Книга бытия (с иллюстрациями) - Страница 183

Способ, каким Саша ухитрился вернуться домой, долгое время служил нам поводом для смеха. Но потом я понял, что в нем, в этом преждевременном возвращении, таилось Сашино спасение. В конце тридцатых годов все его служебное окружение — и начальников, и подчиненных — переарестовали. Кто получил пулю в затылок, кто отделался лагерным сроком. Сам Саша объяснял свою удивительную удачу тем, что занялся монтажными работами — переезжая из города в город, он налаживал на новостройках пирометрию[160] и автоматику. И, как чужой, в местные репрессивные разблюдовки не попадал, а дома о нем забывали — поскольку вечно отсутствовал. Основания в таком объяснении были: вечные командированные и вправду избегали плановых арестов чаще, чем наглухо прикрепленные к местам обитания. Но еще большую роль, мне думается, сыграло старое американское заявление Саши о том, что он не может жить при отвратительном капитализме и только здоровый воздух сталинской державы ему по нутру. Эти слова так противоречили мыслям выезжавших в западное бытовое благополучие, что не считаться с ними не могли даже на Лубянке.

Возвращаюсь, однако, к появлению Саши в Ленинграде. Он здорово переменился, как-то красочно заматерел. Не прежний быстрый, резкий, легко меняющий интонации живчик с подвижной мимикой — а весьма вальяжный, степенный в движениях, неторопливый в речах и поступках мужчина.

— Саша, ты одним своим видом внушаешь если не почтение, то уважение, — сказал я. — Я даже немного робею.

— Правильно, робей. Даже больше — восхищайся! Один мой костюм чего стоит. Не чета твоим ширпотребовским поделкам. Каждая ниточка — чистейшая шерсть. Это, кстати, была моя первая серьезная покупка. Надо же за границей приодеться по-человечески. И знаешь, где раздобыл? Еще в Берлине — были дела с торгпредством. На три дня там задержался, обедал в ресторане у Ашингера, жил в отеле на Фридрихштрассе. Уловил ситуацию?

Костюм действительно был великолепен: темно-синий, с некоторым запасом на зарождающееся брюшко. Саша снял пиджак — я его примерил. На мне он висел мешком: я все еще «недобрал тела», как выразилась Фира. Но качество одежды, где «каждая ниточка — чистейшая шерсть», я оценил при первом касании — пиджак, плотный, покоряюще легкий, не отягчал, а ласкал кожу.

Впрочем, возвращая его Саше, я, не желая, огорчил не только его, но и себя с Фирой. Я отвернул воротник — под ним была нашивка: «Москвошвей». Саша, впрочем, быстро нашелся.

— Ничего особенного, наши экспортные товары высоко котируются на Западе, ибо делаются по их технологии, из их лучших тканей. У меня есть еще один костюм — покажу, когда приедешь в Москву. Тот я уже купил в Штатах. Знаешь, сколько стоит? Почти сто долларов — в полтора раза дороже обычного хорошего американского костюма.

— А почему такая надбавка?

— Ручная строчка.

— Но ведь машинное шитье лучше — глаже, ровней…

Саша презрительно посмотрел на меня.

— Провинциал ты все-таки, Сергей! Машинное шитье — что? Зингер — ничего особенного. А ручная работа — индивидуальность, для элиты. Солидные люди в Америке носят только такую одежду. Первое, что советуют приезжающим (если им, конечно, требуется внушительность), — покупать одно ручное. Кстати, я привез тебе подарок — получай настоящую автоматическую ручку с золотым пером.

— Надеюсь, ручной работы — в смысле: ручной сборки? — невинно поинтересовался я.

— От Паркера, — строго сказал Саша.

Ручка, кстати, была великолепна — писала легко, не пачкала и не засыхала. Я заполнил с ее помощью добрых три сотни страниц и нигде и пятнышка не поставил, хотя вскоре перешел с американских чернил, изготовленных специально для «паркеров», на наши, ширпотребовские, одинаково малопригодные для любых ручек. Она пропала при аресте — занесли в «Конфискацию личного имущества». Правда, ничего больше, кроме ручки и часов, не изъяли.

— Знаешь, зачем я прикатил в Ленинград? — продолжал Саша. — Конечно, официальные служебные задания, но с ними я мог и подождать месяц-другой. Неотложным было другое.

— Саша, спасибо, что ради встречи…

— Погоди благодарить. Ты, конечно, еще без работы? Так вот, я приехал устраивать тебя на службу. Ты с завтрашнего дня уже не преподаватель философии, а заводской инженер, к тому же исследователь. С Георгием Павловичем согласовано. Ясно?

— Объяснишь — будет ясно. Пока только неожиданно и интересно. Кто такой Георгий Павлович?

— Гений, — серьезно ответил Саша. — Конечно, только в местных масштабах и в своей узкой технической области. Но другого такого в нашей стране нет. Георгий Павлович Кульбуш — создатель отечественной пирометрии. Но это самое малое, что можно о нем сказать.

— А если сказать больше?

— Тогда надо обратиться за квалифицированной консультацией к Марку Твену. Помнишь, как у него некий капитан Стромфильд вознесся на небо и обнаружил там чудовищное несоответствие между небесными знаменитостями и теми, кого прославляли на земле? Ибо внизу превозносят людей за то, что они сделали, а наверху — за то, что могли бы сделать. Рай, по Марку Твену, царство возможностей, а не реальных деяний. Величайшим полководцем там слывет не Наполеон, не Цезарь, не Александр Македонский, а какой-то сапожник, который превзошел бы всех военачальников мира, если бы попал на войну, — но ее при его жизни не случилось… А самым гениальным драматургом считается не Шекспир, а некий дровосек, который заткнул бы за пояс всех прозаиков и поэтов, если бы предварительно научился грамоте.

— И твой Кульбуш тоже из породы гениев для рая, а не для земли?

— Именно. Покажи он на что способен, перед ним померкнут Эдисоны,[161] Сименсы[162] и Шуховы.[163] Но неудачное происхождение виснет на его гении как свинцовая гиря. В наше время нехороший подбор родителей мешает взмыть в высоту. Зато в своей скудной инженерной области он совершил невозможное — для любого другого с таким происхождением. Превратил маленькие ремонтные мастерские в завод-гигант, написал замечательную книгу «Электрические пирометры», создал школу даровитых учеников (я тоже причисляю себя к ним) и твердо выводит отечественное приборостроение на мировой уровень. Вот какой это человек — Георгий Павлович Кульбуш. Удовлетворен?

— Нет, конечно. Ты очень много наговорил о Кульбуше, кроме главного — кто он по должности? И почему я должен проситься к нему в ученики?

— Кульбуш — не только создатель завода «Пирометр», но и его главный инженер. Он слышал о тебе — от меня. Завтра мы будем у него. — Саша вдруг прищурился и остро глянул мне в глаза. — Придется на время расстаться с философией, Сергей. Не знаю, как было бы у тебя на марктвеновских небесах, но на земле придется вникать в технику. Печально, но такова реальность.

Я уже тогда понял, что Саша не забыл нашего спора в Одессе, когда мы с Осей отговорили его от философии и настояли, чтобы он остался в индустрии — тем более что она ему улыбнулась.

Лет через десять я получил доказательство, что след от того разговора действительно сохранился в его душе.

От площади Льва Толстого до короткой улицы Скороходова (почти всю ее занимал завод «Пирометр») был всего один квартал, но Саша и за этот недолгий путь успел напичкать меня кучей новых сведений.

Прежде всего я должен помнить, что главным вдохновителем заграничной поездки Саши был Кульбуш. Лучше всего было бы, конечно, если бы в Америку поехал он сам, но его за границу не пускают — вот Георгий Павлович и поратовал за своего молодого друга и ученика. И дал строгое указание: из двух конкурирующих в Штатах фирм — «Браун» и «Нортоп» — выбрать «Нортоп», ее продукция лучше. Но Саша перед отъездом получил еще одно указание, уже от самого заместителя Орджоникидзе Пятакова: покупать что подешевле, ибо если фирмы не прогорают в Америке, то любая их продукция на голову выше нашей (если мы вообще производим аналоги). Саша обнаружил, что приборы «Брауна» дешевле — и предпочел «Брауна». Пятаков был прав: изделия обеих фирм были выдающимися. Освоение брауновских аппаратов на наших заводах приведет к технической революции — в этом он, Саша, собирается убедить своего друга и учителя на сегодняшнем производственном совещании. Немцов, начальник их главка в Наркомтяжпроме, назначил ленинградскому «Пирометру» воспроизводить американскую продукцию. Он вскоре сам приедет в Ленинград, чтобы посмотреть, как на их заводе осуществляется лозунг «Догнать и перегнать!».