Книга магов (антология) - Страница 60

— Для таких, как вы, — быть может. А нам проблемы надо решать. Свои, человечьи.

— Это — тупик. С точки зрения…

— Было!

— Все было. — Линго посмотрел на камень, который уж в чем-чем, а в споре с Норкрионом помочь не мог.

Удивительная вещь — кристаллы. Чем больше граней, тем больше отражений кусочков мира могут они охватить и полней собрать внутри себя его мозаичную картину. Но модель мира помещается на пальце, и, сколько бы смысла ни таилось внутри нее, размер все равно ограничен. А заглянуть можно не только по делу-просьбе. Вдруг хоть в отражении что-то станет видней?

Почему, в самом деле, идеи, живущие под призрачной крышей Храма и предназначенные в конечном счете для всех людей, в большинстве своем там и остаются?

Ждут своего часа?

Не могут быть осознаны теми, кто к этому не готов?

Жертвы заставляют задуматься, но ни одна не в силах разом изменить сознание человечества — этого самого умного и самого глупого существа. Не потому ли, что это уже было бы вторжением на запретную территорию: в сущность человеческой души? Но ведь задуматься — заставляют!

— Вы спрашиваете свой камень, какой Дар должен принести Широкий Круг? Мы все готовы… Да, я ведь уже говорил!

Заставляют… Может, в этом и суть?

Крошечная искра — не отражение какого-то внешнего огонька, а идущая из самой глубины сплетенных проекций — замерцала в камне.

— Это — ответ? Ваш камень дал ответ?! — подпрыгнул на месте Норкрион.

— Не на главный вопрос, — остудил его Линго. — Но это подсказка.

(«Я не совру, если произнесу вслух то, что мне сейчас хочется?» — спросил он у камня. В ответ огонек вспыхнул ярче.)

— Ну?! — старейшина-мятежник сгорал от нетерпения. — Что?

— Это не смерть и не боль, — твердо проговорил Заложник. — И уточнение придется делать вам. Вы, все, кто решился просить у Мироздания исполнения желания, должны принести ему в Дар самое ценное, что у вас есть.

— Самое ценное? — Норкрион слегка опешил.

— Что является для вас самым ценным — знаете только вы.

Перстень светился. Уже не мерцал — горел ровным огоньком, которому позавидовала бы любая свечка.

— Но… я не знаю!

— Подумайте. Хорошо подумайте, а я буду продолжать просить подсказку.

Ненужный разговор?…ну-ну.

Легко сказать: «самое ценное».

Взгляд Линго был прикован к камню дольше, чем это было, когда он только учился читать по нему. В крошечных гранях отражались те, кого сейчас не было рядом, — все люди, с которыми он общался в последние дни. Даже женщина с больным ребенком мелькнула.

…Они не ценят сейчас свою жизнь. У большинства не осталось даже близких, которые значили бы для них больше, чем их цель. Тогда — что?

Любовь? Ее в них нет. Вообще проще определить, чего эти люди не имеют, чем понять, какую общую для них всех ценность могут они принести в Дар. Мало в них общего…

Норкрион — его мозаичное отражение очень колючее и в то же время массивное как глыба, хоть внешне он юрок и сух. Мраморный кактус с живыми глазами. Каменный, твердый, монолитный кактус. Хитер, неглуп, но панцирь мешает ему свободно смотреть по сторонам, закрывает обзор, позволяет видеть маленький кусочек пространства перед собой, пусть хорошо видеть, но уж больно мал этот доступный ему кусок…

Что самое ценное у него?

Тапранон — сгусток энергии, сила, активность, воплощение борьбы. Не было бы Правителя, нашел бы другого врага и мнил бы смыслом своего существования уничтожить, спалить его, пускай вместе с собой. Даже странно — внешне он выглядит куда уравновешенней и сдержанней.

Рианальт… Надо же: здесь он предстает скрытым гордецом, хотя и мягонькое что-то теплится. Как бы сбоку, на периферии… Он — из тех, что любят смотреть в небо и уверять себя, будто получают истины оттуда напрямик. Даже его подчеркнутое внимание к чужим проблемам немного отдает чем-то показным. Нет, Рианальт не работает на публику — просто любит себя сопереживающего. Сейчас его идеи совпали с убеждениями других, и он упивается гордостью от своей искренней веры, что именно его жертва окажется решающей. Парадоксальная штука — гордыня…

Тейчан… Ее изображение почему-то похоже на кучку плотно склеившихся осколков. Искореженных. Ломаных, с ней все ясно, хотя и не верится, что такая молодая и симпатичная женщина может обладать настолько изношенной душой. С такими внутренними повреждениями чаще умирают сразу — но ведь держит же что-то осколки в куче? Что — желание отомстить? Возможно, только в этом случае даже успех может оказаться убийственным: пропадет смысл, и все рассыплется…

При виде изображения Рангихора Линго и вовсе болезненно скривился: вот уж кого втянуло не по делу… Мог бы себе расти, искать счастье, у молодых раны от потерь затягиваются быстрее. Да вот не повезло: попал в круг особых, одержимых людей, и не различить уже, где в нем его, а где — чужое… Можно не спрашивать, почему для него Правитель — воплощение зла. У Гихора не было возможности узнать ничего другого, это его система отсчета, нуль-цвет… Неужто такова судьба всех детей, которых угораздило родиться в смутные времена среди неравнодушных людей?

Неожиданно Линго поймал себя на том, что смотрит уже не в кристалл, а поверх него. На собравшихся в комнате и ждущих ответа-приговора людей.

Их взгляды сошлись на перстне, ухитрились ли они с такого расстояния разглядеть в нем себя? Вряд ли. Они и того, что Линго начал рассматривать их самих, не заметили.

А образы их вживе казались сейчас Заложнику куда более бледными и неразборчивыми, чем мелькавшие только что отражения. Несмотря на более четкие детали. Что у Тейчан от напряжения возникает морщинка у переносицы — асимметричная, одна. Что на кривящихся губах Рианальта (да он ведь свое самодовольство даже не прячет!) торчит приставшая хлебная крошка. Что у восторженного от ожидания чуда Гихора — родинка на щеке, а в волосах снова запутался какой-то сухой листок. Что в шевелюре Тапранона за последние два дня появились чуть заметные седые прядки, а сам он чем-то сильно недоволен. Что у старейшины в морщинах поблескивает пот, отчего кажется, будто их нарисовали серебром… Столько подробностей, столько деталей — и все ничем не могут помочь.

А вот блеск пота в резко углубившихся морщинах исчез, брови старейшины слегка подпрыгнули вверх (не слишком ли у него выразительная мимика для человека, привыкшего от всех прятаться и все скрывать?). Почему? Ничего ведь…

Искорка!

— Норкрион!

По векам старика пробежало подобие судороги, зрачок расширился, но тут же сузился в точку.

Линго смотрел на него, словно разрезал взглядом, стараясь рассмотреть нечто скрытое под кожей, под мышцами, под костями черепа — то, что заставило камень мигнуть.

Было интересно пронаблюдать боковым зрением, как все по-разному и в то же время сходно отреагировали на обращение Заложника: подтянулся, но тут же оцепенел одновременно от ужаса и восторга подросток; вздулись мускулы под одеждой силача; хищный оскал изуродовал на миг красивые черты Тейчан; гордо шевельнулась бровь Рианальта…

— Что? — Взгляд старейшины метнулся, как у застигнутого на месте преступления воришки.

— подойдите ближе, если это вас не затруднит.

Норкрион шел медленно, напрягая волю для преодоления каждого нового сантиметра.

— Ты знаешь! — Глаза Заложника стали совсем черны и глубоки.

— Нет! — торопливо шелестнул голос, больше привыкший произносить приказания или чуть высокомерные слова.

— Я не могу угадать Дар, потому что не знаю ваших ценностей, — нарочно очень медленно, чуть ли не по слогам, проговорил Линго. — Ты — знаешь!

— Нет!!!

Изумил не ответ: то, как он был произнесен.

Скрывая догадку, Норкрион сам был готов перечеркнуть сейчас свою цель, ту, за которую уже столько было заплачено! Повернуть вспять в последний момент и при этом сделать вид, что ничего не произошло. Рискнуть попробовать солгать, причем не человеку — высшим силам, которые Линго сейчас представлял.