Книга магов (антология) - Страница 89

— Располагайся, коли не шутишь, — небрежно бросил горе-мужчина гостю. — А я вот так люблю…

Он оттянул на себе трусы, прихлопнул резинкой, воскликнул: понеслась, родимая! эскадро-он, рысью-у! арш-арш!.. — и с прискоком оседлал один из стульев, задрыгался на нем, имитируя кавалерийскую единицу в атаке.

— Пока мы с моей… жилплощадь себе вынюхивали… я всякий день планировал… вот как обзаведусь хоромами — буду в одних трусах ходить… кому какое дело, как я в собственной фатере экипируюсь?.. А хоть и без трусов — кому какое дело!..

Не успел Михальчик опуститься на краешек соседнего стула, как вынужден был снова привстать, потому что в этот момент из спальни выступила женщина: в короткой тунике приятной золотистой расцветки, модные дюралевые сережки на ушах, на носу — изящная бельевая прищепка. Ни дать, ни взять, ни по почте выслать — богиня греческая во плоти. Не замечая Ми-хальчика, она без малейшего усилия прекратила скачки, потребовав от своего горе-мужчины полкило воску.

— Правильно! — почему-то обрадовался тот. — Я ж за воском пошел, а тут на скамейке Михальчик… Это Михальчик, без царька в голове. Надо бы на стол чего-нибудь придумать, гости все-таки.

— Совершенно нечем дышать, — сообщила женщина, направляясь обратно в спальню.

— Видал? — Горе-мужчина дернул Михальчика за рукав. — Столько времени живу с ней бок о бок, а до сих пор не разгадал, кто она такая… Не успели обжиться, лампочки проверить, чайник поставить не успели — она меня за воском посылает. Решила вылепить фигурку восковую, а потом колоть ее иголками, Лезвием полосовать, словом, всячески поиздеваться… Колдунья! Хы, Михальчик, никогда не женись на колдуньях, воску не напасешься!

Михальчик с перепугу побледнел.

— На кого она колдует?

— На востребователя! Как начнет его от колдовству, корежить, выворачивать и плющить — мухой прилетит развраться. А то все ждут его, ждут…

— Так вот, насчет запашка-с. Некоторые соображения имеются, — обозвался вдруг откуда только такие берутся, по прозвищу Селиван.

— Оба-на! — горе-мужчина развел руками, пальцы растопырил так, будто взвешивал огромный арбуз. — И давно вы тут соображаете на пару? — он стрельнул взглядом сперва на Селивана, потом на занавеску, отделявшую спальню от гостевой. — Не из кладовки ли высыпался, добрый молодец? Михальчик, ты видал? В нашем доме есть кладовка?

Должно быть, от порыва ветра домишко вздрогнул, стены заскрипели протяжно, женщина в тунике снова показалась на публике, буквально взмолилась, заламывая руки: вас теперь много, сделайте же что-нибудь, воска нет, картошка кончилась, запах в спальне — точно на конюшне! — и упорхнула обратно в спальню.

Мужчины выдержали паузу, первым очнулся Селиван:

— Я насчет запашка-с…

— Насчет этого чуток погоди, — не позволил ему договорить горе-мужчина. — Выясним сперва, откуда такие берутся, потом про запашок-с поговорим.

— Да я же за вами следком подоспел! Как замыкающий процессию…

— И в кладовке не прятался? Не соображал тут с нашей девушкой?

— Да нет же! — Видно было, что Селиван сейчас попросту расплачется. — Я исключительно насчет запашка-с! Не виноват я, что меня до поры никто не замечает, а потом вдруг заметят — и давай возмущаться. Или за сердце хватаются, валидола требуют…

Селиван и сам не понимал, каким же предательским образом постоянно оказывается там, где его никто не ждет, а всяческие подозрения спешил нивелировать известной байкой про четвергового слушка. Что-то было в этих россказнях умиротворяющее, глаза у слушателей увлажнялись, забористый квас шипел по кружкам и пенился — слушать про четвергового без квасу было никак невозможно.

В следующий четверг, в период времени с 17:00 до 18:00 — ни раньше, ни позже! — в забытые кварталы прибудет на смотрины востребователь; всякому заинтересованному лицу надлежит без суматохи, сквернословия, толчеи и подножек зарегистрироваться у выборного старосты на центральной площади и, по мере надобности, демонстрировать себя по сути, без выпендрежа, манипуляций и ложных прикидов; нарушители будут решительно изгоняться к чертовой бабушке, а впоследствии приданы всеобщему остракизму. Слушок о грядущем посещении был верткий, пронырливый, доставучий — мотался по дворам без устали, умел делать стойку на задних лапах, при случае повизгивал преданно и все норовил башмак лизнуть. Его полюбили, всячески баловали его и подкармливали вкусненьким, судачили о нем и ждали от него немалого приплода… В четверг, ровно в 18:00, когда, по обыкновению, ничего порядочного не случилось и непьющие тихони в который раз потерянно разбредались по домам, а задиры, изрядно подогретые квасом, демонстрировали на площади нечто вроде праздничного гульбища до упаду, — слушок четверговый незаметно подох на задворках, только его и видели. Вместо него ползала теперь, прихватывая за ноги, нечесаная похотливая тварь: слух о распространении слухов.

— Ну и?.. Воняет-то что? — Горе-мужчина расчувствовался не хуже Михальчика, неопределенная женщина беззвучно орошала слезами свою тунику приятной золотистой расцветки.

Селиван шмыгнул носом, крякнул, погрел ладонями чашку с квасом.

— Никто же не признается, да и подзабылось уже… Четвергового наверняка схоронили где-то поблизости. Может, прямо в помещении, в подпол его, чтоб далеко не ходить. Да прикопали скупо, наспех… Отсюда и духман. Предположительно. — Откуда только такие берутся шумно отхлебнул из чашки, причмокнул, все более впечатляясь собственной небылицей. — Надо строение по кирпичику, по щепке перебирать. Когда надумаете — зовите непременно Казимира, он задень управится. Либо прямиком к востребователю, с претензией: что ж ты, подлое твое призвание, так долго собирался? До полного разложения нас довел… Давай, оправдывайся перед нами, мы послушаем!

Уж как он стал бы оправдываться, изворачиваться, вилять, и никакие доводы его не имели бы сочувственного отклика, когда бы очутился он в эту минуту здесь же, на гостевой половинке развалюхи. В спальню его отвести — и до утра держать взаперти! Пущай подышит всласть, пущай мозги прочистит!.. Ух, я бы его укатал!..

Востребователь даже не догадывался, насколько повезло ему: домишко для посиделок остался где-то на отшибе, о чем не ведаешь — того как будто и не существует. Сам же востребователь в эту минуту стоял на ближнем пустыре и задумчиво вертел в руках оплавленные солнцезащитные очки.

Андрей Печенежский

Мальчишка в доме

7. Просите, и дано будет вам; ищите и найдете; стучите, и отворят вам.

25. И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот; и он не упал, потому что основан был на камне.

От Матфея

Святое благовествование. Гл. 7

Теперь я должен уйти, и за дверью меня ждет уныние.

Отец ничего не говорил об этом, и никто, никто не говорил, и я не знаю, отчего это стало для меня так важно — покинуть Дом, но сколько бы я ни думал об этом, сколько бы ни отстранял решительную минуту, а все равно мне нужно будет уйти.

Быть может, я уйду сегодня вечером или сейчас; или пробуду в Доме еще ночь, уверенный в том, что и этот срок ничего не изменит, и потом открою дверь и уйду без оглядки; и Дом исчезнет, растворится в потоках Серого ливня.

И что будет после ухода, я тоже не знаю; и вероятно, что мне уже никогда не выпадет приблудиться к дому снова, даже если я очень этого захочу.

Но я должен уйти, и я уйду, пусть это глупо и страшно.

Вот только вспомню еще раз, еще разочек — и еще раз погуляю по его комнатам, послушаю скрип его половиц; лишь один-единственный раз…

Тот замечательный день; в тот день мы поднялись на холм, и там я увидел деревья.

Похоже, это был настоящий лес.

Сперва неясные, угрожающе разлапистые силуэты вдруг начали проступать из поредевшей дождливой мороси; мы приблизились, и это действительно были деревья.