Книга о Прашкевиче, или от изысканного жирафа до белого мамонта. - Страница 40

На самом деле, применительно к конкретному бедекеру — «Малому бедекеру» Прашкевича, — источник названия прячется не в 18 веке, ближе. Я его отыскал в написанной в 80-е годы повести Прашкевича «Уроки географии». Герой, журналист, пишет бесконечный цикл «не то мини-исследований, не то мини-очерков, озаглавленных им условно “Лоция Главного проспекта”». Это, примерно, то же что в 19 веке называлось в русской литературе «физиологический очерк». Главный проспект — это главная улица Новосибирска, по которой журналист Юрий Зоболев каждый день утром идет в редакцию, а вечером — из редакции. Затерявшись среди людей, он всматривается в человека толпы и пытается по лицу прохожего представить, как тот живет, войти в мысли незнакомого человека, угадать его привычки, желания, чтобы потом представить все это на бумаге. И один из друзей подруги героя, дворник Миша (не Веллер, но тоже позиционирующий себя великим писателем), «Лоцию» переименовывает в «Бедекер». В этой повести традиционный бедекер уже теряет свою основную функцию, он превращается в путеводитель по людям, то же самое мы видим и в «Малом бедекере по НФ».

«Бедекер» — книга славная.

Во-первых, это книга о людях.

Во-вторых, это книга о литературе.

Или, наоборот, — во-первых, о литературе.

Она и начинается славно: «Первой книгой, которую я прочел от корки до корки, была “Цыганочка” Сервантеса (“Academia”, 1934)...».

«НФ» в названии книги, сокращение от «научной фантастики», — то ли кость, брошенная торговцам, этакая маркетинговая уловка, чтобы не отпугивать покупателей подозрительным словечком «бедекер», то ли это авторская ирония, действенный литературный прием, которым автор владеет виртуозно. В книге о научной фантастике говорится не так уж много, эта книга о литературе вообще, о писательской свободе и несвободе, о жизни и удивительных приключениях Геннадия Прашкевича, вчерашнего школьника из Тайги, прожившего полстолетия в кащеевом царстве литературы, написанная им самим.

Судьба-злодейка проверяет людей по-разному. Одних славой, других — гордыней, ложным чувством превосходства над окружающими, третьих — страхом превратиться в отверженных, оказаться вытесненными со сцены своими же преуспевающими коллегами.

Звание «писатель-фантаст» приказом политуправления литературы дается человеку пожизненно. Это тоже способ проверки пишущего человека на вшивость. Коли русский литературный бог взвалил на тебя сей крест, не ропщи, неси его терпеливо, иначе будешь, как корабль-призрак, не приписан ни к одному порту.

Есть писатели, которым не важно, по какому они проходят ведомству. Михаил Успенский, Вячеслав Рыбаков, Евгений Лукин, Андрей Лазарчук в жизни ни разу не отреклись от планеты, на которой прошло их детство, — Фантастики. Имена их на слуху, они популярны. А вот Андрей Столяров, звезда питерской фантастики 90-х, закатившаяся к началу 2000-х, декларативно отмежевался от этой бесперспективной для писательского престижа (мнение Столярова) ветви литературы.

Прашкевич, возрастом постарше (и характером поуживчивее), решил, что ладно, мы люди провинциальные, город Новосибирск лежит далеко от всех этих мелкотравчатых литературных разборок типа «“Фантаст!” — “Сам фантаст!” — “От фантаста и слышу!”» и принял звание «писатель-фантаст» без ропота, как и положено всякому нормальному человеку. Ну, фантаст, да хоть сфероидом меня назовите, главное — как я делаю, каков результат работы, а этот ваш гостиничный бейджик, который выдается на Росконах-Евроконах-Интерпрессконах, для писателя ничего не значит. Пусть я даже буду писать безделки — не сверхидеями же едиными жив человек пишущий, — я их сделаю такими отточенными, такими фантастически достоверными, что вы слезами обольетесь, читая.

Насчет «слезами обольетесь, читая», не удержусь, отвлекусь от темы, процитирую отрывок из прозы знаменитого питерского поэта:

«Я помню Юпитер с золотистым цветом, темные и светлые полосы, как у тигра, толстая атмосфера, красное пятно на 50 тыс. км., когда мы шли по его водянистой поверхности, в скафандрах, в масках от аммиака и метана, как плавали ихтио-гомо, и мы их отлавливали в контейнеры и отправляли на Пла, эта плазма нужна нам для трансплантаций. Мы добрались до Главной Резиденции астро-звездных войн, они пустили на нас 500 кораблей, наполненных ихтио-дрянью с лучами из ноздрей и выплеснули в Южном Регионе, горели леса и реки от лучей, ответный удар — двумя кораблями и нашими силами. Мы сказали: конец, и было взорвано то, что сооружено, а живое взято. Мы и микробов взяли. Как мы рубили волны красного света — шпагами, и сине-зеленого. Там погиб капитан Теодор Дэнгем, это была водородная планета, единая бомба. Она есть, но безжизненна, остались слои льда, t минус 138. Возгонка метана».

Это Виктор Соснора, классик, для тех, кто не догадался сразу.

Видите, незападло даже классику описывать, как гибнет Юпитер.

Так что тем, кто только еще проверчивает дырки для будущих орденов, как говорится, сам бог велел.

Прашкевич, дорогой, извини, что постоянно о тебе забываю. Фантастика, всё она, сволочь! Зазеваешься, а эта кикимора с головой утягивает в болото, и часами отплевываешься потом от пахучей лягушачьей икры.

Отплевался, возвращаюсь к тебе, Прашкевич, к твоему «путеводителю по НФ».

По традиции свои творческие блуждания авторы предъявляют публике с отточиями. Невозможно передать на бумаге все извивы писательской биографии, как невозможно достоверно прокомментировать пушкинский донжуанский список. Сфотографироваться в обнимку с вечностью обычно хочется с приличной прической. Себя расхристанного автор командирует в книги, распределяет свои преступления и болезни между героями соразмерно симпатиям — одному достается больная печень, другому — съеденная циррозом совесть.

«Бедекер» отточий не подразумевает. «Я не собираюсь скрывать каких-то темных сторон даже своей собственной жизни» (поэтому он и пишется бесконечно, как отметил беззастенчивый Ларионов, мысленно вспоминая классику: «А голову мою не оплакивай, потому что за двадцать лет кто-нибудь из нас уж обязательно умрет — или я, или эмир, или этот ишак. А тогда поди разбирайся, кто из нас троих лучше знал богословие!»).

В опубликованной (не полностью) первой части «Бедекера» жемчуг тешит мне глаз настолько, что стекляшки, норовящие временами посягнуть на мой читательский вкус, воспринимаются вполне благодушно. Здесь, возможно, сказывается эффект лояльности. Отношение к тексту зависит от отношения к автору. Лучше всех точку зрения на этот скользкий вопрос выразил мой друг писатель Николай Романецкий. С писателем нужно просто дружить, читать его вовсе не обязательно, считает Коля. Лучше даже вообще не читать, чтобы в человеке не разочароваться. Читающие друг друга авторы обычно льстецы и подпевалы. Я не похвалю его сегодня, он меня не похвалит завтра. А если сдуру скажешь, что не понравилось, наживешь себе врага на всю жизнь. Писатель — млекопитающее злопамятное. Вон, недавно в ЖЖ Житинского (http://maccolit.livejournal.com) наехал кто-то на писателя Диму Быкова, мол, никакой он не писатель, а памфлетист, так Быков враз обрил обидчика под нулевку, ни волоска на лысине не оставил.

Я Прашкевича читаю с пристрастием. Что не нравится, то не нравится, так ему об этом и заявляю. Он, конечно, делает обиженное лицо, но внутри-то понимает прекрасно, что Етоев зря ругаться не станет. И насчет стекляшек, упомянутых выше, — тут уж ничего не поделаешь, во всем, что связано с восприятием юмора, я занимаю позицию ретрограда. Ну не нравятся мне, хоть убейте, смехословие измайловского пошиба, нет-нет да и попадающееся в «Бедекере»: «Из животных кампучийцы больше всего не любят пингвинов, потому что хорошо помнят слова М. Горького про его жирное тело». Допущенное рассогласование во временах («пингвинов» — «его») я, считайте, даже и не заметил.

Или, скажем, такой пример: «Но еще больше кампучийцы ненавидят кенгуру. Существует много народных легенд и преданий о том, как кенгуру хватали детенышей кампучийцев, путая их со своими, и огромными прыжками уносились вдаль... В хижине каждого кампучийца можно увидеть портрет большого бородатого мужчины. Каждый кампучиец сразу скажет, что это портрет Большого Белого Охотника, Убившего Кенгуру Мирового Капитализма... Землю кампучийцы делят на два полушария, и одна половина кампучийцев шарится на одном полушарии, а другая на другом... Некоторые кампучийцы входят в шведский парламент. Они моют там полы, после чего в парламент входят шведские парламентарии...».