Книга Мирдада - Страница 8

“Обернувшись опять к Семи, он взмахнул рукой и сказал:

“Спутники мои, следуйте за мной”.

“И он стал спускаться по Откосу впереди всех. Его благородная голова была высоко поднята, твердый взгляд устремлен вдаль, святые стопы едва касались земли. Когда они достигли границы тумана, солнце вдруг прорвалось сквозь тучи над морем, образуя в небе сводчатый коридор, освещенный столь чудесным светом, что это невозможно выразить человеческими словами, для смертного взора это было просто ослепительно. И мне казалось, будто Учитель с Семеркой отделились от горы и ступая по облакам удаляются под эти своды, уходят прямо к солнцу. Мне было так печально остаться одному, совсем одному”.

Подобно человеку, утомленному долгим и трудным днем, Шамадам вдруг обмяк и смолк, его голова сникла, веки сомкнулись, даже грудь почти не шевелилась. Так он пребывал довольно долго. Пока я подыскивал в уме какие-то слова утешения, он поднял голову и сказал:

“Ты, любимец Фортуны, прости несчастного человека. Я сказал уже о многом, может быть, о слишком многом. Но могло ли быть иначе? Разве смог бы кто-то, чей язык был связан в течение ста пятидесяти лет, освободиться и говорить только “да” или “нет”? Разве Шамадам может быть Мирдадом?”

“Позволь спросить тебя, брат Шамадам?”

“Как хорошо ты сказал мне, “брат”. Никто не называл меня так с тех самых пор, как умерли мои братья, а это было так давно. Так о чем ты хочешь спросить?”

“Если Мирдад - такой великий учитель, то я удивляюсь, почему до сего дня в мире ничего не слышали ни о нем, ни о его семи спутниках. Как такое могло случиться?”

“Наверное, он ждет своего времени. Может быть, он учит под другим именем. Я уверен в одном: Мирдад изменит мир, также как он изменил Ковчег”.

“Но он уже мог давно умереть”.

“Только не Мирдад. Мирдад сильнее смерти”.

“Ты имеешь в виду, что он разрушит мир, также как он разрушил Ковчег?”

“Нет, и еще раз нет! Он снимет ношу с мира, также как он удалил все лишнее с нашего Ковчега. И тогда он освободит вечный и вездесущий свет, который в людях, подобных мне, погребен под тоннами иллюзий. А сейчас они оплакивают мрак, в котором пребывают. Он восстановит в людях то, что сами они в себе разрушили. Книга уже скоро попадет в твои руки. Прочти ее и узри свет. Я не могу откладывать больше. Подожди здесь, пока я вернусь. Ты не должен ходить со мной”.

Он вскочил и поспешно удалился, оставив меня в совершенном смущении и нетерпении. Я тоже вышел наружу, но не далее, чем до края пропасти.

Передо мной распахнулся волшебный вид, вся душа была захвачена переливами цвета и формы так, что на мгновение я почувствовал, как все мое существо как бы распалось на мельчайшие частицы и разлетелось во все стороны: вдаль, над морем, спокойным и покрытым жемчужным туманом; вдаль над холмами, теперь уже покоренными, но все еще стремящимися ввысь от самого берега, вплоть до гребня сурового пика; и над селениями, разбросанными по холмам, и обрамленными зеленеющими полями; над возделанными долинами, приютившимися между холмами, и утоляющими жажду из горных источников, засеянными людьми хлебом или травами для скота; вдаль по ущельям и оврагам; вдаль над горными утесами, ведущими битву со Временем; проникло в дуновение слабого ветерка; в бирюзовое небо в вышине; в пепельную землю внизу.

И только когда мой блуждающий взор, наконец, наткнулся на Откос, я вспомнил о монахе и его необычайном повествовании о нем самом, о Мирдаде и о Книге. Я изумился водительству незримой руки, что направила меня на поиски одной вещи только для того, чтобы я нашел другую. И я благословил ее в своем сердце.

Тем временем монах вернулся и вручил мне небольшой сверток, завернутый в пожелтевший от времени кусок льняной ткани. Сделав это, он сказал:

“Отныне моя надежда да будет твоей надеждой. Не теряй веры в своей надежде. Теперь близок и мой второй час. Врата моей тюрьмы раскрыты и готовы принять меня. Скоро уже они затворятся за мной. И сколько времени они будут закрыты, только один Мирдад может сказать. Скоро всякая память о Шамадаме будет стерта. Как больно, как это больно, оказаться забытым! Но почему я это сказал? Ведь ничто не может быть стерто из памяти Мирдада. Кто бы ни жил в памяти Мирдада, он жив вовек!”

После долгого молчания Шамадам поднял голову, взглянул на меня взором, затуманенным слезами, и произнес едва слышным шепотом:

“Теперь ты сойдешь вниз, в мир. Но ты гол, а мир ненавидит наготу. Только намек на нее приводит его в ярость. Мои одежды не нужны мне больше. Я иду в грот и сниму их, так что ты можешь облачиться в них, хотя они и не подойдут ни одному человеку, кроме Шамадама. Да не запутаешься ты в них”.

Я ничего не сказал по поводу такого предложения, приняв его молча и с радостью. Когда Хозяин удалился в грот, чтобы раздеться, я развернул сверток, достал Книгу и стал на ощупь перелистывать ее пожелтевшие пергаментные страницы. Вскоре я уже был захвачен первой же страницей, которую попытался прочитать. Я читал дальше и дальше, увлекаясь все больше. Подсознательно я ожидал момента, когда Хозяин разденется и позовет меня одеваться. Но шла минута за минутой, а он все не звал меня.

Подняв голову от страниц Книги и взглянув в сторону грота, я увидел посреди него сложенную горкой одежду Хозяина. Но его самого нигде не было видно. Я позвал его раз семь, все громче и громче. Никакого ответа. Я был до крайности удивлен и встревожен. Ведь из грота не было другого выхода, помимо того узкого прохода, в котором я стоял. Через этот ход Хозяин не выходил, уж в этом-то я был уверен, вне всякого сомнения. А не был ли он призраком? Но я так отчетливо ощущал прикосновения его плоти всем своим телом. Кроме того, в моих руках находилась Книга, а в гроте лежала одежда. Не спрятался ли он под ней? Я подошел и начал сначала разбрасывать ее, а потом надевать на себя. Но Хозяин не смог бы спрятаться и под гораздо большей кучей одежды. Не выскользнул ли он из грота каким-нибудь мистическим образом и не свалился ли в Черную Бездну?

Со скоростью мысли меня вынесло наружу; и с той же скоростью я рухнул на землю, когда, пробежав несколько шагов, наткнулся на огромный валун, стоящий на самом краю Бездны. Раньше его здесь не было. Формой он напоминал притаившегося зверя, голова которого имела черты поразительного сходства с человеком, хотя была тяжела и груба. Подбородок был широк и задран кверху, челюсти и губы сильно сжаты, прищуренный взгляд был устремлен в чистое небо на севере.