Книга магов (антология) - Страница 91

— Снимай плащ, — сказал отец.

— Это ты сделал светло?

— Это свечи, сынок.

— Свечи… Но это ты сделал так, чтобы они горели?

Он кивнул как-то странно, будто лишь для того, чтобы я не удивился.

— А как тебе удалось это?

— Я потом покажу…

— Покажи сейчас!

— Сейчас надо спать, сынок.

Впервые я спал без плаща; мне снился Дом, и он уже не казался порождением невероятного фокуса, а было так, словно я знал о Доме всегда, и просто мы с отцом однажды вышли погулять, а начался дождь, мы заблудились и долго не могли вернуться, но не могли мы и вовсе потеряться в лабиринтах Серого ливня, рано или поздно — мы все равно вошли бы в эту дверь, и вот мы здесь; нет, порождением странного фокуса Дом никогда и не был, но этому фокусу принадлежали Серый ливень, больная, потопающая земля и человек, умерший в тот день в двух шагах от меня; снилось, что и остальные похожане бредут в поисках Дома, и они находят его, потому что его нельзя не найти, раз уж он существует в глухих закоулках Серого ливня; и среди ночи я просыпался от смутного беспокойства — но мы по-прежнему были в Доме, лежали, вытянувшись перед камином, и нам было тепло, и отец улыбался во сне, и ничего другого уже давным-давно не хотелось…

Утром я долго рассматривал отца, а он взял меня за руку и повел в одну из комнат.

— Это зеркало, — сказал он, и я захохотал, увидев себя. Потом он повел меня в комнату, где на столе было много

хлеба и зелени; впервые после еды я ощутил жажду.

— Это вино, — сказал отец. — Много не пей…

— Почему свечи не горят? — спросил я.

— Сейчас это не нужно, зачем тебе?

— А хорошо, когда они горят, правда?

Отец улыбнулся, и мне было весело и светло — даже при потухших свечах; мы бродили по Дому, и я не умел сосчитать всех комнат, сколько их было здесь; мы прикасались к различным вещам, и отец рассказывал о них, и тогда же я спросил, где моя мать.

— Я потерял ее, — ответил он и отвернулся к окну.

— Она умерла?

— Я потерял ее… это часто бывает, она потеряла меня, а я потерял ее…

— Но ты всегда придерживал меня за плечо, и я не потерялся.

— Все время держать человека за плечо невозможно. А Серый ливень способен разорвать самые крепкие объятия…

— Теперь мы были бы втроем… — сказал я.

— Да, сынок.

Мне стало грустно, подумалось почему-то о дыре, которую вчера мы обнаружили в потолке над входной дверью; капель мелко отстукивала по полу, напоминая обо всем, что оставалось за окнами Дома.

— Если здесь прикрыть чем-нибудь, вода перестанет литься, — предложил я.

— Не надо ничего прикрывать, само собой затянется…

Тогда я решил, что отец шутит, — вспомнив мою мать, он здорово затосковал и сейчас старался вернуть настроение; а он оказался прав — через несколько дней дыра в потолке исчезла, и это обстоятельство почему-то не удивило меня; дыра затянулась сама собой, и сами собой загорались по вечерам свечи; они горели, не сгорая, как и поленья в камине; и на столе в небольшой соседней комнатушке не убывало хлеба и зелени…

— Откуда ты все знаешь?

— Что, сынок?

— Ну, про лестницу, про зеркало, про Дом…

— Теперь и ты знаешь об этом, верно?

А Серый ливень бесновался за окнами, но ему было не достать нас, и я был уверен в том, что иного счастья не дано человеку…

В последние дни отец не отходил от окна, словно готовился встретить кого-то; вероятно, что в нем сработало предчувствие, но меня это не коснулось до самой роковой минуты — для себя я решил, что он ожидает мать; именно ее, ведь в этом доме нет ничего невозможного, нужно только дождаться; но когда я не вытерпел сомнений и тоже стал у окна, отец лишь пожал плечами.

— Вряд ли это будет она, сынок… но кто-то же должен присоединиться к нам! — Он говорил так, точно разгадывал мой первый сон о Доме: множество похожая, они бредут, кутаясь в серебристые плащи, и вдруг промелькнет вдалеке огонек, раз и другой, и его заметят… и этот «кто-то» пришел к нам очень скоро, и сейчас я говорю: будь он проклят! — и слезы наворачиваются на глаза, и я чувствую приступ такой же отчаянной беспомощности, какая охватила меня в тот вечер; мы успели поужинать — да, мы еще успели поужинать вместе, и вместе же вернулись в комнату, где был камин; и там увидели человека в серебристом плаще.

Капюшон был отброшен на спину; волосы на голове слиплись и мешали ему смотреть; он стоял, широко расставив ноги, а с плаща его струился на пол крошечный Серый ливень.

— Приветствую тебя, человек, — сказал отец.

— Это твое? — просипел гость; и я увидел, как отец изменился в лице.

— Это Дом, — сказал он.

— Это твое… — с болезненным выдохом повторил похожанин.

— Это Дом, — сказал отец. — Если захочешь…

В это время полы серебристого плаща чуть раздвинулись, похожанин медленно приподымал руки; мне и сейчас страшно вспомнить, как судорожно шевелились пальцы его рук — словно захватывали что-то, захватывали навсегда…

— Это твое… — твердил похожанин; невидяще он продолжал наблюдать за отцом; и тогда отец повернулся ко мне.

— Вот что, сынок… всякое бывает. Где мой плащ?

— Зачем тебе плащ? — спросил я.

— Где мой плащ?! — неожиданно отец закричал; до этой минуты ничего подобного я от него не слышал.

Наших плащей нигде не было.

— Это твое… твое… — сипел похожанин, все яростней цепляясь руками за воздух.

— Ладно, — сказал мне отец. — Я так, ты подожди… я скоро вернусь.

И оба они из Дома вошли в Серый ливень; и ни один из них не вернулся…

…Отец ничего не говорил о том, что мне делать, если я когда-нибудь останусь без него; я ждал столько дней и ночей, сколько их вынесло мое ожидание; я ждал отца и мать; и ждал кого-то другого, и теперь я должен уйти.

Я открою дверь и уйду без оглядки; и Дом исчезнет, растворится в потоках Серого ливня.

Я слушаю мирный скрип его половиц, пытаюсь угадать предназначение многих вещей в Доме и не знаю даже, как они называются; отец не успел рассказать всего, а я не успел спросить — когда бывает семицветная дуга в полнеба? какой величины тот огненный шар, от которого свет и тепло во всем мире? и есть ли он еще, не угас ли на дне Серого ливня? и можно ли самому выстроить Дом и наполнить его чудесами? — надеясь, что потом мне скажут и я узнаю — когда найду в пути человека…

Я должен уйти, и я уйду, пусть это глупо и страшно.

Вот только вспомню еще раз, еще разочек — и еще погуляю по его комнатам, послушаю скрип его половиц; лишь один-единственный раз…

Владимир Васильев

Монастырь Эстебан Бланкес

Не могу сказать, что ранее я никогда не слыхал об этом монастыре. Во всяком случае, название тихо дремало у меня где-то на задворках памяти. Но я точно знал, что прежде никогда не видел этих стен, хотя исходил Картахену вдоль и поперек еще в юношеском возрасте. Моя профессия обязывает знать все. Тем более — город. Но все же я с удивлением отметил, что нахожусь здесь впервые.

Дальнее предместье, сущая глушь. Косая лощина меж двух холмов — кому пришло в голову строить монастырь в лощине? Обычно подобные постройки возводятся на вершинах холмов, на пригорках. На возвышениях, одним словом. Еще тогда я подумал, что это необычный монастырь. Он был отделен от города большим, похожим на гигантский лишай пустырем. Пыльные куры рылись в кучах мусора, на кур охотились жирные черные крысы. На крыс — худые бродячие коты. На котов — стаи облезлых псов, злющих и трусливых одновременно.

Я не удивлюсь, если местные жители скажут мне, что у них пропадают младенцы из хижин. По-моему, это не просто псы. Не просто бродячие собаки. Это — гнусные твари, отпрыски отвратительных волко-собачьих свадеб. Они не сторонятся людей, как настоящие волки. И страшны в стае, как бывают страшны только обладатели серых шкур и ненасытных глоток.