Клипер «Орион» - Страница 51

— Мне тоже показалось, что англичане появились неспроста.

Воин Андреевич вышел на палубу. Ложиться уже не было смысла: близился рассвет, да и не хотелось.

Слегка покачивались звезды. Ущербный месяц не гасил их своим тусклым медным светом. Клипер оставлял бледно-зеленую дорогу на опаловой воде. Поскрипывали снасти. Убаюкивающе журчала вода за бортом. Эти осторожные звуки как бы оттеняли необыкновенную тишину ночи, какая бывает только на море да в степи перед рассветом.

— О-остро-ова по носу-у! Пять румбов ле-ева! — перебивая друг друга, прокричали впередсмотрящие.

Самих островов еще не было видно, только темные облака над ними выдавали их присутствие.

— Смотреть не. зевать! — крикнул Стива Бобрин.

«Все-таки из него получится хороший офицер», — подумал командир.

— Есть, смотреть, не зевать!

С бака слышались приглушенные голоса, среди них командир узнал Феклина, передававшего подробности сражения у островов Саут-Натупа. Как ни старался он сообщить «только по секрету», слова его жадно ловили матросы на всей палубе, даже Стива Бобрин, размеренно шагавший по мостику, остановился, а затем стал переводить услышанное Фелимору. Между тем на баке началось обсуждение боя. Все склонялись к тому, что «германцу не сдобровать, хотя и он свое дело сделает».

— Чья там ни возьмет, а не одна сотня морячков уже летит сейчас на Великий корабль, — пророкотал бас баталера Невозвратного. Все притихли, и где-то в вышине раздался печальный крик какой-то птицы.

— Во! Слышали? — спросил Невозвратный.

— Ну, это фантазия, — возразил Феклин. — Мало ли их летает. Вот когда я выходил на палубу, тоже кто-то кричал.

— Они и кричали!..

Разговор перешел на таинственные случаи, немалый запас которых имелся у каждого.

На востоке просочилась сквозь облака алая полоска зари, с каждой секундой она делалась шире, к ней примешались золото и перламутр, облака превратились в огненные горы, они плавились, источая желтые, зеленые, сиреневые потоки спета. Море жадно впитывало в себя краски неба и добавляло к ним еще что-то свое, отчего они становились мягче, нежней и множились миллиардами бликов на невидимых гранях поверхности моря. Пылающая заря захватила треть небесного купола; запылав с неистовой силой, бросив веер разноцветных лучей, она внезапно угасла при появлении большого, слегка вытянутого книзу огненного шара.

Вахтенный матрос торжественно отбил два двойных удара, возвестив начало нового дня.

Атуре — было первое, детское имя, которое дала ему мать таитянка. Атуре — маленькая беспомощная рыбка, она старается укрыться от многочисленных врагов под плавающими обломками дерева, пальмовыми листьями или под днищем пироги. Если это имя и подходило к мальчишке, то в самом раннем возрасте, когда он прибегал к ней с разбитым носом или пораненной о коралл или раковину ногой и, всхлипывая, прятал голову в материнских коленях. Очень рано появился у него независимый характер, видимо, под влиянием отца-голландца, который иногда брал его в длительные рейсы на своей шхуне «Розовый лотос». Обыкновенно Христиан ван Фос — так звали отца — обходил мало посещаемые острова, скупал копру, жемчуг и ценные раковины, но поговаривали, что у него есть и другие доходы. К своему отцовству он относился с большим сомнением, по открыто не отрицал его, намереваясь в дальнейшем извлечь из этого немалую пользу, хотя бы используя сына в качестве дарового матроса, а впоследствии и шкипера.

Когда мальчику исполнилось 14 лет, мать дала ему мужское имя — Ремора, что значит рыба-прилипала. Так как юноша обладал необыкновенным упорством и стремлением к стяжательству, а мать его была справедливой и наблюдательной женщиной, к тому же, как всякая мать, она хотела счастья своему сыну, а, как ей было известно, имя человека оказывает немалое влияние на его судьбу, если оно соответствует его внутренним качествам и внешнему облику. И второе имя недолго удержалось за ним. Христиан ван Фос, посвящая Ремору в особенности своей профессии, открыл ему, что помимо скупки копры и жемчуга есть более прибыльные способы заколачивать деньгу. Оказалось, что Ремора уже давно знает об этой стороне дела и не находит в ней ничего предосудительного: все лучшие, то есть богатые люди, о которых он слышал, занимались морским разбоем.

По обычаю «рыцарей удачи», третье имя он выбрал сам и стал называться Ли Чанг (китайское звучание этого имени тоже имело магическое значение: все выдающиеся пираты или были китайцами или носили китайские имена). И наконец, он получил четвертое, последнее имя, которое в скором времени люди на островах Яванского моря, на побережье Суматры, Явы, Борнео стали произносить со страхом и, отправляясь в плавание, молили богов оградить от него в пути.

Однажды Христиан ван Фос захватил в море океанскую трехмачтовую джонку. Трюмы ее были полны китайских шелковых тканей, изделий из лака, серебра и золота. Команда джонки не сопротивлялась, ее капитан — пожилой малаец, казалось, не особенно был удручен потерей всего, в том числе и жизни, потому что он видел в глазах пиратов свою смерть. Он сам показывал товары, называл их цену, как будто имел дело с добрыми покупателями. Улыбаясь, он спустился с фонарем в трюм, поманив за собой Христиана ван Фоса, и тот, пробормотав проклятие по поводу «этих жалких трусов», которые дают себя резать, как бараны, шагнул вниз по трапу. Его соратники с пистолетами и ножами в руках окружили люк, алчными глазами следя, как малаец раскидывал тюки, под которыми стояло несколько бочек с порохом.

Ли Чанг сторожил команду, закрытую в носовом кубрике, но и ему захотелось посмотреть, что за сокровища обнаружились в трюме, он сделал всего несколько шагов, как в лицо полыхнуло пламя. Джонка затонула со всеми своими сокровищами, погибла вся ее команда, закрытая в носовом кубрике. Только три пирата остались в живых: два матроса и Ли Чанг, которого силой взрыва перебросило на шхуну, стоявшую в десяти метрах от джонки. У него довольно скоро срослись переломанные кости ног и руки, зажило лицо, только никакими средствами самым знаменитым знахарям не удалось извлечь из-под кожи голубоватые крупинки пороха. Он унаследовал шхуну и получил последнее, четвертое имя — Голубой Ли.

Шхуна возвращалась от берегов Борнео, когда начался морской бой между «Хервегом» и отрядом английских кораблей. Голубой Ли повел свой «Лотос» на красные сполохи и орудийный гул. Драка, по всей видимости, шла большая, и Ли не без основания рассчитывал на добычу; при такой канонаде кого-нибудь да заставят сесть на рифы, вот тогда-то и можно будет поживиться. Голубой Ли давно мечтал о современном оружии: пулеметах, винтовках и особенно в небольшой пушке. Тогда бы он скоро расправился со своими конкурентами, из-за которых терпел немалые убытки и подвергался излишней опасности: слишком активная деятельность пиратских шаек подняла на ноги местные власти и голландские патрульные суда шныряли и у берегов и в открытом море.

После сильного взрыва стало так тихо, что с берега, до которого было полмили, доносился хор цикад. Голубой Ли благоразумно дождался рассвета и пошел к месту сражения. Там уже никого не было. Всю поверхность моря усеивали обломки Дерева, плавали спасательные круги, большая шлюпка, полная воды, в ней обхватил банку мертвый матрос. Вокруг сновало множество акул. В шлюпке оказалось несколько огромных дыр, держалась она на воде только благодаря бортовым запаянным бакам. Голубой Ли, разочарованный неудачей, хотел уже продолжать путь, как один из его матросов заметил дым костра на пустынном островке. Его заливало во время тайфунов, и потому там никто по жил, кроме крыс, которые во время наводнений отсиживались на вершинах трех десятков пальм. В бинокль Голубой Ли увидел военных моряков, судя по форме, не голландцев и не англичан. Особенно его привлек катер, стоявший в лагуне, а на катере что-то похожее на зачехленный пулемет. Это решило дело. В другом случае Голубой Ли со спокойной совестью прошел бы мимо потерпевших бедствие, но у них имелся пулемет, а может быть, еще что-либо не менее ценное. Ли приказал спустить шлюпку.