Клуб любителей фантастики, 1972 - Страница 18

— А что скажет об этом командор?

— Ты полагаешь, он ревнив? — усмехнулся негодяй дон Гуан.

Я дал сигнал статуе повернуть голову в сторону дон Гуана. Дружок взглянул и сказал с ужасом:

— Гляди! Кажется, он смотрит на тебя!

Но прелюбодей не только не смутился, но даже с издевкой сказал:

— Эй! Командор! Едва стемнеет, приходи к доне Анне и стань на страже у ее покоев. А я тем временем буду наслаждаться!

По моей воле статуя кивком головы дала согласие. Дон Гуан отпрянул, чертыхнулся и сказал:

— Почудилось, будто сей идол кивнул головой. Должно быть, привиделось с похмелья… Пора мне на свидание.

Когда совсем стемнело, я помог статуе спуститься с пьедестала, и мы быстро зашагали к дому доны Анны… Я заглянул в окно и сквозь щели в шторах увидал любовников. Я возложил руки на пояс с камертонами и направил статую к входу. Услышав шум и увидав „командора“, дона Анна упала в глубокий обморок. Лицо дон Гуана залила мертвенная, зеленоватая бледность. Хвала провидению, мой механический мститель покончил с негодяем.

Было далеко за полночь, когда мой автомат извлек из склепа статую командора и водворил на пьедестал. Остаток ночи я в тиглях и камине своей лаборатории сжигал доспехи и ставшую ненужной всю начинку автомата и вместо нее поставил простейшее устройство. Остался все тот же простой автомат — „Деревянный человек“. Он умел только шагать…»

ОТ АВТОРА. На этом записки Джуанело Турриано, приведенные в книге «Механические забавы», обрываются. Рукопись не закончена. Удастся ли найти ее продолжение? Маловероятно. Во всяком случае, о величайшем изобретении прошлого, «Механическом человеке», пока известно не более того, что пожелал сообщить некто скрывшийся под псевдонимом — «Н. X. — Трижды Величайший».

Я же был бы несказанно обрадован любому известию, которое каким-либо образом касается рукописи механика Джуанело Турриано.

И последнее: при переводе рукописи мне показалось странным почти полное сходство эпизода в изложении Турриано с чудесным произведением Александра Сергеевича Пушкина «Каменный гость». Но изучение соответствующих литературоведческих работ показало, что эта эпопея дон Гуана была навеяна поэту, и не только ему, первоисточниками, испанским фольклором — народными толедскими, севильскими преданиями и сказаниями, восходящими к XVI веку, то есть опять-таки ко времени жизни вполне реальной исторической личности Джуанело Турриано.

Любопытно, что рукопись великого механика снимает «колдовской», мистический налет с легенды о визите Каменного гостя.

_{Рис. Р. Авотина}

Жестоко дул ветер из края в край бесконечной, только с восхода холмами окаймленной равнины, и безнадежно маленькими были два человека в самом центре полулеса-полутундры, такой однообразной, что каждый шаг ни к чему не приближал и не отдалял ни от чего. Снег, проткнутый черными мокрыми ветвями низких кустарников, лежал там и здесь островами, грудами, клочьями — при взгляде вдаль эти острова на всех направлениях сливались в одно. Таяло. Среди мхов стояли озерца и лужи, по большей части соединенные между собой. Наверху, закрывая солнце, сумятицей в несколько слоев катили черные и белые облака, огромная панорама неба ежеминутно перестраивалась, и лишь изредка мелькал где-нибудь голубой просвет.

Неуютный, злой мир. Ни единого местечка, чтобы согреться, — снег, чавкающая, насыщенная ледяной водой почва. Но двое, медлительностью своего движения прикованные к тому краю, где родились, никогда не видели другого, только слышали от старших, что прежде было лучше. И не холод тревожил их, они были скорее дети холода, чем тепла.

Десять тысяч лет назад.

Север Европейского континента…

Люди приближаются, и мы можем их рассмотреть. Это молодые мужчина и женщина, им примерно по восемнадцать, но трудности борьбы за жизнь заставляют их выглядеть старше, чем наши современники в такие же годы. Оба исхудали, но оба хорошо сложенные и высокие, особенно мужчина, длинноногий, с развитой грудью, мощным плечевым поясом, одинаково способный и на длительный бег, и на большое мгновенное усилие. И он и она одеты в звериные шкуры, но не сейчас, не ими выделанные, а вытертые уже, порванные, скрепленные на трещинах, такие, что почти не удерживают теплоту тела, а лишь загораживают его от ветра. На женщине, кроме рубахи из оленьей кожи, еще что-то вроде куртки, сшитой из телячьих шкурок, — она на первых месяцах беременности и защищает от стужи не только себя. За плечами сверток больших шкур, в руке примитивно сплетенная корзинка, доставшаяся ей от матери, старая, потемневшая. Мужчина вооружен. На ременном поясе висит колчан с тремя толстыми деревянными стрелами, маленький мешок, где кремниевые рубила, скребки и предметы для добывания огня. В одной руке у него грубый, ничем не украшенный лук и копье, в другой — каменный топор на длинной костяной рукоятке, который нам теперь показался бы скорее молотком.

Женщина, опустив голову, смотрит себе под ноги — она собирательница. Мужчина — охотник, он бредет, оглядывая даль.

Но ничего нет ни рядом, ни в отдалении. Живая, движущаяся животная жизнь кажется исключением здесь среди снега и воды. Трудно помыслить, что эта бесплодная почва способна создать и прокормить существо с горячей кровью, упругой плотью. Правда, мужчина видит вдалеке, почти у горизонта, несколько темных точек. Но это рослые широкомордые волки, тоже охотники. Уже несколько дней они терпеливо преследуют двоих, ожидая, пока те ослабеют. А двое без пищи уже давно, их движения все неуверенней, их шаги шатки.

Вот двое подошли совсем близко. Женщина с коротким вздохом сбрасывает со спины сверток, садится на него. Мужчина опускается на корточки. Женщине хочется есть и хочется кислого, она обламывает черную веточку с куста, пробует пенный, жгуче-горький сок, роняет, срывает перышко голубого мха, опять пробует. Она вся здесь и теперь, ее чувства и мысли конкретней, непосредственней, чем у мужчины, который в эти минуты отдыха рассматривает рисунок, вырезанный на рукояти топора, поворачивая его и так и этак с бережной осторожностью, даже странной для его больших заскорузлых кистей. Он вспоминает прошлое и, поглядывая на дальнюю гряду холмов, прикидывает будущее.

Люди! Почти такие же, как мы, только сто столетий назад. Одинаково с нами способные научиться чтению и письму, понять или хотя бы ненадолго для экзамена запомнить формулы химии и математики, примениться к цивилизованному бытию.

Наши родственники в самом прямом смысле. Население Европы того времени составляет едва ли десяток тысяч человек, а это значит, учитывая множество пресекшихся родов, что каждая человеческая пара той эпохи дала частицы своей крови миллиону или двум наших современников.

Поменьше пятисот поколений отделяют нас от задумавшегося мужчины. Как интересно было бы выстроить во времени шеренгу двадцатилетних отцов (всего лишь пехотный батальон по числу), молодых, у которых впереди еще целая жизнь и глаза светятся.

Вот он первый, ближайший к нам, в солдатской гимнастерке Великой Отечественной войны. Он пригнулся с друзьями в окопе, нервно, быстро докуривает махорочного бычка, бросает вскипевший, трещащий огонек на влажную землю и по привычке раздавливает, прикрутив подошвой тяжелого сапога. Сейчас атака. Ну, конечно, он останется жив — ведь ему еще встретиться с нашей будущей матерью и в мгновение нежности, страсти, оглушающе стучащего сердца зачать нас.

За ним отец — строитель начала 20-х годов. И следующий уже выглядывает из шеренги, в косоворотке фабричной бумазеи навыпуск под ремень, темных брюках, заправленных в сапоги, в картузе — рабочий в 1900-м.