Книга предсказанных судеб - Страница 12

Филипп всегда уповал на то, что в один прекрасный день его «система» сработает, он выиграет и со всеми расплатится. Ольга пыталась образумить его, убеждала, кричала, плакала, консультировалась с врачами, но результата не было. Муж все реже бывал дома, иногда пропадал на несколько дней. Однажды она случайно увидела его на улице. Он был не один, а в компании какого-то омерзительного типа, от него за версту несло уголовщиной. Филипп не заметил ее – оба страшно куда-то торопились. Вскоре, ссылаясь на временные трудности, он перестал давать Ольге деньги. Впрочем, на черный день у нее имелись кое-какие свои сбережения, так сказать, НЗ. За московскую квартиру, сданную в аренду, тетя Нина ежемесячно переводила ей тысячу долларов, и большую часть этих денег Ольга держала дома.

«Что ж, на какое-то время их должно хватить», – наивно рассуждала она, пока не исчез и ее НЗ!

Из почтового ящика тем временем продолжали тоннами сыпаться неоплаченные счета, банк заблокировал кредитку, и даже консьержка, обычно улыбчивая, приветливая, теперь едва здоровалась с Ольгой, провожая ее укоризненным взглядом.

И вот в один прекрасный день, когда у Денни кончились абсолютно все подгузники, Филипп исчез из дома, не отвечал на звонки, а в кошельке у Ольги осталось двести евро, она не выдержала и позвонила свекрови…

Несмотря на то, что плохо знала Аньес и немного робела в ее присутствии.

Франция, Бургундия, графство Помар, 1499 г.

В комнату бесшумно вошел слуга и подбросил в камин поленьев. Элинор замолчала и долго глядела на огонь.

– Бабушка! – окликнула ее внучка.

– Да, душенька, прости, я задумалась. Скажи, где ж твое рукоделие? Я вижу, ты его отложила, хотя уверяла меня, что закончишь работу к Пасхе. Неужто ты забыла, кому хотела подарить эту вышивку?

– Нет, миледи, не забыла… – Румянец залил щеки девушки. Присутствующие рядом тотчас оживились и захихикали.

– Вот и славно. Тогда продолжим. Итак, первый Адвент начался по обыкновению с торжественной мессы. Когда же та подошла к концу, процессия наша, к слову сказать, преизрядная, считая прибывших в Помар гостей, покинула церковный двор и вернулась к замку. Близ него, на поле перед Лебяжьим ручьем, его милость предложил сеньорам состязание в меткости стрельбы из кулевринов[16]. Подскажи-ка, Жакино, как их называют теперь?

– Аркебуза, миледи, а также говорят еще серпантин[17].

– Благодарю, дитя. И как вы сами можете судить, аркебуза эта отняла у нас довольно времени, так что иные благородные дамы, замерзнув, стучали зубами, другие же с трудом подавляли зевоту. Начавшийся дождь, по счастью, прервал состязание, и все поспешили в дом.

Надо сказать, что праздник в тот день, к великому удовольствию его милости, удался. Перед тем как все расселись за столами, граф на большом еловом венке зажег первую свечу Адвента. И собравшиеся воздали должное кушаньям, напиткам, а также представлению аллегорий и игре на музыкальных инструментах. Отведав яств, присутствующие начали славить хозяина, превознося его до небес. Затем настал черед господина Вийона с его балладами. Он, вопреки моим опасениям, в действительности оказался весьма хорошим поэтом.

Супруг же мой, прежде не расположенный к высокому искусству поэзии и неспособный оценить ни точной рифмы, ни стройного размера, радовался более сквернословию и богохульству, чего в стихах господина Вийона, увы, было в избытке.

Наконец, вдоволь нахохотавшись, граф подал знак музыкантам, те заиграли па де бас, и гостей пригласили к танцу. Помнится, мне пришлось встать в паре с младшим братом моего супруга Анри де Рабюсси. Сам же граф вынужден был отказаться от танцев. Виной тому послужил его новый туалет. Прежде я, кажется, уже говорила о пристрастии сиятельного графа во всем следовать моде бургундского двора. Что ж, в тот раз он, вероятно, понял, что перестарался. И если бы на ногах у его милости были пулены[18] с носками чуть покороче, а упленд[19] не свисал почти до пят, как носили бароны в Дижоне, то он не лишил бы себя удовольствия принять участие в танцах.

– А какое платье было на вас, бабушка?

– О, признаться, я уже забыла, какой туалет составила себе для того праздника. Но, как бы то ни было, оголять грудь подобно Агнессе Сорель я не стала. Вы, вероятно, слыхали, что некогда при дворе его величества Карла VII в Париже жила красавица фаворитка, выставлявшая свои формы всем напоказ. Не по нраву мне пришлись и многосложные туалеты дижонских фрейлин, с высокими, точно сахарные головы, энненами. Я всегда стремилась, чтоб костюм мой сочетал и подобающую случаю парадность, и разумную скромность, и удобство, что, как водится, вызывало недовольство моего супруга.

Прости, Жакино, я опять увлеклась, забыв о главном предмете моего рассказа.

Итак, праздничная трапеза уже близилась к концу. В условный час согласно ритуалу я поднялась и подала знак другим дамам с тем, чтоб покинуть собрание. Наши мужчины в соответствии с тем же правилом почтили нас вставанием и продолжили застолье. Ох, этот притворный помарский этикет. Сколько в нем фальши, лицемерия, и как отличался он от того, к чему я привыкла в замке Фуар, в родительском доме.

Не знаю, догадались ли наши благородные гостьи, что означает сие продолжение застолья. Мне же было все известно доподлинно. Лишь одно оставалось для меня загадкой: кто вместо убитого Гальгано возьмется доставить в замок для графа и его баронов этих… скверных женщин.

Однако в тот раз все пошло не как обычно. Мы еще не успели покинуть парадную залу, как мажордом объявил о приезде гонца из Дижона, и в распахнутые двери вбежал запыхавшийся человек, с ног до головы покрытый дорожной грязью. Он с поклоном передал письмо графу, при этом едва удержался на ногах от усталости. Пробежав глазами текст послания, граф нахмурился и отдал его брату. Тот в свою очередь тоже нахмурился и стал что-то шептать на ухо соседу. Мужское общество пришло в движение.

«Ваша милость, – уже стоя в дверях, спросила я, – быть может, нам следует задержаться, если в этом послании содержатся новости, предназначенные для наших ушей?»

«Для ваших ушей, мадам, лучше подойдут жемчужные серьги, а не депеши», – с надменной усмешкой ответил мне супруг, не упустив возможности посмеяться надо мной, тем более при большом скоплении людей.

Но кузен Анри, так по-родственному называла его я, поспешил сгладить его глупую шутку, не в пример родному брату он был лучше воспитан.

«Полученная новость весьма печальна и, без сомнения, к вашей светлости также имеет касательство. Наш сюзерен и благодетель, герцог Филипп Бургундский, тяжко заболел…»

– Бабушка, скажите, в тот ли раз в Дижон пришла английская потливая горячка? – спросила внучка.

– Нет, дитя. То случилось много позже, когда бургундский трон занял его сын, Карл Смелый, последний герцог Бургундии.

– А что за болезнь сразила тогда доброго герцога Филиппа?

– Имя ей старость, ибо Господь уготовил ему очень долгую жизнь. Только на троне он провел более сорока пяти лет, укрепляя власть и преумножая свои владения. Что же касается доброты герцога, то я, Элинор, пожалуй, с тобой не соглашусь… Будь он и в самом деле добрым, как его называли, то не отдал бы на поругание англичанам блаженной памяти Жанну Орлеанскую[20]. Впрочем, Бургундия заплатила за то сполна, и не будем более об этом.

– Да, матушка говорила нам, что в наказание за то предательство на бургундские земли была ниспослана чума.

– Может, и так. Однако я продолжу.

«Что ж, плохие вести не стоят на месте, – перед тем как покинуть залу, заметила я. – Будем уповать на Божью милость и на скорейшее выздоровление нашего сеньора».