Книга о Прашкевиче, или от изысканного жирафа до белого мамонта. - Страница 31

Мне, старейшему из фантастов, приходится, не складывая идеологического оружия, постоянно бороться со всеми отклонениями от твердой позиции партийной литературы, найдя поддержку в лице Госкомиздата СССР, и я воспринимаю обращение Госкомиздата РСФСР как проявление той же партийной позиции, отраженной в свое время в ряде выступлений журнала “Коммунист”, “Журналист” и др. изданий, где подвергнута была критике основная позиция апологетов философской фантастики о праве на изображение будущего с самых разных идейных позиций, что прямо перекликается с такой цитатой, взятой мною из журнала “Америка” (№ 159): “Существенная разница между старыми утопическими произведениями (Томас Мор, Кампанелла. — АК) и новым утопизмом заключается в том, что первые предлагали очень мало... общество как таковое, играло второстепенную роль, и структура его зависела лишь от мышления самого писателя (К. Маркс, Ф. Энгельс, В. Ленин! — АК). Новая же литература о будущем основную роль отводит обществу, и дальше-больше: она предполагает множество вариантов (!! — АК), из которых можно выбрать лучший из всех возможных будущих миров (конечно же, не марксистский! — АК)”. Если сравнивать призывы апологетов “философской фантастики”, начиная с Нудельмана, то эта цитата из журнала “Америка” целиком совпадает с их высказываниями. Действительно, идеологическая борьба происходит не только между лагерями социализма и капитализма, но даже и внутри нашей страны, где ее очень удобно маскировать под свободную фантастику, что делал небезызвестный Абрам Терц (эмигрировавший после отбытия заключения Синявский).

Вот теперь, после вступления, имеющего на мой взгляд принципиальное значение, я могу рассмотреть не только рукопись Лукиных, но и две рецензии на нее, отражающие противоположные течения в советской научной фантастике. Причем течения, которые Госкомиздат РСФСР так же, как и Госкомиздат СССР, оценит с идеологических позиций...»

Понятно, что авторский сборник Лукиных с таким сопроводительным документом нечеловеческой силы до типографии не дошел.

Два лагеря. Знаменем одного был Александр Казанцев, знаменем другого были братья Стругацкие.

Одни в сортирах подтирали задницы сочинениями идеолога вчерашнего дня, для которого «фантастика — это прежде всего мечта, показ людей, преодолевающих трудности, борющихся и побеждающих, это литература, пробуждающая любовь к знаниям, веру в будущее, зовущая к светлому началу, а не тянущая его в болото невыкорчеванных недостатков и в темный угол безысходности». Другие обвиняли во всех грехах, включая жидомасонский заговор против русской литературы, писательское братство Стругацких. Задницы их книгами впрочем не подтирали, книги Стругацких были дефицитным продуктом.

«Другие» это, в первую очередь, комиссары из «Молодой гвардии», люди, в общем-то, понимающие, что государство трещит по швам и не сегодня-завтра их влияние на литературу сойдет на ноль, поэтому сам господь велел навластвоваться напоследок всласть, урвать побольше из партийных закромов денег, пока верхушка комсомольского руководства не переправила их в иностранные банки, не вложила в нефтегазовую промышленность и не скупила на эти деньги дорожающую городскую недвижимость.

Среди этих комиссарствующих «других» особенно преуспели деятели, имена которых мало что говорили рядовому читателю по причине их повальной литературной бездарности, зато в литературной политике они считались фигурами основного ряда.

Эти подличали, некоторые вызывающе откровенно.

Особенно отличился писатель-фантаст Медведев, сочинивший и издавший общим тиражом в 4 миллиона 101 тысячу 700 экземпляров повесть-навет «Протей», в которой представил ненавидимых им братьев Стругацких как мерзких тварей, донесших в органы на писателя Ивана Ефремова о том, что, якобы, у того в квартире хранятся полторы тонны золота, привезенного когда-то из экспедиций.

Цитировать то, что я сейчас процитирую, считается дурным тоном — особенно среди фанатов Стругацких. Но, как говорится, из песни слова не выкинешь, даже если это слово коробит слух.

Вот место из повести, наглядный пример того, какими продуктивными методами действовали молодогвардейские агитаторы (обратите внимание на стиль):

«Много лет меня волновала загадка смерти, точнее, омерзительных событий, воспоследовавших вскоре после кончины одного моего родственника по материнской линии — всемирно известного ученого и писателя прошлого века, путешественника, историка, философа, провидца. А события такие: в дом покойника нагрянула по ложному доносу орава пытливых граждан с соответствующими удостоверениями, перерыли все вверх дном, рукописи постранично перелистали, книги, письма, личные вещи перетрясли, стены миноискателями просветили, даже урну с прахом покойного. Что вынюхивали, спросите? Полторы тонны золота, якобы привезенных хозяином дома из далеких экспедиций. Конечно, чушь, бред, ахинея, все это понимали, в том числе и большинство тех, пытливых, ведь ученый-то был бессребреником: ни автомашины, ни дачи, ни дорогих побрякушек — о, в прошлом веке такое для большинства было свидетельством социального и даже интеллектуального престижа. Впрочем, вы и без меня знаете. Так вот, всю жизнь меня мучило, кто донос настрочил, кто измыслил ахинею о презренном металле, какую цель преследовал, хотя насчет цели — ясно: после обыска лет десять имя светлое замалчивалось, даже из кроссвордов его вычеркивали...»

Дальше герой Медведева раскрывает читателю глаза, дает «отгадку» зловещей тайны, излагает правду, которую ему поведал заглянувший в нашу Солнечную систему инопланетный «мозг», демонстрируя герою картины прошлого: «И увидел я тех, кто бред этот выдумал, подтолкнул подлый розыск. Двух увидел, состоящих в родстве. Один худой, желчный, точь-в-точь инквизитор. Изощренный в подлости, даже звездное небо в окуляре телескопа населявший мордобоем галактических масштабов, ненавистью ко всему, что нетленно, гармонично, красиво, вековечно. Другой грузный, с зобом, как у индюка, крикун, доносчик, стравливатель всех со всеми, пьяница, представитель племени вселенских бродяг, борзописец, беллетрист, переводчик. При жизни всемирно прославленного гения оба слыли его учениками, случалось учителю их защищать, а после смерти его ни разу не позвонили вдове. Я увидел подноготную подлости, микромолекулярную схему зависти. И только ради одного этого открытия стоило потерять в жизни день...».

В общем, говоря языком поэзии:

На нас обрушилася оглушительная вонь;

Зловонный сероводородный копотный огонь;

Зловонный шквал, пердячий пар, девятый вал

Зловония обрушился, как будто бы взорвал

Злодей какой трубу клоаки главной — о!

И с ревом хлынуло, в восторге пенясь, вот, оно,

Дождавшееся часа, наконец, перебродившее говно;

Вонючий гной, кой раздирающ нос,

Смердячий смрад, кой разъедащ глаз,

Бурлящая разливом хлынула дрисня,

Как будто стадо мамонтов внезапно вдруг пробил, бурля, понос —

О мама, мама! Где он, мой противогаз!

О, научите кто скорей меня,

Что делать, чтобы прекратилась эта вся хуйня!

Эти державинской силы строки Мирослава Немирова, хотя и сочиненные на двадцать лет позже обсуждаемых здесь событий, как нельзя лучше описывают комсомольский «толчок», откуда черпался и изливался на публику конечный продукт жизнедеятельности организма Медведева и его молодогвардейских единочаятелей...

Наверное, сам Казанцев в жизни был человек нормальный — незлопамятный, отзывчивый, деликатный, тому свидетельство слова Прашкевича из «Беседы», но любой человек нормальный, стоило ему тогда взойти на трибуну, моментально превращался в рычаг, как в рассказе у писателя Александра Яшина.

Рычаг партии в колхозной деревне, рычаг партии в советском литературоведении, рычаг партии в научной фантастике.

Феномен двоедушия — очень интересная тема. Где, при каких жизненных обстоятельствах человек остается самим собой, а где становится государственным рычагом? Почему за рюмкой водки ты вольтерьянец, а делая статью про Замятина, не преминешь назвать роман «Мы» гнусным антисоветским пасквилем? Или окрестить повесть Чаянова «кулацкими нападками на большевиков»?