Ключи счастья. Том 1 - Страница 83

Летняя страда кончилась. Отшумела суета работ. Настала осень.

— Ах, Николенька, тихо у нас в доме! — говорит Анна Львовна. — Если б здесь были дети, смех, молодость. У нас тоска ходит по комнатам. И я слышу ее шаги. Прежде хоть Наталка пела. Теперь и она плачет. Почему ты не женишься, Николенька?

Но он еще крепится. Он держится за свою свободу; за право тосковать, за право молчать по целым суткам и бродить по болотам, никому не отдавая отчета, что делает он со своими днями, со своей молодой жизнью. За право вспоминать, проклинать и ненавидеть. Когда он женится, и это право он отнимет у себя — сам! Сам. Чтоб быть честным. Чтоб быть верным. Разве, целуя других женщин, не целовал он лицо той, единственной, которую нельзя забыть? И не ее ли глаза-звезды глядели на него во сне?

И он борется. Он хочет победить жизнь, сцепившуюся с ним грудь в грудь в тайном, безмолвном поединке. Он ищет спасения в лихорадке новых планов, открывающихся перед ним, в новой деятельности. А в празднике пропадает с ружьем на целые дни. И возвращается, одичалый, с кровью на руках, с жестоким блеском глаз проснувшегося зверя. И когда дом засыпает, он ждет Наталку.

Из чувства самосохранения, в борьбе с жизнью, он совершил и эту подлость. Да, подлость. Он не ищет оправданий. Он сделал это сознательно. Но разве это было счастье?

— Прощайте, паныч! Не поминайте лихом! — говорит ему, заливаясь слезами, Наталка в их последнее свидание, накануне ее свадьбы.

Ее берет за себя молодой, красивый парень с соседнего хутора Берет, закрывая глаза на прошлое, которое ни для кого уже не тайна, кроме Анны Львовны. Он не раз сватался к ней и прежде. А теперь старая пани дает за крестницей приданое, как за панночкой.

Но Нелидов знает, что слезы Наталки искренни. Он понимает, что и она несчастна; что и она, как он, делает отчаянную попытку склеить разбитую жизнь. С нежностью, так мало свойственной его натуре, он прижимает к себе в эту ночь это бедное дрожащее тело, дававшее ему иллюзию забвения и радости. И думает: «И эта уйдет, и я останусь одна…»

Теперь он боится одиночества. Днем он еще кружит и мечется от завода на стройку, оттуда на охоту или к соседям.

Но остаются ночи. Бесконечные ночи, когда дождь царапает по стеклам и тьма непроглядна. Когда сон далек, а память неумолима.

— Мамаша. Он едет…

— Что такое?

— Нелидов едет к нам…

— Ах, Боже мой! Катя, почему ты в сером? И не завита?

— Не все ли равно, мамаша?

— Что же ты плачешь, глупая? Поди, напудрись…

— Нет… Все равно… Теперь все равно…

— Господи! Как ты дрожишь! Подумаешь, тебя неволят…

— Молчите, мамаша! Не мучьте! Вы ничего не понимаете. Я выйду потом. Примите его.

Он уже в гостиной. Приехал в коляске, не верхом. На нем смокинг. Стоя у окна, он глядит на бурую траву лужайки, на стаю индюшек, которые ищут зерен в стогу соломы, около риги. Забор покривился и упал. Ворота покосились. Крыльцо парадного подъезда расшаталось. Дом приходит в ветхость. Чудный, старый дом. Лизогуб — плохой хозяин. И эта дворянская небрежность всегда раздражала Нелидова. Но сейчас он ничего не замечает. Он слишком полон собой.

Хмуро дремлет тяжелая мебель из красного дерева. Громко тикают старинные часы «ампир» в длинном футляре. В окна смотрят липы Потолок низкий, и поэтому в комнате уже темно, хотя солнце еще не село.

Он стоит у окна, высокий и стройный. Но лицо у него больное и угрюмое. Губы сжаты Он терпеливо ждет.

Решение принято. Он обдумывал его давно. «Довольно! — сказал он себе с гордой злобой. — Хочу быть счастливым. Все предать забвению!..» И вот в своей жестокой борьбе с любовью к Мане он выдвигает последний козырь — женитьбу.

Дверь скрипнула. Он оборачивается.

Входит Катя. На ней серое платье. Волосы не завиты. Лицо не напудрено. Глаза покраснели от слез. Она не хочет нравиться. Ее страшит судьба, которой не избежишь.

Он целует ее руку.

— Пойдемте в сад, — говорит она. И идет впереди.

Вся маленькая, съежившаяся под его тяжелым взглядом. Ах, если бы найти прежнюю радость! Разве не эту радость он полюбил в ней? «Полюбил ли?..» — спрашивает голос.

Бедная Катя выросла за эти полгода, когда кругом все стали шептаться о возможности брака. Она, не плакавшая никогда, узнала, что такое отчаяние. Сколько раз она ждала признания! Сколько раз с горечью называла себя безумной! Он не мог забыть ту. Вот почему он постарел на десять лет. И глаза его так жестки. Можно ли надеяться, что в них загорится нежность?

Они входят в аллею. Липы уже опали. Далеко видны через них заглохший парк, запущенный фруктовый сад, весь заросший пруд и почерневшие гряды кавунов и дынь. Листья коричневым ковром устилают землю. В догорающих лучах солнца на дороге греется уж. Увидав людей, он сверкает кольцами тела и беззвучно скрывается под мертвой листвой.

— Сядемте здесь, — глухо говорит Нелидов.

Скамья покривилась, обросла мхом. И вся еще влажная от утренних рос. Небо сине, но холодно. Клены желтеют, как золото. Тополи стоят гордо, все до зеленые. Но смерть идет по парку, бесшумная, неторопливая. И где ступит она, там падает лист.

Он молча берет ее руку. Катя дрожит, опустив голову.

— Милая, — говорит он тихо и печально. И мягко целует ее пальцы. — Милая Катя… Вы знаете, зачем я здесь?

Она опускает еще ниже голову. Ее губы трепещут. Он тихонько обнимает ее талию. И голова ее лежит теперь на его плече. Она закрыла глаза. Сердце ее так бурно бьется. Страх или радость? Что сильней?

Он смотрит молча. Длинные черные ресницы. И тень от них падает на смуглые щеки. Как у той. Алые губы открылись. Эта тоже прекрасна. Он наклоняется и целует ее в губы. Все тело Кати трепещет в его руках. Но он держит ее крепко и целует тихонько ее ресницы, ее веки, ее лоб и брови. Они тоненькие, изогнуты шнурочком. Они не капризные, как у той. Они спокойные. Тем лучше! Он будет их любить, эти черные брови.

— Меня измучило одиночество, — говорит он. — Мама больна. Не дождется внучат. Хочет умереть спокойно, среди ласки и радости. А вы будете доброй женой. Мне нужна эта нежность. Мне нужен сын, наследник моего имени. У нас так мрачно в доме, Катя! Но у вас есть молодость! Вы так звонко смеетесь. У вас радость в душе. Согрейте нас этой радостью! Мы о ней забыли.

«Ни слова о любви, — думает Катя. — Я угадала».

Но что до того? Безумное наслаждение в его объятии! Сердце тает в груди от его поцелуев. Жажда счастья кружит голову. И страх ее перед ним бледнеет. Она поднимает ресницы. И жадно глядит снизу вверх в его наклонившееся над нею лицо, в его потемневшие глаза.

— Скажите, что вы любите меня!

Это срывается у нее бессознательно, с мольбой. И он говорит мягко и грустно:

— Я буду любить вас, Катя. Вы прогоните все призраки. С вами в мой дом войдет солнце. Ваша любовь даст мне покой. Я устал. Я так устал за этот год!

Она ждет, насторожившись. Он смолкает.

«Только-то…» В порыве отчаяния она забывает свою робость, страстно обнимает его голову и молит, прижимаясь щекой к его щеке:

— О, скажите, что вы будете любить меня! Меня одну… Всегда… Поклянитесь мне… Я так хочу счастья! Я тоже измучилась…

И он дрогнувшим голосом говорит с тоской, крепко обнимая это хрупкое тельце, которое словно просит у него защиты от беспощадной жизни:

— Я буду любить вас, Катя… Нежно, неизменно, верно. Как муж должен любить свою жену. Вот в эти маленькие ручки я отдаю себя. Мою душу и жизнь. Не разбейте ее легкомысленно, как ребенок надоевшую ему куклу. Не дайте мне разочароваться в…

Голос его вдруг срывается. Она замирает у его сердца, широко открыв глаза.

Маня встала между ними. Она тут…

И, как бы разделяя ее ужас, он прижимает ее к себе так сильно, с таким отчаянием, что она боится задохнуться.

— Катя, милая… Будьте кротки со мной и терпеливы! Я могу быть резким. Я часто бываю угрюмым. Простите мне заранее мою усталость и хандру. Вам только двадцать лет… и вы не знаете, что такое тоска. Но я хочу быть счастливым! Хочу…