Книга Асты - Страница 7

– Я никогда не была замужем, – заметила я.

– О, извините! – Он залился ярким румянцем.

Наверное, он совсем молод. К тому же упомянул, что, когда умер Кен, ему было лишь двенадцать. Он и выглядит молодо, но одежда явно не соответствует возрасту. До сих пор я не встречала никого моложе пятидесяти с таким тугим воротничком, в таком унылом черном пальто с поясом. Волосы, коротко подстриженные на затылке и висках, аккуратно разделены пробором. Краска смущения заливала его лицо добрые полминуты и исчезла лишь к возвращению мистера Веббера. Похоже, тот назначил себя моим покровителем.

На самом деле, я даже не замечала его, пока все не ушли, а он остался. Женщина в большой черной шляпе, направляясь к выходу, спросила, продолжат ли издавать дневники и буду ли я их редактировать. Другая дама, в серой меховой шляпе, видимо, менее информированная, хотела узнать (полагаю, дрожа от нетерпения), не внучка ли я Свонни.

Мы с мистером Веббером остались одни в доме Свонни. Неожиданно проникновенно, но, как всегда, четко, он произнес:

– Когда умирает знаменитость, люди забывают, что родные этого человека чувствуют боль утраты также остро и тонко, как родные и близкие неизвестной персоны.

Я сказала, что он очень точно подметил это.

– Они полагают, – продолжил мистер Веббер, – что яркий свет мировой славы высушил источники скорби.

Я неуверенно улыбнулась, поскольку не все сказанное относилось к Свонни, хотя многое. Затем мы присели, и он, вынув из портфеля какие-то бумаги, сообщил, что Свонни все завещала мне.

Хотя завещание требовалось еще утвердить, я могла остаться здесь. Кто бы возразил? Но я все-таки поехала к себе. Иначе все эти впечатления переполнили бы меня. Я бы дошла до нервного срыва – когда не можешь сидеть на месте, а мечешься из комнаты в комнату, размахивая руками; когда нужно с кем-то поговорить, а с кем – не знаешь.

Дома лучше. Я присела на диван и задумалась, почему всегда считала, что по наследству мне достанется совсем немного, а большую часть Свонни оставит родственникам из Роскильде. В завещании оказалась приписка для меня, и мистер Веббер прочитал следующее: «…моей племяннице Энн Истбрук, поскольку она единственная внучка Асты Вестербю по женской линии…» Мы оставили без комментариев эту фразу. Свонни любила свою мать, которую я помнила, и Джон с детьми не включены в завещание, потому что родство идет через дядю Кена, то есть по мужской линии.

Я разбогатею. Исследования, которые я вела для авторов, интересны, но много денег не приносят. Смогу, если захочу, переехать на Виллоу-роуд. Смогу бросить работу, хотя это вряд ли. У меня будут деньги, акции почти на полмиллиона фунтов, а также авторский гонорар за годы издания. Я буду владеть кроватью с пологом на четырех столбиках, которая вроде бы принадлежала Полине Бонапарт, черным дубовым столом с резными листьями по краю, «Головой девушки» – часами из позолоченной бронзы – и рождественскими настенными тарелками завода «Бинг и Грёндаль» с 1899 по 1986 год. Правда, там недостает одной, наиболее ценной – первой за 1898 год.

На самом деле я уже владею всем этим с момента смерти Свонни. Я хозяйка трех редких ваз, изготовленных в ограниченном количестве ко дню коронации Христиана Х. Они белые, разной формы, украшены рельефной короной и рисунком Датской королевской армии, подарены родителям Торбена на свадьбу. Столовый сервиз «Флора Даника» теперь тоже мой, и картина Карла Ларссона, что висит в гостиной Свонни – родители и дети, пьющие чай под березами.

Дневники тоже мои, изданные и неизданные, перепечатанные и рукописные, переведенные и непереведенные. О чем большинство людей в моем положении вспомнили бы в первую очередь. И если бы я осталась в доме Свонни, то очень захотела бы посмотреть их. Но я не знаю, где Свонни держала оригиналы, пришлось бы их отыскать и заняться тем, чего я никогда не делала, – в одиночестве рассматривать их, прикасаться к ним.

Конечно, если бы дневники попали мне в руки сразу после смерти Mormor или даже пятнадцать лет назад, вряд ли бы они что-то значили для меня. Я просто восприняла бы их как заметки старой женщины, которая не претендовала на писательство, а просто любила рассказывать истории. С тех пор они изменились – не только содержание, но и бумага, на которой они написаны, изменилась их материальная сущность. Их почему-то стали свято чтить, будто Первый Фолиант или Вульгату[6]. Вспомнила о дневниках, и сразу захотелось увидеть их. Но решила пока взглянуть на кукольный домик.

Там, где я живу, помимо моей квартиры есть отдельная комната. К ней ведет целый лестничный марш, на двери свой замок с ключом. Прежний хозяин с похвальной честностью сообщил, что находит ее совершенно бесполезной. Даже гостей не поселишь. Чтобы добраться до ванной, пришлось бы надевать халат и тапочки, выходить, подниматься по лестнице и входить в другую дверь. Но я заметила, что найду ей применение. Я решила хранить в ней кукольный домик.

Уже два или три месяца я туда не заглядывала. Чувствуя себя виноватой за такое пренебрежение, я взяла тряпку, спустилась, отперла дверь и вошла в комнату. Стояла ранняя весна, и уже стемнело. Я зажгла свет и захлопнула дверь, чтобы меня не видели другие жильцы, поднимающиеся по лестнице.

В комнате было душно – окна закрыты, жалюзи опущены. На подоконнике скопилось немного черной песчаной пыли, но кукольный домик оказался чистым. Вспомнилась Свонни. Ей было лет десять, когда Morfar начал делать кукольный домик для моей мамы. Я представила, как она наблюдает за его работой, когда моя мама уже спит. Отнюдь не в первый раз мне захотелось узнать, что чувствовала Свонни. Обижалась ли, считала ли себя отвергнутой? Или соглашалась, что уже слишком взрослая для такой игрушки, а маленькой сестренке домик в самый раз?

Первая страница первого дневника была написана за десять лет до начала работы над кукольным домиком, и с того времени записи надолго не прерывались. Пока Morfar старательно выпиливал деревянные панели для обшивки стен, или высекал крошечный каменный камин, или мастерил из кусочков бархата коврики, Mormor записывала все, что считала важным.

Я открыла заднюю стенку кукольного домика и заглянула в гостиную. Два маленьких книжных шкафа, в дверцах вместо стекол поблескивает прозрачная слюда. Они битком набиты книгами. Но я знаю, что там просто нарисованные на картоне корешки переплетов, а настоящая крошечная книга, размером в половину почтовой марки, с бумажными страницами и в кожаном переплете, лежит на консольном столике. Очень искусная работа, но если приглядеться, то видно, что Morfar аккуратно вырезал полудюймовые квадратики из листа тетради – не ее ли? – и скрепил их полоской кожи из лайковой перчатки. Возможно, ее же перчатки. Представляю, как Mormor бранила его. У нее на кукольный домик не хватало времени.

Тем не менее дневники – вырезки из первой, второй или пятой тетради – лежат на этом столике. Страницы пусты, Morfar не был литературно образованным человеком. Я стояла и думала о Свонни, на глазах которой рождался этот шедевр. Интересно, можно ли заказать микроверсию дневников для кукольного домика или это глупо?

Наверху в квартире зазвонил телефон. Автоответчик включен, но я решила подняться. Пока я закрывала кукольный домик, выключала свет и запирала дверь, телефонный звонок прервался, зазвучало сообщение, что меня нет дома, а затем раздался незнакомый женский голос.

Времени эта женщина не теряла – характерная черта редакторов журнала. Слышно было плохо, но, кажется, она интересовалась судьбой дневников после смерти Свонни. Она знает, что не все дневники переведены, и до нее дошли слухи, что некоторые отрывки из первых дневников не вошли в книгу. Буду ли я, как новая владелица, издавать их? В любом случае она перезвонит мне завтра.

Я выключила автоответчик, и тут же снова зазвонил телефон. Это была миссис Элкинс. Она приходила на похороны, но мы едва перекинулись несколькими словами. И хочу ли я, чтобы она продолжала убирать дом на Виллоу-роуд?