Книга Амадея - Страница 8

– А что они любят?

– Лошадей любят. Порой берут на ночь, покататься… главное, чтобы вернуть не забыли. Гривы вот им заплетают, ну, это к добру. Любят зимой сладко поесть, а летом – молока выпить. Пошутить любят… – Горча покачал головой. – Но люди их шутки плохо понимают; и то, сложно что-то понять, увязая в болоте или плутая вокруг трех деревьев целый день.

– С ними можно подружиться?

– Вряд ли, сынок. Как дружить, когда для них что твое – так то и их, а что их – нипочем не отдадут. Запомни, три вещи у них острые: уши, язык и глаза, три долгие: память, годы и одежда, а три зеленые: зубы, волосы и кровь. Они не всегда все сразу показывают, но что-то одно уж точно на виду. Хватит на сегодня таких разговоров, да и хозяйка тебя уже второй раз зовет. Беги-ка на кухню, малец.

Надо ли говорить, что при первой же возможности Амадей помчался в старую рощу, искать вход в жилище таинственных холмовиков. Ничего он, конечно, не нашел, только замерз и начерпал полные башмаки снега; но прихваченный с собою сладкий пирожок все-таки оставил на камне, на который обычно ставил корзину с выполосканным бельем.

В воспоминаниях первая зима в «Копченом хвосте» виделась Амадею как нескончаемый и оттого утомительный праздник. Почти каждый день нес с собой открытия, будь то новая кухонная премудрость или новый постоялец. Большей частью люди были добры к мальчику, потому что он точно угадывал, чего они хотят; гость еще и пары слов не успевал выговорить, а Амадей уже знал, куда его усадить – в угол потемнее или поближе к шумной компании, нести ли ему воду для мытья рук или лучше сразу миску супа, с кем можно и пошутить, а с кем лучше придержать язык для лучшей его сохранности.

Однако иногда попадались и такие гости, с которыми даже он не мог сладить. Угодить им было невозможно, они будто сами не желали быть довольными; обслуживая их, мальчик учился быть немым невидимкой.

Каждый день Амадей кружился в хороводе дел и забот, иногда спотыкаясь, иногда теряя ритм с непривычки, но каждый раз легко возвращаясь в общий круг. Он все чаще с любопытством прислушивался к разговорам постояльцев. Чаще всего они обсуждали дороги и торговлю, цены на рыбу и налоги, но порой и семейные дела, и политику.

Зима подошла к концу, дни заметно выросли, ночи стали сырыми и зябкими, дороги совсем раскисли. Долго ли, коротко ли, а подошли весенние гнилые недели. Поток постояльцев иссяк, кладовая изрядно опустела, Стафида выдохнула с облегчением и тут же пригрозила сезонной уборкой, большой стиркой и прочими радостями.

В один из первых весенних дней Амадей отправился на речку, уже привычно волоча за собой корзину белья, от которого еще валил пар. Он ловко привязал веревку к дереву, прицепил на нее тяжелые простыни и опустил их в воду. Когда он прошел с десяток шагов вверх по течению, то внезапно его бельевая флотилия утратила спокойствие, и веревочный конец задергался в руках мальчика. Недоумевая, он вернулся вниз и увидел, что веревка отвязана от дерева, а несколько простыней отцеплены и, кружась, уплывают в неведомые дали.

Не раздумывая, Амадей влетел в воду, оскальзываясь на камнях, замирая от холода, поймал простыни, схватил в охапку все белье, плавающее вокруг него смятенной стаей, и потащил его на берег. Там он свалил мокрую груду наземь, перевел дух… и чуть не упал, обернувшись на заливистый хохот.

– Посмотрите-ка на него! Амадей – капитан простыней! Хо-хо!

На высоком камне сидел человечек ростом с кошку, одетый в красный колпак и зеленый камзол, в руке он держал одну из украденных прищепок, а кончики его острых, длинных ушей шевелились как у кролика.

– Что, искупался? Понравилась тебе водица?

– Холодно еще для купания, – Амадей шмыгнул носом. – Я что-то не так сделал, господин?

– Ишь ты, холодно ему! А вот не приходи без угощения! А то принес один пирожок и думает, что ему тут за так помогать будут… Вот уж дудки! – Холмовик подпрыгнул и исчез за деревьями. И уже откуда-то из-под земли донеслось:

– Вкусный пирожок был! Принеси еще!

Весенние гнилые недели (а было их две) оказались под завязку наполнены хлопотами. Предзимняя уборка по сравнению с весенней оказалась легким развлечением. Хозяйка сначала перевернула весь «Копченый хвост» с ног на голову, одна половина вещей была выволочена на двор, другая – сдвинута в угловатые островки, повсюду валялся мусор, ореховая шелуха, забытые гостями мелочи. Мужчины, включая Живоглота, молча страдали, не смея возвысить голос и призвать Стафиду к порядку, поскольку именно о порядке она и пеклась.

Первыми делом было пересмотрено все движимое имущество; поломанное починили, разобрали старье («Такое даже мой папаша своим крюком бы не стал цеплять», – после таких слов Амадея хозяйка нашла в себе силы расстаться с изрядной долей хлама, загромоздившего чердак), пересчитали исправное. Потом Стафида принялась за сам дом. Горча и Амадей как смогли вычистили дымоходы, перемазавшись жирной сажей; ловкий мальчик, лазая как обезьянка, обмел высокие углы и потолочные балки от паутины. Стафида натерла воском деревянные панели, которыми были обшиты стены общей гостиной, и они засветились мягким теплым цветом янтаря. Окошки в доме день-деньской были открыты нараспашку, и свежий ветер выдувал остатки зимней духоты. В свой черед были намыты окна в частых переплетах, выметены полы, выколочены тюфяки и покрывала, выскоблены деревянные столы, до блеска начищена каминная решетка… Мужчины уже были готовы на коленях просить пощады, но Стафида, видимо, почуяв их отчаяние (Живоглот вообще ушел жить на конюшню), объявила, что довольна и разрешила им полдня отдохнуть. По правде сказать, через полчаса она передумала и погнала их затаскивать выставленные для проветривания пожитки в дом и расставлять все по своим местам.

Понемногу все возвращалось к первоначальному порядку, умытый и проветренный дом будто помолодел. В одно прекрасное утро Горча позвал Амадея с собой в сад. Обширного хозяйства Стафида не держала, предпочитала покупать зимние припасы у крестьян, но грядкам под травы и кое-какие летние овощи отвела немного места в саду.

Сад примыкал к дому; несколько рядов плодовых деревьев, в основном яблони, ограничивали его периметр. За ними в беспорядке теснились несколько разросшихся кустов, пара-тройка ореховых деревьев, какая-то ползучая мелочь – Амадей понятия не имел, как вся эта растительность называется. Горча вручил ему лопату и поручил вскопать грядки; признаться, эта работа вызвала у мальчика наименьшее рвение со времени его появления в «Копченом хвосте». Старик присел рядом на деревянный обрубок, разбирая в плетеном коробе мешочки с семенами.

– Ка Горча, а на что похожа война?

– Какая именно? – Горча глянул на мальчика единственным глазом. – Копай глубже и комья разбивай.

– На которой ты был.

– Разве я был на одной войне, белыш? Впрочем, из всех них только одна была хороша – та, что не началась. Король тамошний как-то внезапно помер, а наследник предпочел худой мир доброй ссоре. Так что не успели наши корабли причалить к их берегам, как нас обратно развернули.

– Вот это облом.

– И не говори. А все остальные, сынок… все остальные были похожи на кошмар, от которого просыпаешься, недосчитываясь чего-то очень привычного. Например, руки.

– Тебе было страшно? – Мальчик перевернул лопатой пласт жирной красноватой земли.

– Еще как. Потом, когда начиналась самая заваруха – тогда не до страха становилось, но вот до и после – такого страха натерпишься, что хоть в собственные башмаки прячься. А ты зачем спрашиваешь?

Амадей выпрямился, отставил лопату.

– Мне интересно.

Горча покачал головой. В саду было тихо, только птицы пересвистывались в начинающих зеленеть ветвях. Пахло просыпающейся землей и прошлогодними листьями.