вытатуированный между лопатками. Он спрашивает, что обозначает рисунок, и она говорит, что это старый алхимический символ огня, хотя он также может значить и многое другое. Он спрашивает, где она его сделала, и она честно отвечает, что не помнит.

– Но это было очень давно, – говорит она и начинает его раздевать. Стягивает через голову футболку, расстегивает пряжку ремня, и тогда Билли берет все в свои руки. Кровать мягка и прохладна, белые простыни пахнут тяжелым фруктовым запахом кондиционера для белья. Когда он целует ее, на его губах остается привкус пепла, но он ничего не говорит. Она забирается на него, и он легко в нее проникает. Он кончает почти сразу, но ее это не волнует, она шепчет успокаивающие слова в его левое ухо и с силой трется своими бедрами о его. Ему приходит в голову, что все это сон, потому что все вокруг слишком нереально. Многие годы единственным способом снять напряжение были собственные руки и тюбик увлажняющего геля. Слова, которые она шепчет ему, вспыхивают в сознании так ярко, что он не уверен, что не видит их сквозь сомкнутые веки. Она скачет на нем, ее зубы и язык, слюна и нёбо отдают пеплом, как и видения, которые льются с ее губ – ослепительные, изысканные призраки огненных катастроф. Он снова кончает. Он распахивает глаза и хватает ртом воздух; она улыбается и целует его.

– Закрой глаза, – говорит она тоном, в котором почти сквозит злоба. – Держи их закрытыми. Зажмурься так крепко, как только сможешь.

Билли слушается, и он понимает сейчас, что яркие видения – не столько то, что она хочет ему показать, но то, что ему нужно увидеть.

– Хороший мальчик, – шепчет она и кладет ладони на его голову. Они любили друг друга в таком темпе и с такой силой, что позже в своем блокнотике, служившем ему дневником, он напишет: «Это был жесткий секс. Мне казалось, что она чуть ли не насилует меня. Но это не было изнасилованием». А еще он опишет, насколько тихой она была, как раздражающе тихи были ее оргазмы. Но в основном он будет писать об огнях.

Он напишет: «Я думаю, она была уроженкой Гавайских островов. Она была гавайской женщиной, а ее прапрапрабабушка занималась любовью с богиней Пеле».

Она скачет на нем, и языки пламени пляшут у него в голове, лижут изнутри его веки и дешевые обои комнаты в мотеле.

– Это мой подарок, – шепчет она, – единственный подарок, который я могу сделать.

На мгновение перед его глазами мелькает другая летняя ночь, 18 июля, за тысячу девятьсот сорок пять лет до того дня, как он увидел ее на обочине федеральной магистрали в Айове. Он стоит на римской улице, рядом со скоплением лавок неподалеку от Большого Цирка. С полнолуния прошло две ночи, и огонь уже разгорелся. Он будет гореть шесть дней и семь ночей; Нерон обвинит христиан в поджоге.

Билли чувствует ее ладони, ее короткие ногти впиваются ему в голову, возможно оставляя кровавые царапины. Но он не открывает глаз и не просит остановиться.

Мгновения проходят, унося столетие за столетием, Рим исчезает, и он оказывается на берегу реки Сумидо, перед разделенным на кастовые кварталы японским городом Эдо. 2 марта 1657 года, ураганной силы ветер с северо-запада раздувает пожирающее город пламя. Бамбук все еще сухой после прошлогодней засухи. Но Билли почти не чувствует ветра, тот едва касается его. Небо над головой заволокло дымом, подсвеченным пламенем, его серо-черные клубы будто бы сошли со страниц книг Данте или Мильтона. В следующие три дня погибнет больше ста тысяч человек.

Вот он сидит в окружении множества людей под куполом цирка братьев Ринглинг, Барнума и Бейли. Это влажный июльский день 1944 года, и высоко над его головой летающие акробаты Валленда только-только начали свое представление с трапецией. В течение нескольких секунд шатер загорится. Материя пропитана смесью парафина и неэтилированного бензина, чтобы сделать ее водоотталкивающей. Меньше чем за восемь минут весь шатер будет объят пламенем, и тающий парафин напалмом обрушится на головы семи тысяч человек, пытающихся спастись от огня. Под конец Билли кажется, что он слышит крики диких животных, но нет, говорит она, нет, это голоса людей. В тот день не погибла ни одна из хищных кошек, ни один слон или верблюд.

– Хватит, – говорит он и попадает в другой день. На этот раз не слишком далеко. Совсем недалеко. Всего один год. Это 6 августа 1945 года, Хиросима. Каким-то образом Билли не испаряется, когда атомная бомба «Малыш» разрывается в шестистах метрах над его головой. Следующая за взрывом волна огня превращает песок и стекло в пузырящиеся густые лужи, и все вспыхивает. От некоторых из ста тысяч погибших остались лишь тени на мостах и стенах зданий. Но были и те, от кого осталось еще меньше.

И уже неважно, как много раз он отчаянно просит ее прекратить. Он умоляет, он кричит, всхлипывает, но катастрофы, которые он видит с закрытыми глазами, продолжают сменять одна другую.

– Я была там. Во время каждой из них. Я храню эти воспоминания, и это мой дар тебе.

18 апреля 1906 года более трех тысяч людей погибают в результате землетрясения и последовавшей за ним огненной бури в Сан-Франциско.

Дрезден, Германия, несколько минут пополуночи 14 февраля 1945 года, в день Святого Покаяния; сотни английских бомбардировщиков сбрасывают сотни тонн взрывчатки и зажигательных снарядов на седьмой по величине город гитлеровской Германии. Билли вместе с шестью тысячами человек прячется в одном из крупнейших бомбоубежищ под центральной железнодорожной станцией. Почти все вскоре будут мертвы. К восходу бо́льшая часть города окажется во власти огня, температура которого достигнет двух тысяч семисот градусов по Фаренгейту. Он смотрит, не в силах отвернуться, и знает, что женщина, называющая себя Айден, находится неподалеку. Он слышит, как она вслух читает слова, которые выживший в этом аду однажды напишет на бумаге:

– Мы видели ужасные вещи. Обугленные тела взрослых, куски рук и ног, мертвецы, целые семьи, сгоревшие заживо, обожженные люди, бегущие кудато, переполненные беженцами вагоны, мертвые спасатели и солдаты. Многие ходили по городу и звали своих детей и родных; и огонь, везде огонь, и горячий ветер гнал людей обратно в горящие дома, из которых они пытались выбраться.

– Я не знаю, зачем ты мне это показываешь, – говорит он, пытаясь перекричать какофонию взрывов и крика.

– Нет, – шепчет она, и он отчетливо слышит ее, – ты прекрасно знаешь почему.

За этим следуют и другие картины: пожары, которым нет числа. Потом он попытается все записать. Поджог в Атланте, совершенный по приказу генерала Федерации Уильяма Текумсе Шермана. 8 октября 1871 года, когда одновременно с Чикаго сгорели Пештиго в Висконсине, Холланд, Манисти и Порт-Гурон в Мичигане. В Чикаго погибли сотни людей, а в Пештиго мужчины и женщины, пытавшиеся спастись в воде, сварились заживо. Огненная буря образовала торнадо, поднимавшее в воздух дома и грузовики как раскаленные игрушки.