Клипер «Орион» - Страница 57

Старший офицер торопливо ушел, и командир остался один на мостике под тентом, сел в свое бамбуковое кресло, прикрыл пеки и отдался неторопливым мыслям. В то же время on находился и курсе всех событий, связанных с клипером: ловил каждый звук, каждое слово, мгновенно восстанавливая, что кроется за ними. Захрустели звенья якорной цепи: ее травят, чтобы стать ближе к берегу, там в ста саженях от воды доктор, вернее, юнга нашел родник с каменным бассейном, а доктор провел исследование и нашел воду отличной, теперь вода побежит по шлангу прямо в танки и к вечеру заполнит их. Слышался скрип талей, слова команды: тянут такелаж. Мягко шлепнулось что-то тяжело — корзина с зеленью спущена на палубу ловкой рукой матроса, стоявшего на талях.

Он думал о семье, оставленной в Севастополе. Уже больше года, как от жены нет писем. Утешало одно: в Севастополе было тихо, он находился пока за гранью кровавых событий. Но как далеко до него! Из Владивостока туда сейчас не добраться. На Транссибирской магистрали идут бои. Города и станции переходят из рук в руки то белых, то красных, то чехов, то японцев. А там, за Уралом, тоже фронты, бои. На севере — англичане, они же я на востоке и в Черном море. Франция также не отстает — целит на захват юга Украины. Американцы… Они пока действуют осторожно под нажимом демократических сил. Советской России сочувствуют во всем мире рабочие, интеллигенция. Это в какой-то мере сдерживает интервенцию, но надолго ли… Почему Лебедь и Громов уверены в победе?.. «Танечке завтра пять лет!» — неожиданно вспомнил оп и тихо засмеялся, представив розовощекое; золотоголовое существо. На душе у него вдруг стало тихо и радостно, как в первый день пасхи, когда прощены все грехи, а новых еще не набралось.

Бревешкин забористо выругался, подбадривая матросов, тянувших марс-топенант. Старший боцман правит рангоут со шлюпки, передавая приказания при помощи флажков.

С берега прилетела стая огромных лиловых бабочек, похожих на фантастических птиц, они вьются между снастей, словно рассматривают эту непонятную толстую паутину, затем летят дальше, к выходу из бухты: перелетные бабочки — летят на другой остров… Опять мысли командира обратились к далеким родным берегам и трагическим событиям, которые там разворачиваются, и они, эти события, захватят, вернее, уже захватили и его и всех, кто находится на «Орионе». «И как бы ни старались мы делать вид, что все обойдется, пока мы плывем, все станет на свои места, как говорит добрейший Андрей Андреевич Куколь, ничего не обойдется. На родине „зацвел бамбук“, а мы частица земли русской, и нам всем уготована одна судьба».

С берега доносится призывный крик. По ослепительной полоске берегового песка бежит стайка голых мальчишек. У переднего кожа светлее, он выше сверстников и белоголов.

«Да это мой юнга! Каков! Перенял нравы и обычаи туземцев. Гол как сокол! Пусть порезвится. Мальчишке совсем нет удовольствий среди взрослых и вечных вахт. Кто из него выйдет? Моряк? По всей видимости. Надо помочь ему. Пусть получит образование. У него уже опыт взрослого человека. Он повидал больше многих зрелых людей, а поди-ка, что выделывает! Первый бросился в воду! А ведь здесь могут быть акулы. Хотя за ним кинулись и все остальные, а местные знают, где можно купаться, возможно, сюда не заходят акулы. Есть среди этих акульих вод лагуны, куда они никогда и носа не показывают. Почему бы это?» — Воин Андреевич задумался над этой загадкой, чтобы отвлечься от невеселых мыслей, которые исподволь бередили душу. Он всерьез интересовался биологией моря и читал все, что удавалось достать о жизни в морских глубинах.

Подошел Феклин и остановился в выжидательной позе. Воин Андреевич поднял голову:

— Феклин? Жарко, брат?

— И не говорите, истаял весь. — Для пущей убедительности вестовой вытащил из кармана платок и вытер лицо. — Жара-то, она еще ничего, — продолжал он, пряча платок. — только лучше бы нам уходить отсюда, Воин Андреевич. — Разговор не носил служебного характера, и Феклин позволил себе обратиться по-штатскому.

— Завтра, Феклин.

— Завтра, не сегодня…

— Почему же такая спешка?

— Не нравится мне народ здешний. И этот, порохом обожженный, и его дружки, да и немец, что с нашим бароном все шушукается. Сегодня его прямо спозаранку на шхуну завезли.

— Что же здесь такого? Мы его оставляем здесь с его соотечественником. Ну а местные жители люди другой веры, другого языка, и нам непонятны.

— Все это так, да только если человек сердцем расположен, то самый разнемой и то понятный, а здесь что-то не то. Давеча я на берег съезжал, с одним разговор хотел завести, так он зубы оскалил и так нехорошо засмеялся, прямо мороз по коже. Ну, думаю, тебя к богу в рай и — домой.

— Вечером пойдешь на праздник?

— Надо бы.

— Ничего, иди, повеселись, да только много не пей пальмового вина.

— Ну, это конечно. В гостях напиваться — последнее дело.

Феклин ушел, не сказав самого главного: у того парня с «Розового лотоса», с которым он хотел завести знакомство, за поясом торчала рукоятка револьвера. И что, если у всех у них револьверы, то в случае драки русские матросы окажутся в плохом положении, и он, Феклин, тоже. Конечно, старший офицер «сделает напутствие» насчет драки, да разве утерпишь, если тебя кто смажет. И не было еще такого, чтобы русских матросов безнаказанно задевали на берегу. Вот об этом он и хотел сказать Воину Андреевичу, да вовремя одумался: вдруг командир отменит увольнение, тогда матросня сживет его, Феклина, со свету. Феклин решил, что правильно поступил, не поделившись своими опасениями с командиром.

На мостик забежал на минуту старший офицер и, радостно сообщив, что пресная вода пошла в тапки, убежал распоряжаться по своему обширному хозяйству. Перед обедом пришел, по обыкновению, радист доложить о последних новостях в мире.

— Слышимость очень плохая, — сказал Лебедь, — Европу совсем не слышно. Только ночью удалось поймать Лондон, впервые за все время. Немцы продолжают наступление на Западном фронте.

— Что-то медлят союзники, — сказал Воин Андреевич, — наступление продолжается с конца марта. Наш выход из войны сильно сказался. Успех Германии, видимо, кратковременный.

— Да, Америка наращивает силы в Европе… Подошел отец Исидор с лицом, залитым потом, улыбающийся:

— Снасть тянул, — сказал он, — люблю работу артелью. Успокаивающе действует на душу и много дает в смысле познания людей, нас окружающих. Хорошие у нас люди, Воин Андреевич: хорошей души, незлобивой и многотерпеливой.

— Терпение кончилось, — сказал радист.

— Слушаю тебя, милый, каждый день и в разум не могу взять: неужто вся Россия пошла брат на брата! Если так, то плохо наше дело. Ведь если идет деревня на деревню из-за покоса, или клочка пашни там, или леска какого-то, то бьются до крови, до смертоубийства, а тут вся Россия взялась, да не за колья, а за ружья! — Отец Исидор сокрушенно покачал кудлатой головой и тут же, пожав плечами, добавил: — А нам-то среди такой благодати и тишины не верится, будто дома свара идет. О господи!..

С берега донесся выстрел, через несколько секунд — другой. Прошла минута, и на камнях, загромождавших правый угол бухты, показалась белая фигура, спрыгнула с камней на песок и помчалась по берегу к баркасу, на который матросы заканчивали погрузку фруктов.

— Никак, наш Алешка? — сказал отец Исидор. — Кто это напужал его так, беднягу?

Командир встал, взял бинокль, висевший на спинке кресла. В окулярах он увидел встревоженные лица матросов, затем окровавленное плечо мальчика, лица его не было видно, он стоял спиной и что-то рассказывал. Не закончив погрузки, баркас отошел от берега.

Перевязанный Алешка Головин предстал в кают-компании перед командиром и всеми офицерами клипера.

— Рассказывай, как все было, — приказал командир. — Кто в тебя стрелял и что ты там натворил?

— Ничего, гражданин командир, я не натворил, просто играл с ребятами, купались, раков ловили здешних, ух и раки здесь! Бамбучину перекусывают.