Книга Амадея - Страница 6
В последний пустой вечер они уселись за стол втроем.
– Скажи, сынок, каким богам ты привык молиться? – спросил Горча.
– Просто богам. – Пожал плечами мальчик. – В Шэлоте храмов немного, больше мастерских.
– Удобно, ничего не скажешь. И никто не в обиде, – засмеялся старик. – А здесь мы молимся господину Очагу, чтобы дал нам сил, а гостям – тепла.
– Ешьте, вот вам и вся молитва, – прервала его хозяйка. – Завтра работы привалит, чует моя поясница. Ешьте, и на боковую. Утром чуть свет подниму.
Спустя годы Амадей вспоминал свой первый зимний сезон с ужасом и нежностью.
Как и предсказала хозяйкина поясница, работы привалило, и первые постояльцы появились еще до полудня. И началось. Горча принимал лошадей, отводил их в конюшню, расседлывал, задавал корм – и возвращался за стойку, к пивным бочкам и кружкам; особо спешащие оставляли лошадей на привязи, рядом с колодой, полной чистой воды. И все гости, как один, валом валили в общую залу и требовали еды.
«Стафида, душа моя! Я твой капустный суп за милю учуял, так не обмани же меня!»
«Во имя всех богов, мальчик, где ты там копаешься, неси мою похлебку живее! О небо, наконец-то!»
«Хозяйка, неужели ты забыла обо мне? Без твоего лукового супа мне жизнь не мила!»
И Стафида резала луковицы, швыряла их в масло, скворчащее на дне плоского горшка, посыпала зарумянившийся лук мукой, не глядя, добавляла по щепотке соли, перца и коричневого сахара, зачерпывала половник из вечного котла, выливала в лук – и кухню затоплял аромат, и проливался в общую залу, и оттуда несся согласный стон нетерпеливого ожидания. Амадей уже стоял рядом, разложив в миски ломтики подрумяненного хлеба. Хозяйка разливала суп, сыпала поверх него щедрой горстью тертый острый сыр, и мальчик доставлял чудо по назначению.
А еще гости требовали пива, подогретого вина, солонины с горохом для слуг, теплую постель (а значит, надо заполнить грелки углями и вовремя положить их под покрывала), еще дров в камин, принести, унести, добавить, долить… Между делом надо было убрать со столов, подмести пол, вымыть посуду, вскипятить воды, ощипать и выпотрошить курицу, поджарить на вертеле добавки для вечного котла, вымыть и очистить коренья, натаскать дров, не забыть, как тебя зовут и где у тебя голова, а где – задница.
Где-то через месяц Амадей перестал наставлять себе синяки об столы и скамьи в общей зале и начал различать лица гостей. Движения его стали плавными и уверенными, ушла торопливая суетливость, он лавировал между гостями как белая рыбка среди бурых камней. Работы не убавлялось, просто он перестал ее бояться и постиг стихийные приливы и отливы в жизни постоялого двора. Тогда он втихую вернулся к заброшенной азбуке; Горча помогал ему, и вскоре мальчик смог прочитать слова на вывеске – место, где его приютили, называлось «Копченый хвост». До настоящего чтения Амадею было еще очень далеко, но первые успехи всегда окрыляют, и он при любом удобном случае покрывал грифельную доску кривыми прописями.
Однажды в «Копченый хвост» заявился гость, при виде которого Горча поморщился, а хозяйка нахмурилась. Судя по виду, это был моряк – смуглый, жилистый, с походкой вразвалку; он оставил миску с сухарным супом нетронутой, а вот подогретое с пряностями вино заказывал уже в пятый раз, при этом он еще чего-то подливал в кружку из своей фляги. Проходя мимо, Амадей вздрагивал – этот гость был зол как цепной пес, у которого отняли кость; в бытность свою нищим городским мальчишкой он встречал таких людей – обычно их вышвыривали из трактиров с уже в кровь разбитыми лицами, или они спешили куда-то, расталкивая все и всех на своем пути.
Когда выпитое вино возымело свое действие, моряк грохнул кружкой о стол, уставился на раскисшие сухари в забытой суповой миске и заорал – что за отраву подают в этой дыре, худшей дряни даже на исходе плавания не бывает, где почет и уважение, заслуженное гостями, деньги дерут, а… Тут он с размаху швырнул миску в стену, выхватил из-за пояса нож и вогнал его в столешницу.
Гости постарались отодвинуться подальше и сделать вид, что ничего не произошло, Стафида у себя на кухне огляделась в поисках скалки. Амадей еще раз прислушался к безмолвному крику, исходившему от моряка, и рискнул.
– Господин! Господин, защитите меня, прошу вас! – Мальчик подошел и встал рядом, заглядывая в глаза гостя. – Хозяйка прибьет меня за битую миску, скажите ей, что я не виноват!
Моряк перевел налитые кровью глаза на мальчишку.
– Чего? А… ну да, кому же еще отвечать, как не самому слабому…
Амадей выдержал тяжелый, мутный взгляд и доверчиво положил руку на стол, рядом с торчащим ножом. Моряк оглядел его и вдруг глаза его прояснились.
– Разрази меня гром, парень, да ты храбрец! А сам… кожа да кости, в лице ни кровинки, в чем жизнь держится! Небось голодом тебя тут морят, знаю я эту породу трактирную, все жилы вытянут… – И он бросил на стол тяжелую серебряную монету.
– А ну, неси-ка еще две миски похлебки! Да поаппетитней этой размазни! И скажи хозяйке, что я без компании не ем, так что ложку себе захвати. – И он захохотал, весьма собой довольный.
Через пару минут они сидели рядом и уплетали ту же похлебку, которой Стафида накормила Амадея в его первый день в ее доме. Поев, моряк посветлел лицом, выпитое горькое вино отпустило его; он достал из-за пояса трубку, кисет и закурил.
– Ну что, так получше будет? – и он подмигнул сытому Амадею.
– Так-то да, будет получше, как сказала кухарка дворецкому, когда он отливал в кувшин для господского вина из своего собственного крана, – и мальчик подмигнул ему в ответ.
Моряк засмеялся, хлопнул мальчика по плечу.
– Покажи мне мою койку, парень, я два дня не спал. – Перед тем, как подняться в общую спальню, он сунул голову в кухню и крикнул:
– Хозяйка! Твою миску я расколотил. Не забудь в счет поставить, да парня своего корми хоть изредка, а то он как привидение бледный!
Стафида покачала головой и вернулась к разделываемому кролику. «Хоть изредка, – проворчала она под нос, – да его поди прокорми, дай волю, вечный котел опустошит и не лопнет!»
Уезжая, моряк подарил Амадею фигурку лошади, вырезанную из кости; нижняя половина у лошадки была рыбьей – длинный, завивающийся в кольцо хвост, вместо копыт на передних ногах перепонки, и грива переплетена водорослями. Амулет можно было подвесить на шнурке, размером он был с амадеев палец.
– Это гиппокамп, – прощаясь, сказал моряк, – приведется выйти в море – обязательно надень его на шею.
Весь зимний сезон Амадею пришлось быть и слугой, и поваренком. Самостоятельно он еще не стряпал, но помогал хозяйке во всем. Он научился быстро чистить и резать овощи и коренья, постиг тонкости обращения с мясом («Не тискай мясо, Амадей! Не жамкай, это тебе не тесто!»), стал различать пряности, бывшие в ходу у Стафиды. Когда подошел черед зимних праздников и среди гостей стали появляться не только купцы и торговцы, но и целые семьи, хозяйка «Копченого хвоста» прибавила к своим супам сладкие пироги и жареные в масле пончики. Это баловство, сытное и ароматное, расхватывали девушки на выданье, дети и капризные жены. Мужчины себе такое заказывать стеснялись, поэтому воровали у домочадцев, обжигая пальцы и оглядываясь.
Заглядывая Стафиде под локоть, Амадей смотрел, как она сначала замешивает тесто из мягкого сыра, яиц, сахара и муки, доливает туда толику белого вина, а потом макает ложку в теплое масло и отбирает ею кусочки теста, бросает их во фритюр, уминает пальцем, пока не заполнит всю сковороду. Все это отправлялось на медленный огонь, уже под присмотр Амадея, потому что гости требовали еще пончиков, и Стафида замешивала новую порцию теста. Амадей осторожно перемешивал золотеющие на глазах комочки, потом вынимал их на тарелку, поливал вареньем или посыпал сахаром и тащил в зал. Было жарко, но он не жаловался; в доме старьевщика ему приходилось мерзнуть всю недолгую, но все-таки зиму, так что тепло кухонного очага он принимал как награду.