Книга о Прашкевиче, или от изысканного жирафа до белого мамонта. - Страница 27
Помню, шел снег. Я брел по улице и думал: а что дальше?
На этот раз дело обстояло хуже, чем на Сахалине…
Да, гораздо хуже... На Сахалине я был молод... А тут запас молодости был исчерпан... Ну да, жена — кандидат наук, она — опора навсегда, и все же... Ничего вечного не бывает... Это, кажется, Станислав Лем где-то жаловался, что он никогда не мог напрямую, как и многие другие писатели, высказать свои действительные взгляды на проблемы окружающего его общества. А мне, если честно, и в голову не приходило подвергать критическому обстрелу то общество, в котором я жил. Просто я видел, что оно неоднородно: от островных бичей до членов ЦК. Меня они все интересовали — и члены ЦК и бичи. Я писал о них, как о равных себе, понимаешь? А они, оказывается, так не думали… Вот странно, да?
И я полетел в Москву. И пошёл к Аркадию Натановичу Стругацкому.
Значит, в десять утра я пришёл к нему, на столе появился коньяк, а где-то к часу дня мы уже смотрели «Первую кровь». У Аркадия Натановича был «видик» — по тем временам роскошь. В «Первой крови» нам нравилась сцена, когда Рембо, уничтожив всех врагов, приставляет ствол пулемёта к горлу главного обидчика, но тут появляется папа-полковник и произносит: «Рембо, не делай этого!» Мы на этой фразе зациклились. «Генка, не делай этого!» Аркадий Натанович дал мне золотой совет. «Генка, — сказал он, — возвращайся домой и не вздумай бороться за эту свою уничтоженную книгу. Не первая и не последняя. Пусть другие борются — есть куча людей, которых обижают, и они потом кладут жизнь на поиск справедливости. А ты не клади. Ты возвращайся и пиши новую книгу. Пока ты её пишешь — один твой враг сопьётся, другого выгонят за идеологические ошибки, обком поменяет бюро, рухнет сама система».
Ох, как прав оказался Аркадий Натанович...
Когда ты с ним подружился?
На знаменитом московском семинаре 1976 года, придуманном Ниной Матвеевной Берковой. Аркадий Натанович Стругацкий рассказывал нам о прелести прочитанных в детстве книг. Ночь он провел с друзьями и учениками в общаге Литинститута, где рекой лилась водка, явился к нам хмурый и крайне неохотно начал свою лекцию. Ольга Ларионова в это время тайком разливала водку под партой. Андрей Балабуха, Боря Штерн и я жадно прислушивались к волшебному бульканью. Вдруг Стругацкий прервал лекцию и строго спросил: «Ольга, ты что там делаешь?». — «Разливаю водку, Аркадий Натанович». — «Ну так бы и сказала!» — Аркадий Натанович спустился с кафедры, и тут-то и началась настоящая лекция...
Сейчас трудно представить обстановку, в которой вы жили...
Но мы жили...
И обстановка, конечно, была необычной...
Был в Новосибирске секретарь горкома КПСС — некто Ц., назовем его так.
Динамичный, во все вникающий человек, не лишенный здорового тщеславия. Этот Ц. написал, или ему написали, нечто вроде путеводителя по Новосибирску, я эту бесформенную массу привел в порядок — получилась даже неплохая книжка, понятно, не без вранья. Успех книжки автора вдохновил, он решил создать новый, более полный вариант своего путеводителя. Исключительно на цифрах — точных, правдивых, неподкупных. Даже заканчиваться книжка должна была словами: «А сутки в Новосибирске, так же, как и в Москве, составляют 24 часа».
Странно, в советское время даже это выглядело враньем.
Однажды я вернулся из отпуска — в год, когда из всех магазинов страны исчез кофе. Я работал в издательстве и, разумеется, Ц. держал меня в числе своих крепостных. «Кофе? Чаю?» — бодро спросил он, вызвав меня в горком. «Конечно, кофе», — ответил я. — «Почему «конечно?» — заинтересовался Ц. Я честно объяснил: да вот кофе исчез, я полстраны проехал, нигде нет, хоть убейся! — «То есть как это? Кофе нет? У нас кофе нет?» — нехорошо насторожился Ц., вмиг превращаясь из любезного, настроенного пошутить человека в строгого, отвечающего за весь народ секретаря горкома партии. «А вот так, — выложил я ему правду. — Нету и все! Нигде нету. — И добавил с наивностью: — Цены, наверное, собираются поднять».
Взгляд Ц. заледенел.
«Кофе нет... Как так, кофе нет...»
И нажал звонок. И вошла секретарша, милая женщина с полными оптимизма, все понимающими глазами.
«Что такое творится? — строго спросил Ц. — У нас нет кофе?»
«Что вы! — успокоила его секретарша. — Любой!»
«И в зернах? И молотый? И растворимый?»
«И в зернах. И молотый. Всякий есть».
«Тогда сварите нам по чашечке, — облегченно распорядился секретарь. — И принесите пару банок! В зернах... И растворимый...».
После того, как кофе был выпит, а деловой разговор закончен, Иван Федорович молча пододвинул ко мне банки. Презент, догадался я. И прочел в добрых торжествующих глазах партийного секретаря: «У нас нет кофе! Сказал! Вот этот сраный кофе перед тобой... хренов антисоветчик!»
Александр Етоев.
Комментарии к «Беседе четвертой»
По поводу последнего комментария Прашкевич заметил: «Ты мне открываешь интересного парня. Почитаю при случае. Но он ведь, кажется, еще и фантаст?»
Ну да, фантаст. Но начну с некоторого количества отвлечений и общих мест.
Для меня, человека, родившегося в первой половине 50-х и научившегося читать во второй, фантастика была революцией, взрывом сверхновой в моей вселенной, она открыла мне небывалый мир, не сказочный, в сказки я в ту пору уже не верил, но реальный, без пяти минут настоящий, потому что действовали в нем не серые волки, не коварные гуси-лебеди, которыми пугали нас мамы, а люди, такие же, как и я, только более везучие на события необыкновенные. Ведь все это могло быть со мной — и полет на корабле-шаре к планете мечты Каллисто, и встреча со Звездным человеком, вылупившимся из небесного камня, и прогулки с доктором Думчевым в Стране дремучих трав, и сотни других событий, не менее захватывающих и волшебных, о которых мне рассказывала фантастика.
Счастлив, наверное, тот, кто сохранил это ощущение радости от соприкосновения с фантастическими мирами, дожив до времен сегодняшних, кто не разуверился в чуде.
Для иных же наступает разочарование. Причины бывают разные — например, язык. Ты обнаруживаешь вдруг, что и о предметах обыкновенных можно говорить фантастическими словами. И что литература это тоже искусство, и одной фантазии недостаточно, чтобы завоевать признание читателя искушенного. И что фантастика — фантастика настоящая — это не коряво изложенные фантастические идеи и ситуации, не описание чудес техники или высосанных из пальца миров, это в первую очередь сам язык.
В этом смысле русская проза — от классиков до писателей-современников — настолько фантастическое явление, что не надо никаких экспедиций ни в какие туманности Андромеды, достаточно на любой странице открыть книгу Юрия Олеши, Андрея Платонова, Александра Козачинского, Бориса Шергина, Фазиля Искандера, Юрия Коваля, Вячеслава Пьецуха, Димы Горчева, Марины Москвиной — беру первые всплывшие из памяти имена — и погрузиться в фантастический мир живых слов и волшебных красок.
Да хотя бы у того же Прашкевича, тем паче что разговор о нем, — вот, открываю книгу, лежащую передо мной на столе: «От всего иностранного русский человек болеет... Я в свое время посылан был в заграницы. Но дышать немецким воздухом так не хотел, что даже пальцы отрубил, чтобы не ехать. У нас не как у иностранцев. У нас солнце взойдет, смотришь — квас, мухи...».
Вот проза! Настоящая, без дураков! Такой бы сам Лесков позавидовал.
А вы мне — «технотриллер», «Метро 2033», какие-то там японские манги…
Наверное, некоторые читатели уже обиделись на мою напраслину, и преданные рыцари жанра точат пики, чтобы сокрушить супостата. В общем-то, я и сам чувствую, что несколько перегнул палку. Тема и вправду не виновата, виноваты ее исполнители, сами авторы, из кожи вон лезущие в попытках схватить зубами желанный огрызок счастья, которым ушлый погонщик-издатель машет перед их носом. Ведь и о мыслящих марсианских кактусах можно написать так, что душу вывернет наизнанку, настолько это будет хорошо.