Клодина в школе - Страница 2

Изменить размер шрифта:

Есть ещё весёлая, как зяблик, Мари Белом. Ей пятнадцать, но кротостью нрава и рассудительностью она точь-в-точь восьмилетняя тихоня. Её фантастическая наивность обезоруживает нашу вредоносность. Мы очень её любим. При ней я всегда выкладывала целый ворох самых неприличных историй, в первый момент она искренне приходила в ужас, а минуту спустя хохотала до упаду, всплескивая длинными узкими руками, «руками акушерки», как говорит дылда Анаис. У Мари матово-чёрные волосы, удлинённые, влажные и тоже чёрные глаза; со своим круглым мягким носиком Мари походит на хорошенького пугливого зайца. Наша пятёрка и составляет в этом году на зависть остальным некое избранное общество; мы уже обогнали «старших» и прямиком движемся к аттестату. Все прочие в наших глазах – мелюзга, жалкие людишки! В своём дневнике я представлю и других подружек – ведь я начинаю вести дневник или что-то в этом роде…

Мадам X., получив уведомление о переводе на другое место, плакала, бедняжка, весь день, и мы тоже – так что я была сильно настроена против новой учительницы. И вот одновременно с рабочими, разбирающими старую школу, в школьном дворе появляется и она, мадемуазель Сержан, в сопровождении матери, толстухи в чепчике, которая прислуживает дочери и души в ней не чает, – мать производит впечатление хитроватой, но не злой зажиточной крестьянки. Сама же мадемуазель Сержан мне вовсе не кажется доброй, и я не жду ничего хорошего от этой ладно скроенной рыжей тётки с округлыми талией и бёдрами. Она отнюдь не красавица – лицо у неё одутловатое, красное, нос курносый, а глубоко посаженные глазки – маленькие и недоверчивые. Она занимает в старой школе комнату, которую пока не трогают, вместе со своей миловидной помощницей Эме Лантене. Та нравится мне так же сильно, как не нравится её начальница. С захватившей чужое место мадемуазель Сержан я держусь замкнуто и вызывающе. Она уже пыталась меня приручить, но я заартачилась. После нескольких перепалок я убедилась, что учительница она властная, прямая до резкости, проницательная и волевая, но не в меру вспыльчивая. Владей она собой получше, ей не было бы равных. Стоит ей, однако, натолкнуться на сопротивление, глаза тут же загораются, на рыжих волосах появляется пот… Позавчера она выскочила вон из класса, только чтобы не запустить мне в лоб чернильницей.

В эту скверную осень из-за холода и сырости играть не тянет, и на переменках я беседую с мадемуазель Эме. Мы быстро подружились. Она похожа на нежную, мягкую, зябкую и невероятно ласковую кошечку. Как приятно смотреть на её розовую мордашку, обрамлённую белокурыми волосами, любоваться улыбчивыми золотистыми глазами с загнутыми кверху ресницами. Глаза у неё до того хороши, что парни оборачиваются. Иной раз, когда мы разговариваем на пороге малышового класса, мадемуазель Сержан молча проходит мимо нас к себе, сверля нас обеих ревнивым взглядом. Мы с моей новой подружкой чувствуем, что она злится из-за того, что мы так близко сошлись.

Малышке Эме уже девятнадцать, но она на полголовы ниже меня. Она ужасная говорунья, как всякая пансионерка, каковой она и была всего три месяца назад. Ещё она страшно любит ластиться, так и жмётся ко мне. Жмётся, как котёнок! И всё же она сдерживается – её душит непроизвольный страх перед мадемуазель Сержан – и прячет свои замёрзшие ручки под воротник из искусственного меха (бедняжка, как и тысячи ей подобных, едва сводит концы с концами). Чтобы привлечь Эме к себе, я строю из себя паиньку, простушку и засыпаю её вопросами, радуясь, что могу ею любоваться. Она рассказывает о себе; и до чего же она хороша, несмотря на неправильные черты лица, а может, как раз благодаря им. Скулы у Эме выступают чуть больше, чем надо, носик короткий, а слегка припухшие губы странно выгибаются влево, когда она смеётся, зато какие чудесные золотистые глаза, а какая нежная ровная кожа, кажется, совсем прозрачная, но не посинеет ни на каком холоде. Эме говорит без умолку – про отца-каменотёса, про скорую на руку мать, про сестру и трёх братьев, про годы, проведённые в департаментской Эколь Нормаль,[2] где вода замерзала в кувшинах и где Эме всегда валилась с ног от недосыпа, ведь вставать приходилось в пять (хорошо ещё, учительница английского была к ней добра), и про каникулы в кругу семьи, где её заставляли заниматься хозяйством, приговаривая, что лучше быть при деле, чем строить из себя белоручку, – Эме перескакивает с пятого на десятое, делясь своими детскими невзгодами, которые она с трудом терпела и о которых вспоминает теперь с ужасом.

Ах, малышка Лантене, ваше гибкое тело ищет и ждёт не дождётся неведомых радостей. Не будь вы младшим преподавателем в Монтиньи, может, вы стали бы… не скажу кем. Но как приятно слышать и видеть вас. Вы четырьмя годами старше меня, но рядом с вами я неизменно чувствую себя старшей сестрой.

Моя новая наперсница обмолвилась как-то, что неплохо знает английский, и мне приходит в голову великолепная идея. Я спрашиваю папу (он у меня вместо мамы), не станет ли он возражать против того, чтобы мадемуазель Лантене давала мне уроки английской грамматики. Папа находит эту мысль, как, впрочем, и большинство моих мыслей, превосходной и, чтобы, по его словам, «не откладывать дело в долгий ящик», ведёт меня к мадемуазель Сержан. Та принимает нас с вежливой невозмутимостью и, пока папа излагает свой план, одобрительно кивает; но я испытываю смутное беспокойство, так как не вижу её глаз (я очень скоро заметила, что по глазам мадемуазель Сержан всегда можно узнать её мысли, та не в состоянии этому помешать, и теперь я с тревогой отмечаю, что она упорно не поднимает взгляда). Посылают за мадемуазель Эме, которая тут же спускается, вся красная, и знай себе тупо повторяет: «Да, сударь», «Конечно, сударь»: я тем временем гляжу на неё, очень довольная своей уловкой, и радуюсь, что теперь мы сойдёмся куда ближе, нежели беседуя на пороге младшего класса. Плата за уроки – пятнадцать франков в месяц; два занятия в неделю; для бедной младшей учительницы, которая зарабатывает семьдесят пять франков в месяц и ещё платит за стол и жильё, – это неожиданная удача. И потом, я думаю, ей приятно видеться со мной чаще. На сей раз мы обмениваемся с Эме лишь двумя-тремя фразами.

Итак, первый день занятий! Подождав после уроков, пока она соберёт учебники английского, я веду её к себе домой. Для наших занятий я приготовила укромный уголок в папиной библиотеке: большой стол с тетрадями, перьями и настольной лампой. Эме в смущении заливается краской (с чего бы это?) и запинаясь спрашивает:

– Думаю, Клодина, алфавит вы уже знаете?

– Разумеется, мадемуазель, я и грамматику немного знаю, например, я вполне могла бы справиться с этим небольшим переводом… Вам здесь нравится?

– Да, очень.

Немного понизив голос, тем же тоном, каким мы обычно вели наши беседы, я интересуюсь:

– Мадемуазель Сержан говорила вам ещё что-нибудь о наших занятиях?

– Нет, почти ничего. Только сказала, что мне повезло и что вы не доставите мне много хлопот – ведь стоит вам чуть-чуть постараться, и учение дастся вам легко.

– И всё? Не густо. Она явно рассчитывала, что вы передадите её слова.

– Клодина, давайте всё-таки начнём заниматься. В английском языке только один артикль…

И пошло-поехало…

После десяти минут серьёзных занятий я снова задаю вопрос:

– А вы заметили, какой у неё был недовольный вид, когда я пришла с папой просить, чтобы вы давали мне уроки?

– Нет… то есть заметила… может быть. Но вечером мы с ней почти не разговаривали.

– Снимите жакет, здесь у папы всегда такая парилка. Ах, какая вы тоненькая, того и гляди переломитесь. У вас такие красивые глаза! Сейчас при свете лампы это хорошо видно.

Я действительно так думаю, и мне приятно говорить ей комплименты, приятнее, чем получать их самой. Я любопытствую:

– А спите вы по-прежнему в одной комнате с мадемуазель Сержан?

Столь близкое соседство кажется мне отвратительным, но что делать, если из других комнат мебель уже вынесли и рабочие начинают разбирать крышу. Бедняжка вздыхает.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com