Клуб любителей фантастики, 1961-62 - Страница 36

— Не плачь. Плакать нехорошо. Я уверен, что наши ученые что-нибудь придумают.

— Я тоже уверена. Корио придумает… Но я его так люблю!..

Я ничего не понимал.

— Но, Олла! При чем тут ваша любовь?

— О, не говори больше об этом, Авро!.. — почти с отчаянием в голосе воскликнула Олла. — Умоляю тебя…

— Почему, дорогая?

В этот момент дверь комнаты отворилась, вошел Корио.

Не обращая на меня внимания, он бросился к Олле и сжал ее в своих объятиях. Я отошел к окну, снова отодвинул занавес и стел смотреть не Солнце. Как все перепуталось всего за несколько часов! Нехорошее чувство неприязни к моему другу шевельнулось в сердце. Вот сейчас он что-то торопливо шепчет ей на ухо, и она отвечает ему таким же торопливым шепотом. Я резко повернулся к ним и грубо спросил:

— Прекратите эту комедию и объясните, что здесь происходит. Корио, почему плачет Олла?

Корио поднялся с дивана и протянул мне обе руки.

Я заметил, что лицо его было усталым, глаза ввалились.

— Я ничего толком не могу добиться от нее, — сказал я более мягко. — Она рассказала мне все про надвигающееся стихийное бедствие. Остальное я не понимаю.

— Я тоже не очень понимаю… Собственно, понимаю только в самых общих чертах… Дело в том, что… как бы тебе сказать?., я согласился работать в теоретической группе, которая должна рассмотреть возможные варианты, как свести последствия разогрева Земли до минимума.

— Ну и что же?

— Времени на работу очень мало, чересчур мало — не более десяти дней.

— Так.

— Ты сам понимаешь, проблема очень сложная. Ее решение требует огромного напряжения ума. Кроме того, решение должно быть абсолютно правильным, потому что за ним сразу последуют практические мероприятия, связанные с деятельностью большого числа людей, промышленности и так далее. Просчетов быть не должно.

— Да. Ну и что же?

— Значит, умы, которые в эти десять дней будут работать над проблемой, должны быть необыкновенными.

Я с удивлением посмотрел на своего друга, и мне стало как-то не по себе. Конечно, он был выдающимся ученым, но…

— В том-то и дело, что ты прав, — угадал мою мысль Корио. — Конечно, я довольно заурядный ученый. Но беда в том, что вообще, как показали недавно выполненные исследования, на Земле не существует ученых, которые бы в такой короткий срок смогли бы переработать огромное количество научной информации и найти решение.

— Для переработки научной информации можно привлечь машины.

— Верно. Но для машин нужно составить программу. За такой короткий промежуток времени ее не составить.

— Так что же делать?

— Нужно попытаться создать таких ученых.

Я остолбенел. Этого еще не хватало!

— Чушь какая-то, — пробормотал я, с подозрением глядя на Корио.

— Я знал, что ты мне не поверишь. Я хочу, чтобы ты и Олла пошли со мной на заседание ученого совета Института структурной нейрокибернетики. Там по этому вопросу сегодня будет дискуссия. Основной докладчик — доктор Фавранов.

Доклад докторе Фавранова был не таким популярным, как тот, который я слушал несколько лет назад. В кратком введении он сообщил о наблюдениях его института над часто встречающимися случаями гениальности у детей, которая с годами угасает. Он подверг анализу это явление и сообщил, что основная его причина — многочисленные побочные и ненужные в новых социальных условиях нервные связи, которые возникли у человека в процессе многовековой эволюции. Человек избавился от борьбы за существование, от страха перед неизвестным, от заботы о своей жизни и жизни своего потомства, но физиологическая структура его нервной системы продолжает повторять схему, которая была ему нужна тогда, когда на Земле царили волчьи законы. Необходимость в аппарате приспособления к враждебным условиям жизни является главным тормозом раскрытия гигантских творческих способностей людей.

На схемах, проецируемых на экран, Фавранов показал, какие участки центральной нервной системы современного человека являются, как он выразился, «аппендиксами», тормозящими проявление гения человечества в области науки и искусства…»

— И вы предлагаете удалить эти «аппендиксы»? спросил Фавранова председательствовавший доктор Майнеров.

— Да, конечно.

— И после этого человек обретет необходимые сейчас творческие способности?

— Тот, кто обладает нужным комплексом знаний, будет пользоваться им более эффективно. Кто таких знаний не имеет, приобретет их достаточно легко. Вы, конечно, понимаете, — добавил Фавранов, — что речь идет не о хирургическом вмешательстве в структуру коры головного мозга. Ненужные традиционные нервные связи можно легко и безболезненно разорвать при помощи ультразвуковой иглы.

Сидевшая рядом со мной Олла медленно поднялась.

— Разрешите вопрос, доктор?

— Пожалуйста.

— Скажите, а не повлечет ли такая операция за собой полное изменение личности человека? Я хочу сказать, не станет ли человек совсем другим?

Фавранов ласково улыбнулся:

— Конечно, человек станет другим. Он станет лучше, богаче, умнее. Человек, который первым согласится на такую операцию, совершит подвиг. Чтобы решиться стать другим, необходимо огромное мужество. Мы абсолютно уверены в безопасности операции. Анализ нервных путей и проведенные математические расчеты показывают, что интеллектуальная работа человека будет неизмеримо продуктивней.

Не дождавшись конца заседания, мы с Оллой вышли из института и уселись на скамейке прямо перед воротами в парк. Я знал, что Олла не уйдет отсюда, пока не увидит Корио. Под ногами на глазах таял снег, а в бетонированной канавке журчал ручеек.

— Ты знаешь, чего я боюсь? — не выдержав, спросила Олла.

— Да. Ты боишься, что после этого он перестанет тебя любить.

— Или я его… Вдруг он станет совершенно чужим человеком. После операции ни в ним, ни с его товарищами нельзя будет встречаться. Они будут работать.

Снег под ногами совершенно растаял, и мы увидели сырую землю и на ней зеленую прошлогоднюю траву.

— Скоро будет тепло, как летом, — пробормотал я.

— …Знаешь, мне стыдно, что я… что я не хочу, чтобы Корио…

— Я понимаю, Олла. Может, это по тем же причинам, по каким люди не могут стать гениальными. Я очень боюсь, что он вдруг станет чужим.

— Но я не могу чувствовать себя иначе.

— Фавранов говорит, что таких чувств просто не должно быть, что их можно и нужно ликвидировать.

— Не знаю, хорошо ли это. Я бы ни за что не согласилась стать другой. О, это, наверное, страшнее, чем умереть!..

Я пожал плечами.

— Конечно, это подвиг, — после долгих раздумий, сказал я. — Подвиг, требующий не меньшего мужества и отваги, чем первый полет на аэроплане, чем первое путешествие в космос.

— И все же в этом есть что-то противоестественное, — прошептала Олла. — И в воздухе и в космосе человек остается самим собой. Здесь он становится другим.

Не знаю, для кого больше затеял я этот спор — для себя или для Оллы, я сам тоже хотел постигнуть этическую глубину проблемы, о которой говорил доктор Майнеров.

Сестре горячо заговорила:

— Я глубоко убеждена, что искусственное вмешательство в самую сущность человеческого неправомерно и неэтично.

— Даже если это необходимо для решения жизненно важной задачи во имя всего человечества?

— Даже, — твердо сказала Олла.

— А как же тогда следует судить о людях, которые для спасения своих товарищей жертвуют своей жизнью? Помнишь, в истории войн рассказывается о легендарном герое Александре Матросове? Он своим телом закрыл вражеский пулемет, чтобы спасти жизнь нескольким сотням человек.

— Он умер, оставаясь Александром Матросовым. А Корио будет жить, перестав быть Корио.

— Он станет для людей более ценным и полезным, чем Корио сейчас.

— Но он будет другим, совершенно другим, чужим!..

— Сейчас нет чужих людей, — возразил я.

Я обнял Оллу и хотел разуверить ее, утешить, но к нем подошел взволнованный Корио.