Книга магов (антология) - Страница 25

— Не кончится добром твоя затея, если не одумаешься. Кто ты против Пинабеля?.. — Джефрейт вздохнул. — Так хоть вздремни, чтобы с утра быть свежим.

Гийом, уже впущенный и лежавший на подстилке у самого входа в палатку, покосился на старшего Анжуйца. Если бы тот был ровней — Гийом сказал бы, что грех заживо хоронить родного брата. И ясно же, как день, что граф Гвенелон виновен в предательстве, так что Господь не ошибется… Но промолчал Гийом, опасаясь залетать не только словами — мыслями в такую высь, где, возможно, правят непонятные ему законы. И двух часов не прошло, как ученый монах Базан, которого держали при анжуйской дружине как раз для разрешения опасных споров, громко растолковал: граф Роланд во многих грехах повинен, и неспроста же побратим его Оливьер то собирался отдать за него сестрицу Альду, то наотрез отказывал. Кому, как не умнице Оливьеру, знать все Роландовы проступки?! А коли так — благодарить Господа нужно за то, что позволил и Роланду, и Оливьеру, и тем, кто были с ними, мученической кончиной искупить свои грехи. Граф же Гвенелон — орудие в Божьей руке, и нелепо карать орудие, вдвойне же нелепо и даже преступно замахиваться на руку, им владевшую…

Вот только любопытно было Гийому — кто оплатил Базаново красноречие.

Джефрейт обнял брата, перекрестил — и ушел, ссутулившись.

Тьедри сел на свою подстилку и стал расстегивать сандалии. Смазанные сапоги для завтрашнего боя Гийом поставил слишком близко к изголовью, и Тьедри поморщился — не любил пронзительных запахов. Вот эти сапоги будут на нем утром, когда он сядет в седло и поедет к ристалищу. И плащ Гийом тоже почистил, выколотил, бережно уложил поверх доспехов, чтоб не помялся. Тут же стоял на щите, прикрывая собой торчавший посередке острый умбон, начищенный круглый шлем с кольчужной бармицей.

Гийом снял тунику с бахромой, остался в льняной рубахе и штанах. Стянул кожаные чулки и крепко задумался. Он тоже слышал Базановы речи. Он готов был в них поверить, но уж больно Базан хотел, чтобы Тьедри признал свою теологическую ошибку. В теологии Тьедри был не силен, ученых книг на латыни не читал, он и имя-то свое писал с затруднениями, всякий раз иначе.

— Барон Тьедри, ты спишь? — раздался снаружи молодой незнакомый голос.

— Нет, не сплю, — отозвался Тьедри. — Кто там?

— Выйди из палатки.

— Не ходи, хозяин! — встрепенулся Гийом, по виду — давно уже спавший. — Мало ли кого подослала Гвенелонова свора?! Как раз получишь подарок меж ребер!

— А брат Базан потом растолкует, что и это — Божий суд, — притворно согласился Тьедри. — Ну-ка, подними край…

Он не вышел — лег и перекатился по ту сторону тяжелого полотнища, оказался на сырой земле, бесшумно вскочил на ноги. У входа стояли двое в темных плащах. Гийом концом не вынутого из ножен меча пошевелил прикрывавшую вход ткань, но не занеслась рука с ножом, а Тьедри, освоившись во мраке, понял, кто его ночной гость.

Это был Немон Баварский, владелец приметного высокого шлема, остроконечного, сарацинского, из тех, на которые обычно накручивают пышные тюрбаны. Баварец, понятное дело, обходился без тюрбана, и Тьедри показалось странным, что старик пришел к нему на ночь глядя не в обычной маленькой шапочке, которую носил на бивуаке и на марше, а в боевом шлеме.

— Выходи, Тьедри, — позвал сопровождавший его молодой оруженосец. — Тебя ожидает доблестный рыцарь.

И тут же Баварец резко обернулся — Тьедри наступил на что-то шуршащее.

— Я здесь, — сказал, подходя, Тьедри. И встал перед Немо-ном Баварским как мальчик — едва ль не на голову ниже статного старика.

— Я пришел просить тебя, барон. Уступи мне завтрашний бой!

— Это мой бой, — возразил Тьедри.

— Ты еще молод, ты успеешь… — Баварец вздохнул. — А у меня уже не будет другого случая выйти на Божий суд.

— Я первый вызвал Пинабеля, что скажут бароны?

— Бароны поймут. Тьедри, сынок, ты ловок и увертлив, и в том, что ты одолеешь Пинабеля, не будет чуда. А Божий суд есть явление нам, грешным, чуда… чуда справедливости. Пусть Господь поразит предателя рукой слепого старика.

— А коли ты погибнешь, то и Гвенелон — не предатель? — спросил Тьедри. — Вот это уж точно будет чудо.

— Гвенелон — предатель, — согласился Немон Баварский. — Я открыто назвал его предателем, но все войско его так зовет. Я упустил миг, Тьедри, это мне следовало потребовать Божьего суда. Еще раз прошу — уступи! У меня дома две внучки, Тьедри. Сына уже нет, внучки остались. Ты всегда будешь младшим из Анжуйцев. Но ты можешь возглавить мой род, Тьедри! Слышишь?

Тьедри молчал.

— В том, что ты уступишь мне бой с Пинабелем, ничего позорного нет. Поверь, твой стыд, каким он ни будет, несравним с моим стыдом, который одолел меня после судилища. Ты дал мне хороший урок, Тьедри, а теперь соглашайся! — Баварец возвысил голос.

— Не могу, — ответил Тьедри. — Просто не могу…

Баварец произнес еще что-то, но его слова были перекрыты звуком Роландова рога. Хриплый прерывистый стон опять возник и долго-долго таял, а потом возник снова…

Тьедри молча слушал.

Баварец, не дождавшись согласия, встряхнул его за плечи.

— Да что ж мне, на коленях тебя умолять?!

И тут свершилось чудо — не то, правда, о котором толковал Баварец, но по-своему не менее удивительное. Старик, не отпуская плеч Тьедри, повернул голову.

— Олифант?..

— Олифант, — спокойно подтвердил Тьедри.

— Вон оно что… Ну прости, если так. Твое право… Ты первый услышал… Господи, но почему не я?.. Я не хуже него все знал и понимал!..

Тьедри мог только промолчать. Он и сам не знал, почему Олифант выбрал именно его. Он только помнил старый завет: есть схватки, от которых грешно уклоняться, потому что ты — единственный, кому дано сказать правду и подтвердить ее мечом. Даже если вокруг — целое войско доблестных и искушенных в делах чести баронов.

* * *

Всякий роман хорош во благовременье — умница Леночка поняла это, когда ее любовь с Валентином Сутиным вылилась в какую-то уж больно деловитую форму. Они встречались дважды в неделю — собственно, рядовая среднестатистическая супружеская пара тоже занимается сексом примерно дважды в неделю, однако есть же и другие радости в совместной жизни.

Совместная жизнь сперва наметилась светлым блистательным видением в воображении Леночки, но в воображении Сутина ей места не нашлось.

Леночка понимала, что произошло. Их привлек друг к другу азарт, охвативший кафедру, когда шла смена власти. Образовались три группировки, если считать группировкой тех, кто соблюдал подчеркнутый нейтралитет. В двух из них резко окрепли связи между людьми, завелись вечерняя беготня в гости и прочая роскошь человеческого общения, включая внезапно вспыхнувшие романы.

Роман с Сутиным был хорош во всех отношениях — Валентин был единственным достойным кандидатом для молодой женщины, не желающей до могилы оставаться магистром, пусть даже диплом защищен в столичном институте.

Валентин был довольно молод, его тридцать пять и ее двадцать пять прекрасно друг другу соответствовали. Валентин был даже в меру хорош собой, именно в меру, потому что красивый муж — для соседок, а Леночка спланировала замужество. Валентин в своем неудержимом стремлении вверх мог автоматически прихватить с собой любимую женщину.

В общем-то, и прихватил… Но счел, очевидно, что этого ей вполне должно хватить для счастья.

Поэтому, убедившись, что Леночка довольна им как мужчиной и дремлет в безупречном блаженстве, Сутин повернулся на левый бок и взял с тумбочки стопку ксерокопий.

Прочитав первую страницу, он хмыкнул. Прочитав вторую, невольно присвистнул.

— Денег не будет… — пробормотала Леночка.

— Уфимов свихнулся!

— Кто?

— Уфимов… — Тут Валентин сообразил, что фамилия подруге и впрямь незнакома. — Это физик, доктор наук, без пяти минут лауреат Нобелевской премии. Мне вот дали его последнюю статью — сказали, что лично мне она будет очень интересна.