Клипер «Орион» - Страница 56

— Ну что вы. Мы так же пока нужны ему, как и он нам. Он мне сказал, что лучше всего, когда белые сами дерутся с белыми. Потому и уступил нам честь взятия клипера. Он же знает, что на военном судне не все напьются. Вы что-то еще хотите сказать?

— Вернее, задать вопрос.

— Пожалуйста, Фридрих.

— Франц! Вы уверены, что он не знает немецкий, хотя бы так, как знает французский?

Рюккерт отступил на шаг и медленно повел на собеседника пьяным взором:

— У вас есть подозрения, Фридрих?

— Мне показалось, что для человека, не знающего языка, он слишком внимательно слушал нас.

Рюккерт помотал головой и сказал насмешливо:

— Я идиот, Фридрих. Несчастье сделало меня дураком. Мне тоже показалось, что он, бестия, слушает нас… Помните: послезавтра праздник, а в отношении этого не особенно беспокойтесь, — он кивнул в сторону левого борта, где шкипер отдавал приказания своим матросам, сидевшим в шлюпке. — Не забудьте, что у меня пулемет. И отныне я буду жить на катере. Есть у меня и еще идея, но поговорим на берегу. Идемте, я еду с вами.

Пока шлюпка преодолевала два кабельтова до берега, Рюккерт молчал, теперь он подозревал, что и рядовые пираты так же мастерски скрывают знание языков, как их глава. Только на берегу, оглядевшись по сторонам, он сказал:

— Если операция с клипером сорвется, то мы захватим шхуну…

— Прежде всего надо прибрать к рукам клипер, — сказал барон. — Захват клипера для меня — дело чести и принципов.

— Именно принципов! Мы так решили, и так будет! Не помню, кто это сказал. Кажется, Фридрих Великий. Ба, да ведь и ты Фридрих! Пока еще не великий, но у нас все впереди! Френсис Дрейк тоже вначале был простым капитанишкой. Не будем стоять на жаре, Фридрих Невеликий. Живо ко мне на катер. К черту ром и ананасы! У меня там есть русская водка — подарок русского капитана — и мясные консервы.

— Не могу, Франц. Мы же договорились, что я еще должен быть там, до той минуты…

— Да, да! Именно так, как я приказал. Ты останешься в стане врага и подашь сигнал атаки. Только действуй не так, как прежде. Ха-ха. Но, но, не дуйся. Иди, я благословляю тебя. Я тоже пойду по очень важным делам.

Отдав честь, Рюккерт довольно твердой походкой направился в сторону катера. Никто, кроме его вестового, погибшего на крейсере, не знал, что знаменитый Рюккерт, «железный капитан», как его называли, — запойный пьяница, по прежде оп никогда не пил в море.

— Свинья! — бросил ему вслед барон фон Гиллер.

Гости начали съезжаться еще с вечера в канун дня праздника. В бухту вошли четыре катамарана, восемь прау и одна шхуна. Лодки остановились у самого берега, а шхуна отдала якорь недалеко от «Розового лотоса».

Утром к «Ориону», уже принявшему свой прежний элегантный вид, подошел катамаран с делегацией из восьми человек. Ее возглавлял Голубой Ли. В числе приехавших находился и Рюккерт с обрюзгшим лицом, но совершенно трезвый. Он выполнял роль переводчика, хотя не знал ни слова по-малайски. Ему предоставили возможность говорить все что угодно, конечно, в интересах их общего дела. Вся делегация состояла из главарей мелких разбойничьих шаек, приглашенных Голубым Ли для проведения операции по захвату клипера. Он их привез, чтобы заинтересовать в предстоящем деле. И делегаты удовлетворенно кивали головами. Им нравился корабль; судя по осадке, в его трюмах находился полный груз, и если это оружие, то стоимость его очень высока: местные шейхи, вожди племен очень нуждаются в нем. Беспокоило их только большое количество команды, но Голубой Ли разработал хороший план, и эти большие сильные люди выйдут из игры до начала атаки, и самое трудное, что ожидает нападающую сторону, — это сбрасывать их за борт.

Трезвый Рюккерт хмурился и говорил, словно выдавливал из себя слова:

— Вот эти головорезы… попросили меня… передать вам… приглашение на их праздник… Сегодня вечером… Танцы… что-то вроде мистерий о любовных похождениях Шивы… Они благодарны вам за исцеление их сородича… Хотя жизнь для них… не такая уж ценность… — на этом он замолчал и предоставил возможность делегатам изъясняться на местном диалекте и расточать улыбки.

Барон фон Гиллер молча присутствовал при этой сцене, поблескивая золотыми зубами, и, только когда делегация направилась к трапу, он подошел к Рюккерту и сказал:

— До завтра, герр Шмидт.

— А разве вы не будете на празднике?

— Возможно, но недолго. Мне хочется провести последнюю ночь у друзей, у людей, спасших мне жизнь, предоставивших кров над головой.

Рюккерту показалось, что барон переигрывает, и не понравилось, что старший офицер брезгливо поморщился при его слащавых словах.

— Как вам будет угодно, — сказал он холодно и с омерзением подумал, что если не бросит пить, то окончательно перейдет грань и станет законченным негодяем. «Будто я уже не законченный», — подумал он, и его охватило томительное желание выпить, и в этом он видел и избавление от угрызений совести, и добровольное наказание за все свои погрешения. И еще одна мысль возникла в его разламывающейся с похмелья голове: барон в тысячу раз ниже его как личность, хотя и кичится чистотой своей крови и верностью идеалам. «Какие, к дьяволу, идеалы… Их у нас не больше, чем у этих пиратов, только подлость мы научились прикрывать словесной позолоченной шелухой».

Малайцы и тараджи с благоговейным страхом смотрели на Рюккерта. Его багровое лицо, подергиваемое судорогами, являлось для них верным признаком того, что в это время среди них находится богиня смерти Кали и в образе устрашающей богини Бхавани вселяется в этого избранника. Такой человек незаменим в бою, он стоит сотни воинов, и его можно с уверенностью посылать в самые опасные места. Все они в эти минуты уверились, что «краснолицый» — именно тот человек, с чьей помощью они захватят корабль.

— Какие славные люди, — сказал Воин Андреевич, когда катамаран отошел от борта клипера. — А как вам нравится наш барон? Вы заметили, Николай Павлович, как на его лице отразилось даже что-то вроде огорчения, когда он выражал сожаление, что не может побыть с нами.

— Не знаю, не знаю почему, но я все еще не раскаиваюсь в своем мнении относительно барона. И вот сейчас вы уловили в его лице сожаление о предстоящей разлуке, а я — фальшь. Может, потому, что я не люблю сентиментальных немцев.

— И я сентиментален, Николай Павлович, и не вижу в этом ничего зазорного.

— Нет, вы другое. Вы не сентиментальны, а доверчивы, вам нравится открывать в человеке хорошие черты.

— Грешен. Люблю, мамочка моя, и это вы верно подметили. Хотя, не скрою, довольно часто ошибаюсь, и все же во мне не иссякает вера в прекрасные тайники человеческой души.

— Извините, ради бога. Но кому не приятно убеждаться в хороших сторонах окружающих? И я бы хотел, да в данном случае меня преследует мысль, что он все время настороже, что-то замышляет, какую-то гадость, и если не делает ее, то лишь потому, что считает: время еще не пришло.

— Нет, вы неисправимы, голубчик. Вообще вы человек справедливый, недаром вас любят матросы, но в данном случае… Знаю, что вами движет благородная цель оградить всех пас от опасности, хотя какая опасность? Что он может! Ну, хорошо. Завтра он съедет на берег, и у нас воцарится прежнее доброе согласие.

— Я бы его сейчас отправил и на целые сутки приблизил это время.

— Как можно! Такая будет обида. — И, желая переменить неприятную для своего помощника тему, он спросил: — Вы, надеюсь, поедете на праздник?

— Нет.

— Ну вот вы уже и обиделись. Барон — бароном, а праздник — праздником. У нас единственный случай в жизни увидеть действа в честь бога Шивы. Должен вам сказать, что пресимпатичный бог этот Шива. Давайте по очереди. Вначале вы, а потом я. Ну, мамочка моя? Пожалуйста!

— Хорошо, — с неохотой согласился старший офицер. — Извините, сейчас будем подходить к берегу, брать воду.

— Ради бога! Распоряжайтесь!