Книга имён - Страница 40

Спал сеньор Жозе как убитый. Вернувшись домой из своего опасного, но благополучно завершившегося похода к родителям неизвестной женщины, он хотел было занести в дневник необыкновенные события последних дней, но так хотелось спать, что не продвинулся дальше разговора с письмоводителем Главного Кладбища. Не ужиная, улегся в постель, уже через две минуты заснул, а когда при первом свете зари открыл глаза, убедился в том, что принял неведомо как и когда решение на службу не ходить. Был понедельник, то есть как раз самый неподходящий для прогула день, а уж для младшего делопроизводителя — тем паче. Сколь бы извинительна ни была предполагаемая причина, сколь убедительно ни звучали бы объяснения в любой другой день и при других обстоятельствах, но, высказанные в оправдание воскресной неги, продолжившейся в понедельник, коему издавна и традиционно пристало быть посвященным работе, они наведут на неизбежные подозрения и будут выглядеть всего лишь вздорной отговоркой. После череды разнообразных и все более тяжких проступков, совершаемых с тех пор, как он пустился на поиски неизвестной женщины, сеньор Жозе убежден, что прогул способен стать последней каплей, которая переполнит чашу начальственного терпения. Пугающая перспектива, однако, нимало не поколебала его решимости следовать принятому решению. Ибо то, что предстоит сделать сеньору Жозе, нельзя перенести на выходные. И веских причин для этого две. Во-первых, мать неизвестной женщины со дня на день может явиться в архив за ключами, во-вторых же, что очень хорошо известно нашему герою, да не просто известно, а испытано на собственной шкуре, школа по субботам закрыта.

Сеньор Жозе, хоть и решил, что на службу не пойдет, поднялся очень рано, ибо хотел оказаться как можно дальше от архива к той минуте, когда начнется присутствие, чтобы непосредственный зам не послал кого-нибудь справиться через дверь, уж не заболел ли он опять. Бреясь, прикидывал, отправиться ли сначала домой к неизвестной женщине или в школу, и склонился ко второму варианту, поскольку принадлежал к той категории людей, которые самое важное всегда откладывают на потом. Еще спрашивал себя, взять ли с собой мандат или же, напротив, оставить его от греха подальше, чтобы избежать возможной опасности, потому что директор школы просто по должности обязан быть сведущ, начитан и хорошо образован, и представим, что будет, если выражения, в которых составлен документ, покажутся ему чересчур сильными, преувеличенно резкими, задумаемся, какая неприятность выйдет, если он поинтересуется, почему отсутствует гербовая печать, и во избежание всего этого благоразумно положим второй мандат рядом с первым, заложим его меж невинных епископских бумаженций. Служебного удостоверения, где сказано, что я сотрудник Главного Архива ЗАГС, должно быть более чем достаточно, заключил сеньор Жозе, ведь, в конце концов, я приду за подтверждением конкретного, объективного факта, а именно преподавала ли математику в этой школе некая женщина, недавно покончившая с собой. И из дому он вышел в такую рань, что магазины были еще закрыты, и окна темны, и лишь изредка показывалась машина, и даже самый усердный из чиновников Главного Архива сейчас, наверно, только еще вставал с кровати. Чтобы не маячить в окрестностях, сеньор Жозе нырнул в парк, начинавшийся в двух кварталах от главного проспекта, по которому некогда, а точней — в тот день, когда он увидел входящего в архив шефа, доставил его автобус к дому дамы из квартиры в бельэтаже направо. Даже если бы кто и знал заранее, что сеньор Жозе в парке, все равно не различил бы его в густом кустарнике, в пышной листве низко нависающих ветвей.Опасаясь вечерней сырости, он не присел на скамейку, а принялся убивать время, прогуливаясь по аллеям, развлекаясь разглядыванием цветочков и ломая себе голову над их названиями, и, согласимся, ничего удивительного, что так слабо разбирается в ботанике человек, который провел всю жизнь в четырех стенах, где пахло затхлостью старых бумаг и лишь изредка веяло смешанным ароматом розы с хризантемой, о чем мы, помнится, упоминали на первой странице нашего повествования. Когда стрелки часов сообщили, что Главный Архив открылся для посетителей, сеньор Жозе, счастливо избегнувший неприятных встреч, тронулся по направлению к школе. Он не торопился, зная, что сегодняшний день целиком и полностью принадлежит ему, и потому решил идти пешком. На выходе из парка задумался, в какую сторону идти, сообразил, что, если бы во исполнение первоначального своего замысла купил план города, не пришлось бы сейчас спрашивать у полицейского дорогу, хотя, с другой стороны, комическая ситуация, когда правопорядок указывает путь преступлению, не могла не потешить его душу, не согреть ее тайной отрадой. Дело неизвестной женщины близится к завершению, осталось лишь порасспросить о ней в школе, а потом посетить ее дом и, если хватит времени, нанести краткий визит даме из квартиры в бельэтаже направо, рассказать о последних событиях, и все на этом, и больше нет ничего. Сеньор Жозе спросил себя, чем станет жить теперь, вернется ли к своей коллекции знаменитостей, на несколько мгновений представил, как будет по вечерам за столом вырезать заметки и фотографии из стопки лежащих под рукой газет и журналов, интуитивно предугадывая неожиданный и бурный взлет либо, напротив, преждевременный закат, ибо в прошлом уже бывало, что он провидел судьбу каких-то людей, которые вдруг обрели значительность, или в числе самых первых чувствовал, что те или иные лавры вскоре увянут, пожухнут, рассыплются во прах. Все кончается помойкой, проговорил он, сам в этот миг не зная, имеет ли в виду скоротечность мирской славы или собственную коллекцию.

Сейчас, когда солнце щедро освещало фасад, когда зеленела листва соседних деревьев, а на клумбах пестрели цветы, школа совсем не напоминала тот мрачный дом, куда в ненастную ночь лез, ломился и наконец проник сеньор Жозе. Сейчас, миновав главный вход, он говорил вахтерше: Мне необходимо поговорить с директором, нет-нет, я не из управления образования, нет-нет, и поставки учебных материалов тоже не по моей части, я сотрудник Главного Управления ЗАГС, у меня служебное дело. Вахтерша, сняв трубку внутреннего телефона, кого-то уведомила о приходе посетителя и сказала: Пожалуйста, поднимайтесь, вас ждут, директор сейчас в канцелярии, это на втором этаже. Благодарю вас, ответствовал сеньор Жозе, степенно двинувшись по лестнице, и уж ему ли было не знать, на каком этаже канцелярия. Директор беседовал с какой-то женщиной, вероятно заведующей учебной частью, и говорил ей: График нужен мне сегодня же, а она отвечала: Будет, сеньор директор, и сеньор Жозе остановился в дверях, ожидая, когда его заметят. Директор замолчал, посмотрел на него, и лишь тогда сеньор Жозе сказал: Доброе утро, сеньор директор, а потом, уже с удостоверением в руке, сделал три шага вперед: Как вы можете убедиться, я сотрудник Главного Управления ЗАГС, у меня служебное дело. Директор движением руки обозначил, что в предъявлении документов нет необходимости, и осведомился: В чем же состоит ваше дело. Я по поводу одной вашей учительницы. Какое отношение имеют учителя моей школы к архиву ЗАГС. В качестве учителей — никакого, но ведь они люди или были таковыми. Объяснитесь, пожалуйста. Мы сейчас проводим исследование феномена самоубийства, как в психологическом аспекте, так и в социологическом, и я изучаю историю женщины, которая преподавала у вас математику и покончила с собой. Лицо директора изобразило скорбь: Бедная женщина, ужасная история, мы все по сию пору не понимаем, что толкнуло ее. Первое, что мне надлежит сделать, сказал сеньор Жозе, стараясь выражаться на чистейшем бюрократическом языке, это подвергнуть сличению элементы идентификации, находящиеся в распоряжении архива, с данными личного дела. Понимаю, сказал директор и обратился к секретарше: Разыщите-ка этот формуляр. Мы его еще не успели удалить из ящика, извиняющимся тоном ответила та, одновременно перебирая корешки папок: Да, вот он. Сеньор Жозе ощутил знакомое стеснение в области грудобрюшной преграды и легкую, по счастью, но все же дурноту, от которой перед глазами все поплыло, да, прямо надо сказать, сильно расшатана нервная система у этого человека, в весьма плачевном она состоянии, хотя, с другой стороны, нельзя не признать, что любой бы на его месте взволновался, увидев заветный формуляр в пределах досягаемости, вот он, только руку протяни, всего-то лишь надо открыть ящик с наклейкой Педагоги, чтобы увидеть его, да; все так, но кто бы мог подумать, что девочка, столь усердно разыскиваемая, будет преподавать математику в той самой школе, где училась сама. Сумев совладать с душевным волнением, но не уняв дрожь в руках, сеньор Жозе притворился, что сличает формуляры, а потом сказал: Да, это одно и то же лицо, а на вопрос директора, взглянувшего на него с участливым интересом: Неважно себя чувствуете, ответил просто: Ну да, я ведь уже немолод. Я полагаю, вы желаете задать мне какие-то вопросы. Именно так. Ну, тогда пойдемте, пойдемте в мой кабинет. Шагая следом за директором, сеньор Жозе улыбался про себя: Я не знал, что ее формуляр лежит здесь, а ты не знаешь, что я провел ночь на твоем диване. Вошли, и директор предупредил: У меня мало времени, но я в вашем распоряжении, присаживайтесь, и показал на диван, некогда приютивший ночного гостя. Я бы хотел знать, сказал сеньор Жозе, не замечали ли вы каких-либо перемен в ее настроении в те несколько дней, что предшествовали самоубийству. Нет, она всегда была очень замкнута и молчалива. Хорошая учительница. Одна из лучших за всю историю школы. Она была близка с кем-нибудь из коллег. В каком смысле. В самом прямом. Она была со всеми приветлива, дружелюбна, но не думаю, что кто-то мог назвать свои отношения с ней близкими или теплыми. А ученики ее любили. Да, очень. На здоровье не жаловалась. Насколько мне помнится, нет. Странно. Что странно. Я беседовал с ее родителями, и то, что услышал от них, а теперь от вас, заставляет меня предположить, что это было необъяснимое самоубийство. Позвольте узнать, сказал директор, а разве бывают объяснимые самоубийства. Я — про это. А я — вообще. Иногда оставляют прощальные записки. Да, конечно, вот только не знаю, можно ли счесть объяснением причин то, что нам доводится в них прочесть, да и вообще многое в жизни нуждается в объяснении. Это правда. Вот, например, как объяснить происшествие, имевшее место за несколько дней до самоубийства. Какое происшествие. Мою школу ограбили. Ну да. Откуда вы знаете. Простите, мое ну да носит характер не подтверждения, а вопроса, быть может, я просто не придал ему нужной интонации, но в любом случае грабеж вообще-то объяснить нетрудно. Если только злоумышленник не влезает на крышу, не проникает через окно, выдавив предварительно стекло, не бродит по всему зданию, не ночует в моем кабинете на моем диване, не съедает продукты, найденные в холодильнике, не похищает бинты и прочее из медпункта, а потом не уходит, ничего не взяв. Почему вы решили, что он спал здесь. Потому что обнаружил на полу одеяло, которым имею обыкновение укрывать колени, а то стынут, я ведь тоже, по вашему меткому замечанию, не молод. Вы заявили в полицию. Зачем же, если ничего не тронуто, это ни к чему, а полиция наверняка ответила бы мне, что ее дело распутывать преступления, а не раскрывать тайны. Странно, а вы уверены, что ничего не пропало. Мы все осмотрели, все проверили, сейф не взломан, все цело, все осталось на своих местах. Кроме одеяла. Вот именно, кроме одеяла, и вот я спрашиваю вас, есть ли этому какое-либо объяснение. Об этом спрашивать надо злоумышленника, он-то знает, и с этими словами сеньор Жозе поднялся: Сеньор директор, не стану больше отнимать у вас время, благодарю вас за то, что так внимательно и благосклонно отнеслись к злосчастному делу, приведшему меня сюда. Не думаю, что сильно помог вам. Вероятно, вы были правы, сказав, что всякое самоубийство необъяснимо. Следует уточнить — необъяснимо с точки зрения разума и логики. И все это похоже на то, как если бы она просто открыла дверь и вышла. Или вошла. Да, или вошла, это зависит от точки зрения. Вот вам и превосходное объяснение. Но это же метафора. Лучше метафоры ничего не объясняет сути явления. Будьте здоровы, сеньор директор, примите еще раз мою самую сердечную признательность. До свиданья, рад был познакомиться, хоть, конечно, лучше бы не по столь печальному поводу, пойдемте, я провожу вас до лестницы. И когда сеньор Жозе уже миновал второй пролет, директор вдруг вспомнил, что так и не спросил, как его зовут. Ну да и ладно, подумал он сразу же вслед за тем, все равно эта история уже кончена.