Ключ - Страница 21

Отец Джеймс широко улыбнулся, увеличив число морщинок у рта. Светло-серые глаза его ласково сощурились под густыми белыми бровями. Стар уже стал отец Джеймс.

– А не сын?

– Хватит! Сколько уж можно? Дочь! Назовем мы ее Кристиной, и пусть голосок у нее будет, что твои рождественские бубенчики, раз уж приспичило ей родиться в такое время! – Авил подошел, оперся о телегу, настроившись поболтать со старым другом.

– Слыхал новости? – Отец Джеймс встал совсем рядом, заговорил тише. – Что говорят о доминиканцах? «Псы Господни, что идут терзать тела врагов Его».

Джеймс, очевидно, повторял чьи‑то слова.

– Доминиканская инквизиция? – Авил пятерней расчесал густую бороду. – Как же, наслышан.

– И что ты об этом думаешь? – Джеймс крутил в пальцах соломинку, через такие, бывало, в детстве пили собранный в берестяные баклажки березовый сок.

– А зачем мне об этом думать? – Авил успокоился, когда понял, куда клонит монах. Уже не первый год в окрестностях Гастингс-холла селились беженцы. Пришлые говорили на чужом наречии, а в остальном всем походили на местных. Толковали, будто бы поселенцы пришли из Кале, Руана, а иные – из самой Тулузы. – Мы в Бога веруем, в церковь всегда ходим, да и не мой ли дед отдал Гастингс-холл под монастырь, когда старый лорд помер?

– Да я‑то все это знаю. Вот только станут ли меня слушать? Кто скажет, как оно повернется дальше? Генрих – никудышный король. Аквитания, Нормандия, Фландрия – все наши земли за Каналом его отец отдал французам, а сын теперь раздает им высокие чины и деньги из государственной казны. Если в ближайшее время ничего не изменится… – Джеймс замолчал, выжидая.

Авил вынул соломинку из его пальцев, надкусил кончик, пожевал.

– Я участвовал в битве на реке Сенлак. Это было более ста лет назад, Джеймс. Я был так же молод, как и мои сыновья сейчас. Тогда тоже были плохие времена, Джеймс. Норманны пришли на землю саксов. Кто вспомнит теперь о тех днях? Кто расскажет, на чьей стороне я тогда выступал? Только пара стариков вроде меня. Не вечно же Джон сидел на престоле? Вот увидишь, бароны уже волнуются. Великая хартия, подписанная его отцом, не соблюдается… Все проходит, Джеймс. Перемелется – мука будет.

– Ну, как знаешь. – Джеймс не мог скрыть досады, отнял и бросил соломинку наземь, – если что… приходи в монастырь.

Когда Авил пришел домой, к нему подбежал Том. Мальчишка всегда встречал его с мельницы. Крепкий и стройный, как молодой тополь, паренек не избегал работы и обещал стать отличным помощником.

– Как отец, Том?

– Уже лучше, дядя Авил. Идемте, мама на стол накрывает.

В большой столовой на первом этаже собрались обе семьи. Только мельник Джон, сломавший на днях ногу, обедал у себя в комнате. Авил наскоро вымыл руки, пригладил волосы и сел за стол. Прозвучала короткая молитва, и два десятка ложек одновременно ударили по мискам. Обед, как всегда, проходил в молчании, и даже дети не очень‑то шалили. Лишь налив в кружку эля, Авил позволил себе откинуться на спинку стула и слегка распустить шнурок на жилете. Жена Джона принялась убирать со стола, ей помогали многочисленные дочери. Провожая взглядом маленькую Юдит, которая также не хотела оставаться в стороне и потому несла корзинку с ножами и ложками, Авил подумал, что именно такой и будет его дочь. У него уже было шестеро сыновей, но, Боже, как приятно, когда по дому бегает маленький ясноглазый колокольчик, задорно смеется и вешается отцу на шею, не считая это глупыми нежностями. Улыбнувшись своим мыслям, он встал, поцеловал жену Софью и пошел наверх, навестить Джона.

Выпив эля и поговорив о делах в деревне и на мельнице, два старых друга погрузились в молчание. Авил лениво наблюдал за тем, как солнце, с трудом перевалив высшую точку своего пути, медленно падало куда‑то за горы. Джон снова плеснул себе эля, жадно припал к кружке.

«Уже третья сегодня», – невольно отметил про себя Авил. Это было не похоже на Джона.

С грохотом поставив пустую кружку, Джон вдруг выпалил.

– Я хочу, чтобы ты ушел, Авил!

Авил выпрямился на стуле, пошевелил затекшим плечом.

– Я и так собирался. Дел еще невпроворот…

– Нет, я хочу, чтобы ты ушел совсем!

Джон тыльной стороной ладони вытер внезапно выступивший пот. Авил опешил. Ища и не находя причин, он старался заглянуть в глаза Джона.

– Да что же так?

Еще ниже опустив голову, Джон прошептал:

– Люди и так бог знает что толкуют из‑за того, что я мельник…

– Доминиканцы!

Авил понял все. Глаза застлала черная пелена ярости, горло сжимали мучительные спазмы. Он едва взял себя в руки.

– Могу я забрать лошадь и кое‑что из вещей?

Джон вскинул голову. В глазах его стояли слезы.

– Боже, да бери хоть все!

Авил коротко кивнул в ответ. Спустившись в зал, понял, что никому ничего объяснять не нужно. Софья, зарыдав вдруг, кинулась упаковывать вещи, сыновья тащили сундуки и корзины к телеге, домовой вывел из стойла лучшую лошадь. Руки, словно забыв привычные движения, путали упряжь.

– Дядя Авил, дядя Авил!

Авил, проклиная все на свете и чертову упряжь в первую очередь, обернулся на зов. Томми, взмахнув руками, резко остановился, глубоко вздохнул, восстанавливая дыхание. Помедлив, Авил протянул руку и взъерошил шевелюру мальчишки. Том привычно улыбнулся, но тут же нахмурился.

– Я тут подумал, дядя Авил, может, мне к вашим сбегать, предупредить?

Два старших сына Авила уже обзавелись своими семьями и жили отдельно, один – в семье суконщика, другой – у печника.

– Ну что ж, беги… Спасибо, Томми.

Тот тряхнул головой.

– До свидания, дядя Авил… Возвращайтесь. А то без вас все как‑то не так будет… Уже как‑то не так…

Дом мельника стоял на отшибе. Им не пришлось последний раз проехать по центральной улице деревушки. Лошадь ровно шла в гору – к спрятавшемуся в зарослях можжевельника замку – сидя на передке, Авил спиной чуял тихий и печальный взгляд из занавешенных окон. У последнего поля стайкой воробьев на ограде нахохлились мальчишки. «Будто на ярмарку провожают», – подумалось домовому. Только вот никто не улюлюкал радостно и не подкидывал к небу сплетенные из соломы шляпы.

Первое, что увидел Авил, въехав в ворота старого родового замка, были ряды телег, стреноженные лошади, костры, разложенные прямо на широком каменном дворе. Здесь собралась почти половина населения долины. В толпе беженцев перемешались бородатые домовые, невысокие и хрупкие лесные духи, кряжистые гномы, страшноватые гоблины и даже маленькие безобидные буки, которые только и умели, что ловить мышей да вечером, свернувшись на стропилах, распевать свои бесконечные песни-сказки. Беззащитные твари путались под ногами, хныча и просясь на руки.

Авила встретили сыновья. Оказалось, что они пришли сюда еще утром. Враз постаревший мельник, увидав их, всплеснул руками. Кое-как устроив семью – братья францисканцы успокоили домового, пообещав скорый ужин и ночлег, – Авил прошел к отцу Джеймсу, но не в его маленькую келью, а в Гастингс-холл, зал, носивший то же название, что и замок. Джеймс встретил домового грустной улыбкой.

– Я знал, что ты придешь.

Авил сокрушенно махнул рукой.

– Куда нам теперь? В горах мы не выживем, да и как нам без людей?

– Есть новые земли. Места всем хватит. – Отец Джеймс горестно вздохнул. Склонился над расстеленной на столе картой. Борей, надувая толстые щеки, гнал корабль сквозь Дуврский пролив прямо в пасть морскому чудовищу. – Ты думаешь, так только здесь? Так сейчас везде, куда дотягиваются руки Иннокентия и «псов» его… – Джеймс взял перо и тонкой твердой линией очертил границы. – Ну да ладно. Еще два дня ждем, может, еще кто подтянется, а потом вас проводят. Ты удивишься, но это близко.

Когда Авил вернулся к семье, монахи уже успели разнести ужин, и его ждала дымящаяся тарелка. Маленький сынишка Авила держал на руках буку. Неотрывно глядя на огонь огромными золотыми плошками глаз с черными точечками зрачков, зверек мурлыкал свою песню. Мяукающие звуки постепенно превращались в четкие слова, сплетающие нехитрый узор сказки.