Клипер «Орион» - Страница 73

В дверь заглянул Нефедов. Стива было накинулся на него:

— Какого черта! — Но тут же спохватился: нельзя обострять отношения с нижними чипами в такие минуты. — Ну, что? — спросил оп недовольным тоном.

— Да так. Думаю, может, чего надо…

— Спасибо, ничего пока. Постой! Зайди! Закрой дверь. Садись.

— Можем и постоять, но, раз приглашаете, можно и сесть, хотя, как вас стал нянчить, только лежишь да сидишь…

— Нянчить!?

— Ну не совсем нянчить, а все уход, как за дитём.

Стива опять чуть было не вспылил и, сдержавшись, сказал:

— Ты оставь это. Какая ты мне нянька! Вестовой — и только. Я уже давно должен ходить в звании лейтенанта, а если бы плавал не на этой деревяшке, то и старшего. В войну производство идет быстро… Конечно, не будь революции.

— Ничего, еще чины будут. Было бы на чем погоны носить.

— Ты что мелешь?

— Да как же, Степан Сергеевич, время-то, сами знаете. Герман Иваныч только что говорил, что у нас страшенные бои идут! Попадем в самое пламя, вспомним еще наш тихий клиперок, хотя и он уже стал не тихий.

— Ты что причитаешь, Сила? Я не узнаю тебя, бывало, слово не выдавишь из тебя, а сейчас — оратор!

— Сам удивляюсь. Будто язык подменили, и в голове мысля шевелится. Наверное, от пустой моей жизни. Когда был настоящим матросом, тогда думать было некогда, на реях наломаешься, до палубы доберешься, только и думы, как бы прикорнуть да чарки дождаться. — Нефедов повел рукой. — Да сейчас и все думать стали, потому многое самим решать надо. Раньше что — барин или староста рассудят, а теперь, выходит, сам должен решать, каким идти течением в жизни.

Стива насупил брови:

— И ты попал под влияние большевиков! В философию пускаешься! Вот что, Сила, запомни и другим передай, что все эти разговоры о Советах и какой-то особой свободе — пустое дело. Будет все, как в пятом году. Ни мы, ни союзники наши не дадим погибнуть России. Все будет, как прежде, конечно, более организованно и справедливо.

— Хорошо бы, Степан Сергеевич, — вестовой вздохнул. — Оно бы спокойней, да народ с узды сорвался, как говорит Зосима Гусятников, прямо удержу нету.

— Ну, хорошо, оставим это. Скажи лучше, что говорят на баке?

— Разное говорят, а все к одному идет: прежнего уже не будет.

— Опять про старое! Ну, а какие новости? Что говорят про того электрика, как его?..

— Белкин! Да что говорить — свои сбросили за борт. Вот оно что получается. С Мухтой не поладил — и сбросили беднягу. И надо же, человек он был хороший, совестливый. Мутят что-то на юте анархисты. Слух пошел… — Нефедов с опаской покосился на дверь.

Стива привстал от нетерпения:

— Ну что? Что говорят?

— Будто и вы стакнулись с анархией…

Стива плюхнулся на диван, чувствуя, как весь покрылся липким потом. «Неужели все пропало?» — подумал он и крикнул срывающимся голосом:

— Вранье! Брешут! Не верь. Скажи там, на баке, что неправда это…

Нефедов с укоризной посмотрел на него:

— Мухта только от вас вылетел сейчас.

— Вылетел, говоришь? Так это я его направил, приходил со своей агитацией, книги предлагал. Я его в шею!

Нефедов недоверчиво спросил:

— В шею, говорите? Такого-то да в шею?

— Не веришь?

— Ну, раз вы говорите, как не поверишь. Все же сволочь он паскудная, зверь. Когда бой был в бухте, Мухта раненого малайца ногами затоптал до смерти. Хоть и разбойник, а ведь раненый. Так он ему сапожищами голову размозжил. Ужасно было смотреть. Я кинулся, на юте дело было, хотел отнять, да тот уже мертвый. Не водитесь вы с ним, ну его к чертям собачьим. Подлец он. Убили они Белкина. Он со своим Свищем, больше некому.

— Может, Белкин сам за борт свалился, зачем говорить бездоказательно.

— Так не бывает, чтобы без крику человек упал, да в падать в такую погоду, в тишь — немыслимо. В бурю не падал, а тут упал, как камень. Всплеск под утро вахтенные слышали на юте. Вот оно что, Степан Сергеевич. Хуже не придумать. Человек погиб прямо, можно сказать, на пороге дома. Не приведи бог никому такое.

— Хорошо, иди, мне отдохнуть надо перед вахтой. Слухам не верь. Для чего мне связываться с анархистами? Ты же знаешь, что я против разбоя и за твердую власть. России нужен сильный правитель, такой, как Петр Великий!

— Оно бы, может, и ничего было, если бы такой нашелся, да Громов говорит, что из всех царей за триста лет, что были Романовы, только один и объявился такой. Может, с царями и взаправду похерить дело, а держаться за народную власть?.. И вам бы, Степан Сергеич, присмотреться да прислушаться, что Громов и Лебедь говорят, а не этот Мухта проклятый. Один раз вы уже обмишулились, как бы снова не попали в еще худшую передрягу.

Стива побагровел. Сейчас можно было не сдерживать «справедливого» гнева, который копился весь вечер и не находил выхода.

— Агитировать пришел? Учить? Вон, скотина!

Нефедов поднялся:

— Уйду и не приду боле. Стыдно и горько за вас. Ищите другого лакея.

— Постой! Ты всерьез?

— Всерьез!

— Ну, пшел к черту! Скоро…

— Что скоро? Думаете, на брюхе приползу, так не надейтесь. Я-то думал… а вы, видно, без нутра, как тот немец.

— Погоди. Ты что говоришь, да недоговариваешь, что там еще за сплетни обо мне? Ну… Не сердись, Сила. Мало ли что бывает между своими. Ну погорячился, сам говоришь, что время такое. Сядь! Вижу, что не все сказал. Выкладывай!

— Э-эх, замарана у вас корма, видно, Степан Сергеевич, а я вам чистить ее боле не буду! Падайте лево на борт… — И он вышел из каюты, оставив Стиву в полном смятении.

В ото время Мухта проводил собрание своих сообщников. В кубрике находилось более двадцати матросов. Было душно — иллюминаторы задраены. Голос Мухты глухо слышался в низком помещении:

— Дотянули! Откладывать больше нельзя. Все напортила нам большевистская фракция. Сколько раз были возможности превратить наш «осколок царской империи» в оплот мировой революции! Осталось не больше недели до Владивостока, а там крышка!

— Конец!

— Хана! — как вздох послышались голоса.

— Да, там мы попадем в лапы к интервентам, хотя мы и везде сможем поднять восстание, наши сейчас есть повсюду, во всех армиях и странах!

— С большевиками разговаривал?

— Говорил сегодня с Лебедем и Громовым — отказались. Хотят вести борьбу против интервентов и буржуазии на берегу. Призывали присоединиться к ним. Сказал, подумаем. Конечно, чтобы не вызвать подозрения. Белкин, кажись, успел брякнуть. Так что, товарищи анархисты-боевики, ждать мы не можем, думаю, начать завтра! Захватим корабль, скрутим всю контру. Кто не с нами — тех за борт, и повернем на революционный простор! Пойдем по всем странам. Понесем наше черно-красное знамя! Сейчас мир как сухая солома! Довольно искры, и вспыхнет пожар и охватит весь шарик… — Он замолчал: открылась дверь над входным люком, и Свищ, стоявший на стреме, стал спускаться, насвистывая: «На Молдаванке шухер завязался».

— Там эта белобрысая контра рвется, — сказал он. — Пускать? Да вот она и сама! Давай, не оступись, соратничек!

В кубрике пахло керосиновой гарью — лампа с закопченным стеклом покачивалась под настилом верхней палубы.

Стива, не различая лиц заговорщиков, но чувствуя на себе их взгляды, сказал, задыхаясь:

— Все пропало! — У него перехватило горло. — Они все знают… Мы раскрыты!

— Без паники, — сказал Мухта. — Сидеть тихо. Матросы — к себе! Выходить с разговорами, со смехом. Решение всем сообщат… Ну что? Откуда узнал?

Стива, запинаясь, глотая слова, рассказал о разговоре с вестовым.

Мухта расхохотался. Облегченно засмеялись и другие.

— И только? — спросил Мухта. — Да мало ли что о нас говорят и думают. Нам надо действовать, и побыстрей. Понял? Нефедова не отстранять! Попроси у него прощения! Хорошенько попроси, пусть при тебе будет, а мы за ним присмотрим, и за тобой тоже присмотр будет. К нам ни ногой. Большевички, наверное, опять накололи это твое посещение к нам. Лишних разговоров не надо. Сами будем тебя ставить в известность. Насчет всего. Еще одна просьба, заметь, мы не приказываем пока, только просим — поговори с Новиковым, можешь даже пригрозить слегка, но чтобы не спугнуть и не обернуть совсем против нас. Вот и все, ребята! Ни у кого нет предложений товарищу гардемарину? Нету! Пока! Иди, уже третий час пошел, скоро тебе заступать на вахту.