Книга скворцов - Страница 2

Госпиталий сказал:

– Я читал, что при Гелиогабале некто, называвший себя Александром Македонским и похожий на него лицом и платьем, появился на берегах Дуная и прошел всей Мезией и Фракией в обществе четырехсот человек, с коими он пировал, причем эти люди были одеты в оленьи шкуры и несли жезлы, увитые плющом, словно вместе с Вакхом завоевали Индию и теперь празднуют. Всюду привлекая внимание и никому не причиняя вреда, этот человек добрался до Халкидона, что ныне отбит греками у французов, и там, на морском берегу, совершил какие-то обряды, похоронил деревянную лошадь и исчез. Те, кто был в ту пору во Фракии, считали, что и кров и пища предоставлялись ему за счет государства и ни один воин, ни прокуратор, ни правитель города не осмеливались противиться этому страннику словом или делом, но расступались и давали ему делать, что заблагорассудится. Хорошо ты сказал, брат Петр, о страхе, что он садовник, выращивающий из ничего. Хотя и говорят, что из всех прекрасных дел особенно хороши те, что делаются для умершего, однако мне кажется дурным знаменьем для государства, если люди, наделенные властью, не решаются перечить призраку, идущему хоронить деревянную лошадь, но дают ему еду, постель, лучшее место у огня и вообще выказывают свою распорядительность в отношении пустого обличья. Когда гирканская тигрица гонится за охотником, укравшим детенышей из логова, он бросает зеркальный шар, и она замирает, обвороженная своим отражением, и ходит вокруг него, а ловец скачет прочь: так и эти люди видели в своем постояльце тем больше, чем прозрачней он был. Но продолжай, будь добр, и скажи, что еще ты помнишь.

Но тут Фортунат сказал:

– Неужели и правда там был Фавн? Мне не доводилось слышать никого, кто бы сталкивался с подобным, хотя многие клялись, что их кум или кто-то из его знакомых знавал человека, похвалявшегося такой встречей, так что фавны или сатиры выходят вроде дальней родни, о которой всю жизнь слышишь и никогда не встречаешь, хоть она и живет где-нибудь в Мулинелле. Или в древности они не так чурались людей?

Келарь отвечал:

– К таким кумовьям прибавь и книги древних авторов, весьма словоохотливые, лишь дойдет до этого предмета. Говорят, царь Нума, наученный Эгерией, поймал Фавна и Пика, подмешав вина в колодезь, из которого они пили. Протрезвев, они пустились превращаться из одного чудовища в другое, но веревки держали их крепко, покамест они, ослабев, не спросили у Нумы, чего ему надобно. По его желанию они волшебством свели на землю Юпитера: царь и его обвел, заставив согласиться на жертву волосами и луковыми головками. Поймал, говорят, и Корнелий Сулла сатира, точно такого, как изображают живописцы; тот, однако, на вопросы, кто он таков, отвечал лишь криками и блеянием, так что Сулла отпустил его на волю. Я думаю, мы можем допустить бытие этих существ – ведь и святой Антоний, когда бродил по лесам в поисках места, показанного ему во сне, встретил сатира и беседовал с ним, и императору Константину в Антиохию был прислан сатир, хорошо просоленный, – но все их повадки и дарованья припишем не им самим, но могуществу истории, которая в сумраке, окутывающем старину, пускается на выдумки, множа призраков и сводя богов на землю, но чем ближе к свету, тем стесненнее себя чувствует, трезвея вопреки желанию.

Есть еще и божества рек, в венке из рогоза и с кувшином в руках, на котором выведены лица и дела из басен; бывало, что и они являлись людям. Однажды во времена римских императоров, когда правитель Египта шел по берегу реки, из ее вод поднялся до бедер человек исполинского роста, с острым взглядом, сединой в волосах, широкой грудью и сильными руками, как у моряков. Видя это, правитель простер руки к небу и вознес такие мольбы: если это чудо из числа бесов, пусть останется спокойно и даст им уйти без вреда; если же оно послано изволением Бога и Владыки нашего, пусть пребудет на месте, пока все не насладятся столь чудесным зрелищем. С заходом солнца это создание (говорили, что это сам Нил, как представляют его поэты) погрузилось в пучины вод, в безмолвии явив себя тем, кому посчастливилось там оказаться.

– Один болонец, знаток права, – начал госпиталий, – был приглашен читать лекции на чужбину, и когда близилась весна и ему надо было собираться в путь, решил проститься с родными местами. Он пошел к берегу По, и поскольку в ту зиму стал такой лед, что женщины водили хороводы, а рыцари затевали турниры, вышел на середину реки и обратился к ней в благородных и тщательно отобранных выражениях, называя ее царем всех рек, несущим бурные воды в пурпурное море, потоком, коим гордилась бы и ливийская и скифская земля, если б он у них был, и который первым осенил свои берега венцом тополей. Тут, однако, он поскользнулся и упал, да так расшиб спину, что не мог подняться. Тогда-то, лежа, он переменил тон и начал попрекать поток под собою, что-де не след ему быть столь жестким и холодным к человеку, который пришел с добром, и что не таким, верно, он был в тот час, как Фаэтон летел кубарем в его воды, полные вареной рыбой, а по берегам трещали и завивались от зноя камыши. Какой-то крестьянин подошел и слушал правоведа во все уши, дивясь речам, в которых разумел десятую долю, а когда насытился, то помог ему подняться и отряхнуться, спрашивая, кто это ему удружил, что он так его поносит. «Молчи, невежда, ты ничего не смыслишь, – отвечал ему запальчивый правовед: – я говорю о великом Эридане, что служит гранью всей Италии и украшает собою небо по ночам». «Ну, коли так, – молвил крестьянин, – то Бог с вами обоими, кувыркайтесь с вашим мессером Раданом, как вздумается, и пусть небо знает об этом, а я пойду»; и сказавши так, пошел прочь, а правовед остался, боясь шаг ступить, ибо больше его поднимать было некому. Опасно следовать за поэтами в том, что касается божеств рек, дубов и прочих сельских олицетворений, затем что не всегда рядом окажется человек, который поможет тебе выбраться.

– А что дальше? – спросил Фортунат.

– О диких зверях я не буду распространяться, – продолжил келарь, – как и о домашнем скоте: все помнят и быков, внезапно одаряемых речью, и волчий вой средь города, о чем свидетельствует Вергилий. Приведу лишь три примера, как полагается в школе. Когда Эней начал строить город Лавинию, внезапно вспыхнул огонь, волк притащил сухое полено из рощи, орел раздувал взмахами крыльев, а лиса, намочив хвост в реке, стегала им по пламени; Эней истолковал это таким образом, что основанный им город возрастет в силе и славе, станет предметом зависти и поношения для соседей, но осилит их, укрепленный волею богов. Когда Гай Гракх замышлял создать город в Африке, пришла весть, что волки подрыли и обрушили поставленные им пограничные столбы, и это сочтено было дурным знаменьем для города. Когда Аларих вторгся в Италию, императору Гонорию, упражнявшему коней в поле, явились два волка, кинувшиеся на людей и тотчас сваленные копьями: стали их разглядывать и увидели между проломленных ребер человеческие руки с вытянутыми пальцами. Это истолковали так, что волк означает врага, а рука – римскую доблесть, которая явит себя, когда готы перевалят через альпийский хребет. А что рука означает доблесть, показывает знаменье Веспасиану, которому бродячая собака приволокла человеческую руку и бросила под стол, когда он завтракал. Что же до знамений вроде бывшего некогда в Пистойе, где осел взобрался на судейское место и ревел оттуда долгое время, я их опущу, ибо люди не склонны доверять самой правдивой истории, когда она делается похожей на басню Эзопа. К тому же мы начали о скворцах, а значит, нас больше занимают те, кто летает по воздуху. Над Вителлием, когда он незадолго до гибели созвал солдатскую сходку, вились какие-то гнусные крылатые твари, тучей затмившие день. Чаще прочего, однако, бывал знаменьем пчелиный рой, ведь нет иных животных, столь разительно схожих с человеком.

– Если бы можно было сделать улей прозрачным – говорят, были такие, кому удавалось изготовить его из фонарного рога, – мы глядели бы в него, как Бог приникает с небес на хорошо устроенный город. Есть у пчел общие вожди, некий совет, одно попечение; с восходом Плеяд они выбираются из улья, и ни дня у них не проходит в праздности. Они строят себе дом из воска с горечью, чтобы отвадить тех, кто падок на чужое.