Книга про свободу. Уйти от законничества, дойти до любви - Страница 3

Увы, это было не так. Реальность камеры быстро водворилась на свое место, отворили дверь, и меня куда-то повели. Оказывается, срок еще не вышел, и отсидка продолжалась. Чувство радости мне удержать не удалось.

Но переворот произошел. Страх тюрьмы, страх возможного унижения и издевательства, который был привычен всем заключенным, отступил. Реальность делала все возможное, чтобы этот страх вернуть на место. Но я нашел способ иметь с ним дело: надо было повернуться к нему лицом. Нельзя было уворачиваться и убегать, отступать, надо было смотреть на него в упор. У меня по явился опыт смотреть на страх пристально.

Позднее появилось множество новых вопросов, и главный – а знаю ли я хоть что-то о Боге? Если действительно признать, что «свобода может быть только в Боге», то надо начинать с того, что я не знаю о Боге ничего.

С тех пор прошло много лет, более сорока. Теперь я могу сказать о свободе больше, чем тогда. Теперь мне надо это сказать, и, главное, мне надо вновь это сказать самому себе. Ведь эта история с тех пор все разворачивается и уходит дальше и дальше, как по спирали. Оказалось, что сказать самому себе о свободе – это трудно. Это невероятно трудно, поскольку непонятно, кто есть «я сам». Понятно было (это следующее, что я пережил), что свободными не рождаются. Для того чтобы человек родился в свободе, он должен пережить нечто, как минимум пережить свою несвободу, – это была следующая ступень моего пути.

Нередко под «свободой» понимают жизнь, очищенную от любого давления и освобожденную от проблем. Однако свобода, о которой я буду говорить, – это нечто другое. Это – переход в иное состояние. Это состояние довольно трудно объяснить словами.

Например, мы знаем: Возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф. 22: 39). И иногда мы делаем такое усилие – полюбить ближнего. Но обычно все наши усилия разбиваются – ближний оказывается не таким, как нам хотелось бы, и полюбить его не получается. Почему? Потому что мы его видим не так, как его видит Бог. А состояние свободы – это когда человек видит себя и других такими, какими их видит – и любит! – Бог. Это в идеале.

Или такой момент. Для нас мир вокруг состоит из проблем. А в состоянии свободы мир переворачивается – из него уходит бесконечное напряжение, постоянные обязанность и потребность эти проблемы решать. Можно сказать, что в состоянии несвободы человек видит проблему, в состоянии свободы – творческую задачу украсить этот мир.

Проблемы – это как решетка на окне: ты смотришь на весь мир из тюрьмы. К примеру, вы – родители подростка. Он ведет себя неадекватно, с ним сложно, он кричит, он делает не то, что должен, и т. п. Вы чувствуете себя в собственном доме, как в тюрьме. Человек, который находится в состоянии несвободы, видит и слышит только проблему, которую непонятно, как решать. Человек, перешедший в состояние свободы, увидит мятущегося подростка, которого, может быть, просто нужно обнять и погладить по голове.

Человек в состоянии свободы видит свою связь с другими на качественно ином уровне. Он будет делать что-то «не для того, чтобы», а потому, что «нас что-то зовет».

Если мы будем честными перед собой, то увидим, что часто делаем что-то из желания соответствовать чужим ожиданиям. Состояние свободы мы путаем с состоянием обязанности, которое, в свою очередь, рождается из страха. А страх – главный враг свободы.

Человек, однажды потеряв свободу, всеми силами пытается ее снова обрести. Потому что в этом – в свободе – его природа и его предназначение. Но очень, очень часто он идет по ложному пути. Работает локтями и расчищает вокруг себя пространство – в результате вместо свободы находит одиночество. Или – полагает, что свобода тождественна справедливости. Об эту стену часто бьются те, кто занимается поиском свободы политической.

Путь к свободе – это путь в лабиринте. Много шишек можно набить по дороге.

Но конечный пункт стоит того.

Потому что свобода равна радости. Свобода равна творчеству. Свобода равна любви.

Однако вернемся в начало лабиринта…

Обычно вопрос «Как появился я?» задают дети в определенном возрасте. Вопрос, конечно, самый законный. Но этот вопрос не является частью программы полового воспитания – это скорее вопрос о судьбе человека: как и почему появился именно я (!), а не Петя и не Маша или, скажем, Ашраф из Уганды?

Из этого вопроса вырастает естественным образом и следующий: если появился именно я, то вполне вероятно, что я должен исполнить нечто, что предназначено именно мне. Насколько я знаю, такое чувство осмысленности своей жизни появляется у каждого человека, но потом, с годами, оно может быть заслонено другими чувствами, принижено и забыто.

Для меня несомненно, что смысл жизни появляется одновременно с чувством первого религиозного опыта. Здесь надо сразу сказать, что наше понятие о первом религиозном опыте часто позднее, уже во взрослом возрасте, интерпретируется ложным образом. Столкнувшись со структурами этого мира, взрослый человек обычно полагает, что именно некие «религиозные организации» (церкви) и отвечают за религиозные чувства. А это совсем не так. «Религия» в изначальном смысле – это связь человека и Бога (или богов в Древнем Риме и Греции). В какой-то момент своей жизни человек чувствует свою «религию», свою связь с Богом. Это и порождает чувство осмысленности жизни, ее неслучайность.

В Библии сказано так: И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их (Быт. 1: 27). Сколько богатства и смысла в этой фразе! Однако в ней есть вещи совсем непонятные, например: «сотворил человека» – в единственном числе, а потом это раскрывается как множественное: «мужчину и женщину сотворил их». Впрочем, на мой взгляд, удивляться в этой фразе больше всего нужно иному, а именно: «человек сотворен как образ Бога». Что это значит?

Если бы мы читали текст книги Бытия на греческом языке, то увидели бы, что там на месте русского «образ» стоит слово «икона», то есть: Бог сотворил человека, мужчину и женщину, как икону Божию. Так говорит греческий текст Библии. И наш язык это подтверждает: ведь недаром в русском языке иконы до сих пор называются «образами».

Такое прочтение этого места Библии поддерживал митрополит Антоний Сурожский. Он часто говорил, что при сотворении человек был как новенькая красивая икона. Но со временем икона постарела, покрылась пылью и грязью, потрескалась, да так, что из-за царапин и темноты уже и лика не разглядеть – какой же святой был изображен на этой иконе, был это образ мужчины или женщины? А может быть, это был ангел?

Человек был маленьким ребенком, сияющим от счастья, а потом пришло бремя созревания – трудность в определении себя и своего места в жизни. Радость оказалась потерянной, и образ Божий в человеке потускнел и потух.

Но в таком случае что же это такое – образ Божий в человеке?

Образ есть отражение полноты, или так: через образ полнота просвечивается, виднеется, прослушивается. По-настоящему, во всей полноте, свободен только сам Бог. Ведь Бог сотворил мир, а для творения, для любого акта творчества нужна свобода. И этой свободой Бог одарил человека. Еще учителя древней христианской Церкви говорили, что образ Божий – это и есть свобода! Именно поэтому в самом начале мира человек мог творить так же, как творил Бог. В Библии об этом рассказано так: Бог творит мир через слово: да будет! – восклицает Творец. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. …И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной… И стало так (Быт. 1: 3, 14–15).

Далее, когда мир уже сотворен, человек тоже произносит «творческие» слова – дает имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым (Быт. 2: 20). Человек, как сотрудник и со-творец Бога, становится во главе мира животных, птиц и растений. Так появляется мир – через слово Божие и слово человеческое. Так появляюсь я – в тот момент, когда мне надо дать имя чему-то или кому-то. Не обязательно, что это вновь будут имена для всех живущих, достаточно, если я дал имена своим переживаниям. Так появился я.