Ключ Лжеца (ЛП) - Страница 8

– Ял… – сказал Снорри, слегка нахмурившись, и глазами указал на восемь дюймов ножа в моей руке.

Я отодвинул несколько топоров и неожиданным движением развернул кинжал в руке, так, что кончик его завис в четверти дюйма над столом. И снова глаз Гаути дёрнулся. Я увидел, как Снорри тихо положил руку на обух топора этого мужика. Несколько воинов привстали, а потом снова уселись на свои места.

Огромное преимущество в моей карьере тайного труса – естественная способность легко лгать языком тела. Наполовину это… как там Снорри это назвал? Серендипность. Чистая случайность. Когда я пугаюсь, то сильно краснею, но в отношении здорового молодого человека, который на добрых два дюйма выше шести футов, это обычно принимают за гнев. И мои руки редко меня подводят. Внутри я могу дрожать от страха, но руки при этом не трясутся. И даже когда ужас настолько силён, что они всё-таки начинают дрожать, это тоже чаще всего принимают за ярость. Впрочем сейчас, когда я поднёс кончик ножа к столу, руки держались твёрдо и уверенно. Несколькими взмахами я грубо изобразил неправильную каплю с рогом наверху и выступом внизу.

– Чё это? – Спросил мужик напротив меня.

– Корова? – Очень пьяная женщина средних лет наклонилась через плечо Снорри.

– Люди клана Олааф, это Скоррон, страна моих врагов. Вот это – границы. А это… – Я чиркнул короткую линию на нижней части выступа, – Это перевал Арал, где я научил Скорронскую армию называть меня "дьяволом". – Я поднял голову и встретился с сердитым взглядом глаза Гаути. – И, обратите внимание, ни одна из этих границ не находится на побережье. Так что, если б я был человеком моря, то в моей стране это бы означало, что я никогда не смогу приблизиться к врагам. На самом деле, всякий раз, как я шёл бы под парусом, я бы от них убегал. – Я воткнул нож в самый центр Скоррона. – Там, откуда я, "сухопутные"– единственные мужчины, которые могут отправиться на войну. – Я позволил мальчишке заново наполнить мою кружку. – И мы знаем, что оскорбления, как кинжалы: важно, куда их направляешь, и где при этом стоишь. – Я закинул голову и осушил кружку.

Снорри ударил по столу, топоры подскочили, и раздался хохот. Гаути отклонился назад – рожа кислая, но гнев поутих. Эль снова потёк рекой. Принесли треску с какой-то солёной кашей и жуткими маленькими пирогами из водорослей, запечёнными почти до черноты. Мы ели. Лилось всё больше эля. Я обнаружил, что пьяно болтаю с седобородым мужиком, у которого за шрамами лица не было видно, о преимуществах ладей разных типов. Своё "экспертное" мнение на эту тему я по частям сложил во время бесчисленных пьяных разговоров вроде этого с завсегдатаями "Трёх Топоров". Больше эля – пролитого, разбрызганного, проглоченного. Думаю, мы договорились до узлов к тому времени, как я грациозно соскользнул со скамьи и решил остаться прямо там.

– Ядвига, – проворчал я, не до конца проснувшись. – Отстань, женщина.

Облизывание ненадолго прекратилось, а потом началось снова. Я смутно задумался о том, где нахожусь, и когда это язык Ядвиги стал таким длинным. И мокрым. И вонючим.

– Отвали! – Я ударил собаку. – Проклятая шавка. – Я поднялся на локте, по-прежнему полупьяный. Раскалённые угли раскрашивали зал кромками и тенями. Гончие сновали под столами в поисках объедков. Я различил на полу полдюжины храпящих пьяниц, лежавших там, где упали, и глубоко спящего Снорри, который растянулся на центральном столе, положив голову на сумку.

Я нетвёрдо поднялся, в животе урчало. В зале воняло так, словно если пописать здесь, то станет только лучше, но я всё же направился к главным дверям. Во мраке я мог попасть по спящему викингу, и от этого уже нелегко было бы отговориться.

Я добрался до двойных дверей и открыл левую створку. Петли заскрежетали так, что можно было разбудить мёртвых – но, видимо, больше никого, – и я вышел наружу. Передо мной клубился пар от дыхания, и залитая лунным светом площадь блестела от инея. Очередная прекрасная ночь весной на севере. Я шагнул влево и начал отвечать на зов природы.

За журчанием позаимствованного эля слышался плеск волн по стене гавани; за ним – шёпот прибоя, равнодушно хлюпавшего по далёкому берегу, спускавшемуся к реке; а за ним… тишина, от которой у меня встали дыбом волосы на затылке. Я навострил уши, и не услышал ничего, что подтвердило бы мою тревогу, но даже в моём нынешнем состоянии у меня оставался нюх на неприятности. После появления Аслауг казалось, сама ночь стала мне нашёптывать. Сегодня она помалкивала.

Я повернулся, начал завязывать шнурок ширинки, но обнаружил, что мне нужно снова отлить, и прямо сейчас. Ярдах в десяти от меня стоял самый большой волк из всех. В "Трёх Топорах" я слышал немало небылиц, и готов был поверить, что на севере водятся волки гораздо крупнее, чем на юге. Я даже видел лютоволка своими собственными глазами, хотя тот был набит и установлен в прихожей дворца удовольствий мадам Серин, на улице Магистров в Вермильоне. А тварь передо мной, наверное, была из рода Фенриса, о котором рассказывали в Тронде. Волк ростом с лошадь, а из-за косм ещё и шире неё. В его пасти в лунном свете блестели острые зубы.

Я стоял, как истукан, и на землю перед моими ногами по-прежнему текла струя. Зверь двинулся вперёд, не рыча, не крадучись – быстро и немного неловко. Мне не пришло в голову потянуться за мечом. В любом случае волк выглядел так, словно мог просто откусить любой клинок. Так что я просто стоял и делал лужу. Обычно я горжусь, что я из тех трусов, которые действуют мгновенно, и, когда надо, убегают, а не торчат на месте. Но на этот раз бремя ужаса оказалось слишком тяжёлым, чтобы с ним бегать.

Только когда громадный зверь пронёсся мимо меня, разломав двойные двери и помчавшись в большой зал, я смог прийти в себя и начал убегать. Я побежал, задержав дыхание от запаха мертвечины, который шёл от твари. Добежал до края площади, подгоняемый жуткими криками и воплями за спиной, а потом мой разум бросил якорь. Собаки из зала с визгом промчались мимо меня. Я остановился, тяжело дыша – в основном от страха, ведь пробежал-то немного, – и вытащил меч. Впереди в глухой ночи могло быть сколько угодно таких монстров. В конце концов, волки охотятся стаями. Хотел ли я оказаться один в темноте с друзьями зверя, или безопаснее всего будет зал, где Снорри и дюжина других викингов дерутся с единственным волком, которого я видел?

По всему Олаафхейму открывались двери, зажигались огни. Собаки, которых застали врасплох, теперь подавали голос, и отовсюду начали разноситься крики "К оружию!". Стиснув зубы, я развернулся, стараясь не торопиться. Изнутри доносились звуки, словно из ада: крики и ругательства людей, грохот, треск – но, на удивление, ни одного рыка или волчьего воя. Раньше я видел, как дерутся собаки, и это было довольно громко. А волки, похоже, прикусывали себе язык – да и человеку, несомненно, тоже, если выпадет такая возможность!

Когда я подошёл ближе к залу, какофония внутри несколько стихла, доносились лишь стоны, ворчание и скрежет когтей по камню. Я ещё замедлил шаг и двигался теперь еле-еле. Вообще, двигаться меня заставляли лишь звуки за моей спиной. Нельзя было, чтобы меня увидели стоящим, когда в нескольких ярдах умирают люди. Сердце колотилось, ноги почти не шевелились, но я добрался до двери и повернул голову так, чтобы заглянуть внутрь одним глазом.

Лежали перевёрнутые столы, короткий нестройный лес их ножек будто бы плясал в свете пламени. Люди, а точнее части людей, валялись на полу посреди тёмных луж и ещё более тёмных пятен. Сначала я не разглядел Фенриса. А потом, услышав натужный хрип, посмотрел на самую чёрную тень у стены зала. Зверь стоял, наклонившись, и пожирал что-то под собой. Из его бока торчали два топора, ещё один вонзился в спину. Я видел широко раскрытые огромные челюсти и ноги упиравшегося под мордой человека, покрытые чёрной слизью из крови и грязи. Каким-то образом я понял, кто попался в эту утробу.