Ключи к смыслу жизни - Страница 26

Можно ли научиться чувствовать в себе бесконечность или для этого нужен дар Леонардо? Конечно же, можно. Именно для это­го и существуют школы. Гении всегда учились. В этом один из их секретов.

Гениальный русский врач Сергей Петрович Боткин, по воспо­минаниям Ивана Михайловича Сеченова, тренировал свое вра­чебное чутье. Вот что писал Сеченов: «Тонкий диагноз был его страстью, и в приобретении способов к нему он упражнялся столь­ко же, сколько артисты вроде Антона Рубинштейна упражняются в своем искусстве перед концертами. Раз в начале своей профес­сорской карьеры он брал меня оценщиком его умения различать звуки молоточка по плессиметру. Остановясь посередине большой комнаты с зажмуренными глазами, он велел оборачивать себя во­круг продольной оси несколько раз, чтобы не знать положения, в котором остановился, и затем, стуча молоточком по плессиме­тру, узнавал, обращен ли плессиметр к сплошной стене, к стене с окнами, к открытой двери в другую комнату или даже к печке с от­крытой заслонкой. А некоторое время спустя он дошел до того, что по звуку молоточка, звучащего по плессиметру, учился различать характер различных людей, которые входили к нему в комнату».

В одной прямой линии на стене, в одном звуке, в отражении одной свечи можно увидеть все содержание мира. Это дар, общий для гениальных врачей, музыкантов и художников.

Мы с вами тоже попробуем расслышать многообразие звуков вселенной.

Беседа седьмая

Чайковский и скука. Упражнения «Человек-паук», «Баранкин, будь человеком!» и «Незнайка на Луне». Способы решения задач и самоограничение

Что же все-таки предлагал своим ученикам Леонардо? Он пы­тался учить их одновременно двум способам поиска непривычно­го в привычном.

Первый способ — концентрация внимания, позволявшая про­никнуть в глубину исследуемого образа. Концентрация на дета­лях образа, который изучает человек, позволяет наблюдателю от­крыть все более и более неожиданные его аспекты. Условно такой путь исследования образа можно назвать «дедуктивным». Изучая детали, человек может постичь общие свойства.

Второй способ и направление развития — тренировка вооб­ражения. Под воображением Леонардо имел в виду способность видеть удивительное в привычном. Деталь мироздания, которую человек считает отдельной и законченной «вещью в себе», вооб­ражение позволяет увидеть как часть мира — единого целого, за­мысла Творца. Любой предмет в воображении мастера становится кристаллом в пещере Фа Дзана. Воображение обеспечивает воз­можность прозревать Бога и Вселенную через предмет или чело­века. Этот метод можно было бы назвать «индуктивным», если оба способа в момент размышления не сливались бы в один.

Леонардо предостерегал учеников лишь от «середины», от на­шего обыденного житейского отношения к миру и вещам, кото­рые нас окружают: «Ты проникал за грань повседневности и толь­ко тогда мог создать что-то свое, свое огромное и необычайное».

Мне вспоминается гений Петра Ильича Чайковского — по­скольку сохранилось множество свидетельств того, что приступы тоски в его жизни возникали тогда, когда он сталкивался с обы­денностью.

Освальд Фейс в забытой книжке «Генеалогия и психология му­зыкантов» писал: «Организм Чайковского был как бы аккумуля­тором, в нем до какого-то предела накапливался заряд жизнен­ных ощущений и впечатлений, потом следовал внезапный разряд: нервный ли припадок, мимолетный и быстро бесследно исчезав­ший, или же длительное острое нервное расстройство. Обычно все это совпадало с тягостными событиями, а порой и мелкими испытаниями чисто житейского порядка. Правда, могло по време­ни и не совпадать, а отзываться как бы на расстоянии. Ничего по­добного не случалось с ним, когда он погружался в мир музыки».

Игорь Глебов, биограф Чайковского, писал: «Тоска вошла в его жизнь и стала доминирующим началом с момента поступления в 1850 году в училище правоведения, и все время его пребывания в этом училище и изучения юриспруденции эти приступы непре­станно продолжались. Тоска его была такого рода, что обращала на себя внимание даже посторонних».

Глебов вспоминает тяжелый психологический кризис Чайков­ского в 1861 году, когда ему был 21 год, — период мучительных сомнений и отчаяния, наступивший после лихорадочной погони за удовольствиями.

«Тоска, — пишет Глебов, — явилась сразу же за кульминаци­онным пунктом праздной жизни и сопровождалась постоянным страхом смерти и чувством онемения конечностей. Будучи чело­веком невероятно чувствительным, Чайковский сам говорил о том, что приступы тоски чаще всего связаны с разочарованием в друзьях и в окружающих его людях. Но они моментально прохо­дят, как только от жизни бытовой, обыденной Петр Ильич пере­ходит к созданию музыки, даже тогда, когда заставляет себя де­лать это насильно».

Чайковский был одним из нас! Он был одним из тех людей, которые заболевают от всего, что мы считаем обыденным. Он был несчастен в своем браке и помышлял о самоубийстве, разочаро­вался в формальном светском общении, болел и страдал от необ­ходимости заниматься правоведением, в конце концов!

Но, в отличие от нас, он, по крайней мере, осознавал, с чего начинается его страдание. А начиналось оно со столкновения с теми самыми жизненными схемами, которые мы считаем нормой существования и которые навязывают нам другие — наша группа, общество или религия. Эта болезнь мгновенно проходила, когда он становился собой и начинал писать музыку.

Чайковскому, как и другим гениям, общество, от которого он болел, вынесло приговор ненормальности. Кстати, его — семей­ного человека, как и Леонардо, упорно подозревают в гомосек­суализме, и по похожим, если вдуматься, мотивам.

Но разница между Чайковским и нами только в осознании!

Что если творение музыки или других гениальных произведений человеческого ума и духа является нормой, а угрюмое следование элементарным жизненным правилам в погоне за благосостояни­ем — болезнью? Разве болезненная тоска и чувство бессмыслен­ности бытия не стали постоянными спутниками нашей жизни?

Может быть, это происходит оттого, что мы, став взрослыми, забыли, как звучит музыка гениальности в наших душах?

Не больны ли мы — все поголовно?

Что же делает с нами обыденность?

Самым главным в том, что переживал Петр Ильич, было му­чительное давление жизненных схем и ограничений. Как можно почувствовать способы ограничений, которые мы накладываем сами на себя?

Между прочим, Чайковский, особенно в юности, любил ма­тематические задачи. И не он один. Леонардо был великим ма­тематиком. Разумеется, очень любили составлять и придумывать задачи такой великий математик, как Льюис Кэрролл.

Давайте попробуем на примере такого рода задач научиться чувствовать различные зоны своих ограничений. Вот, например, одна почти математическая задача, часто применяемая в психо­логическом тестировании и многократно использованная в на­ших старых анекдотах.

Перед вами на некотором расстоянии свисают с потолка две веревки. Если взяться рукой за одну из них, вторую другой ру­кой вы достать не сможете. Ваша задача — связать обе веревки. Для выполнения задания у вас имеются следующие предметы: книжка-словарь, степлер (канцелярский прибор для скрепления листов бумаги), стакан, живая жаба и английская булавка. Каким образом можно связать веревки?

Еще одна логическая задача, связанная с анекдотом. Однажды Аня обратилась к своей подруге Наташе со словами: «Я услыша­ла от Кати смешной анекдот», — и начинает его рассказывать, но Наташа в ответ сообщает ей, что уже знает его. Анна говорит: «Получается, Катя тебе его уже рассказывала?» — «Нет, — отве­чает Наташа, — я никогда его раньше не слышала и не читала». Объясните, пожалуйста, как это могло случиться.

Классическая задача про муху: в 10 метрах друг от друга стоят два человека, они начинают двигаться навстречу друг другу очень мед­ленным ровным шагом со скоростью 1 метр за 10 секунд. На носу одного из этих людей сидит муха. Как только они начинают двигать­ся, муха расправляет крылышки и перелетает на нос второго пеше­хода, а затем тут же назад, на нос первого, потом опять на нос второ­го. Скорость мухи = 1 м/с. Понятно, что протяженность ее перелетов постоянно сокращается, поскольку пешеходы сближаются. Какое расстояние пролетит муха, пока два носа не раздавят ее в лепешку?