Клипер «Орион» - Страница 60

— Чтобы сон отбить, — сказал Зуйков.

— Ну, ну. Только слушать получше. Чуть где всплеск — поднимайте тревогу. Полезут, пускайте в ход оружие.

— Да кто полезет-то, Игорь Матвеевич? — спросил Петушков. — Кому жизнь надоела?

— Слыхали, что днем было? Кроме того, подослали нам сонной водки. До сих пор вторая вахта дрыхнет. Чем еще кончится — неизвестно. Вот что значит довериться незнакомым людям.

— То же было бы и с нами, сойди мы на берег, — сказал Зосима Гусятников. — Кто бы не выпил разве? Водка ихняя вроде пива, слабая. Каждый думал хватить как следует.

Вахтенный начальник пошел обходить корабль, а у грота опять потек говорок Зосимы Гусятникова.

Не спали командир и старший офицер. Они после захода солнца не сходили с мостика, вестовые туда принесли им ужин, сейчас командир, по обыкновению, сидел в своем удобном кресле, старший офицер мерил мостик по диагонали. Оба молчали, думая о своем и слушая сказку Гусятникова.

Командир спросил:

— Вы заметили, какую эволюцию претерпел Иван-дурак у Зосимы Гусятникова? Какое влияние на него оказывает информация Германа Ивановича?

— Как-то не было времени…

— А на вахте?

— Не вдавался в анализ его литературного героя.

— Именно литературного. Зосима — художник. И художник, тонко чувствующий веяние времени. Его Иван — народный борец. Все меньше и меньше ему надо самому. Заботится о народе. Себе оставляет только царевну Пелагею. Слышали?

— Пелагею? Действительно, оригинальное имя для царевны. Рассказывал он как-то и о Марье — тоже царской дочери… Меня, Воин Андреевич, тревожит туман. Надо расставить матросов по борту. Мало людей… Я пойду распоряжусь.

— Идите… Феклин! — Пришлось позвать вестового несколько раз, пока он отозвался.

— Виноват. Вздремнул. Все от этого «мухомора» проклятого. Выпил всего полкружки, не боле, а кто хватил по-настоящему, тот до сих пор спит. Везет же людям, — неожиданно заключил он.

— Везет, говоришь?

— Ну а как же! Мы глаза дерем, а они спят, как младенцы.

— Не хотел бы я быть на их месте. Иди умойся, выпей холодного кофе да нам с Николаем Павловичем принеси.

— Есть!..

Кофе прогнал сон. Феклин стал было рассказывать командиру, как у них в деревне зимой ловят налимов, да вернулся старший офицер, и Феклин обиженно умолк, потому что дальше в его рассказе было, как он вытянул из проруби десятифунтового налима.

Воин Андреевич сказал:

— Тропики, жара, акулы, а вот Феклин только что рассказал о зиме, морозе и налимах. Как-то даже прохладней стало.

— Туман конденсируется, — сказал старший офицер, — стопроцентная влажность. Понизилась температура перед рассветом, и вот извольте…

— Ничего, Николай Павлович. Будем надеяться. Да, звезды погасли, и даже светляков не видно на берегу. — Командир нашел в темноте руку друга и крепко пожал. — Обойдется. Через полчаса взойдет солнце.

Тревожно прозвучал, голос матроса:

— Справа по борту всплески!

Второй голос оповестил, что с кормы кто-то крадется по воде к «Ориону».

Старший офицер приказал дать несколько выстрелов вверх. Всплески прекратились на некоторое время, затем послышались вновь, но попеременно с разных сторон.

Туман порозовел, но был так густ, что в трех шагах ничего не было видно.

Внезапно бухта огласилась криками и ударами об воду. Гулкое эхо в береговых округах многоголосо повторяло и усиливало все звуки.

Под этот маскировочный шум к «Ориону» со всех сторон двигалось множество лодок. В каждой находилось от пяти до десяти пиратов. Туман уже начал подниматься, и с лодок смутно проглядывался корпус «Ориона». Лодки остановились в пятнадцати — двадцати саженях, тесно окружив клипер: ждали сигнала Голубого Ли, чтобы разом броситься со всех сторон.

На палубе клипера послышался смех, матросам показалось, что опасность миновала, да и никакой, собственно, опасности и не было. Просто офицеры придумали, чтобы не пустить на берег перед уходом в рейс. И вот сейчас, не спавши, придется карабкаться на реи, отдавать паруса, трекать снасти…

— Ух и дурной же мы народ, братцы! — радостно на весь корабль гаркнул матрос Грицюк. — Так ведь воны рыбалят, рыбу в сети загоняют, помните, как на том острове, где банан брали и другую овощь!

— Помолчи, брат, — сказал Гусятников, — и так все гудит. Хитры, собаки. Никак, вода с весел каплет?

Старший офицер приказал прекратить все разговоры, и на палубе стало тихо, по голоса «рыбаков», удары по воде стали еще сильней, яростней.

Кто-то из матросов уловил плеск весла рядом и громко крикнул:

— Подходят! Близко уже!

И с другого борта донеслись предостерегающие возгласы. Защелкали затворы.

Командир поднес ко рту мегафон и крикнул:

— По местам! Сейчас они полезут на нас! Стреляйте, ребята! Бейте их всем, чем располагаете. Помните, мы защищаем свою жизнь и честь русского… — Его речь прервал выстрел, затем началась частая стрельба, поплыл леденящий кровь заунывный вой корсаров, идущих на абордаж. Они подошли вплотную и, зацепив за планширь крюками на конце легких бамбуковых трапов, карабкались вверх, стреляя из револьверов или норовя ударить ножом. Мало кому удалось при первой атаке спрыгнуть на палубу, да и тут смельчака ждала печальная участь.

С каждой минутой светлело. Туман клочьями поднимался к реям.

— Так их, так их, братцы! — гремел голос командира. — Пусть узнают, как нападать на русских! — Он видел, как матросы бились насмерть уже на палубе, один против двух-трех пиратов. У мостика появился отец Исидор, держа винтовку за ствол. Убегавший от него пират исчез за бортом, и отец Исидор, бросив взгляд вокруг, кинулся на выручку Роману Трушину, который дрался одной рукой с юрким малайцем, его вторая окровавленная рука висела как плеть. Сбив с ног противника Трушина, отец Исидор кинулся к баку, где щелкали пистолетные выстрелы.

— Браво, отец Исидор! — крикнул Воин Андреевич и оглянулся, привлеченный мягким стуком о палубу. Он увидел высокого малайца в одних «лава-лава», его шоколадное тело было мокрым, он, видно, только перебрался через борт. Пират присел на корточки и, молниеносно выпрямившись, занес нож, нацеленный в спину Феклину, который стоял с винтовкой и наблюдал за отцом Исидором. Командир выстрелил в пирата, и он, прокатившись по поручням трапа, упал и замер, неестественно вывернув руку с ножом.

Феклин обернулся, посмотрел на убитого, потом на своего командира с револьвером в руке и прошептал:

— Во проклятый! И как это он подлез?

— Смотреть надо лучше. Не то нас с тобой, как кур, прирежут.

— Теперь уж я… — Феклин взял ружье наизготовку. — И как он, проклятый… Во! — Он приложился и выстрелил в бегущего вдоль борта пирата, промахнулся, тот ловко перемахнул через фальшборт, раздался плеск.

Косые лучи утреннего солнца осветили окровавленную палубу и поверхность бухты, покрытую космами тающего тумана. Несколько матросов, положив винтовки на планширь, стреляли по уплывавшим лодкам. Командир приказал прекратить огонь, а сам спустился на палубу и тут же наткнулся на убитого. Он лежал ничком, раскинув руки, голый по пояс, в коротких штанах. На растрепанных рыжих волосах запеклась кровь.

«Среди них были и европейцы? — удивился командир и вспомнил, что слышал немецкую речь в самый разгар схватки. — Люди Шульца, — решил он. — Возможно, он и сам здесь или за бортом?» На палубе он увидел еще несколько убитых малайцев и одного чернобородого тараджа, очень похожего на барона фон Гиллера. У грот-мачты матросы накрывали брезентом павших товарищей.

Доктор с окровавленными руками поднял бледное лицо if продолжал перевязывать матроса, раненного в плечо, сбоку стоял санитар Карпушин, держа сумку с бинтами.

Раненый матрос улыбнулся командиру:

— Сила их была. Как и отбились в такой темени да тумане, право не знаю. Лезут и лезут, как тараканы из щелей. И ножи у них не приведи господи, прямо косы, а не ножи.

Командир узнал матроса Луконина, тихого, застенчивого человека.