Клинок эмира - Страница 4

Наруз Ахмед пристально всмотрелся в лицо гостя, черты которого напоминали ему кого-то, и вдруг радостно воскликнул:

– Бахрам-ака?!

– Я, я… А ты уже совсем мужчина. Джигит! Смотри, что сделали одиннадцать лет. И вылитый отец!..

– Ну, говори, рассказывай, – торопил обрадованный хозяин, поспешно одеваясь.

– Расскажу все в дороге. Собирайся!

– А есть не хочешь? Может, поедим?

– Хочу, но время не ждет. Перехватим на ходу.

Не прошло и десяти минут, как два всадника выехали из безмолвного кишлака и стали медленно подниматься в гору по извилистой каменистой тропе.

– Нет! – тряхнул головой юноша и облизал разбитые в кровь губы. – Нет и нет! – повторил он.

Парень стоял, связанный по рукам и ногам. Его поддерживали с обеих сторон два дюжих басмача. На сатиновой косоворотке юноши с разодранным воротом алел кимовский значок.

Перед ним, шагах в трех, на округлом камне-валуне сидел широкоплечий чернобородый и горбоносый курбаши. Он холодно смотрел на пленника, полуприкрыв тяжелые веки.

Дело происходило ранним утром в узком и глубоком безводном ущелье. Лучи поднявшегося солнца сюда еще не проникли. Вокруг возвышались дикие скалистые нагромождения, грозные и молчаливые в своем окаменелом раздумье.

– Глупец! – с усмешкой бросил курбаши. – Тебе неведомо, какая новая судьба ждет тебя и твой народ. Ты подобен слепцу. Ты видишь лишь то, что у тебя под носом.

Комсомолец угрюмо молчал, сплевывая кровь.

– Скоро на эту землю, – продолжал курбаши, топнув мягким сапогом, – придет священная армия воинов, старых, истинных хозяев. Они изгонят с нашей земли всех вероотступников, уничтожат всех большевиков. Они сурово накажут тех, кто поддался на безбожную агитацию коммунистов и записался в колхозы. Они восстановят священную власть эмира бухарского. И горе тому, кто не захочет встать под зеленое знамя армии ислама. Ты слышал о таком воине, как Ибрагимбек?

Комсомолец усмехнулся и ответил:

– Как же не слышать! Все зовут его Ибрагимом-локайцем, бандитом, конокрадом. Какой он воин! А ты слышал такие имена, как Кизилхан, Кур-Ширмат, Мадаминбек, Азизхан, Ашимбай-Керим, Аман-Палван?

Да, эти имена были знакомы курбаши. Больше того, почти всех он знал и видел. Это были такие же, как и он, главари басмаческих шаек.

Но курбаши предпочел дипломатично промолчать.

– Молчишь? – повысил голос комсомолец. – Они, как и ты, говорили: «Всех изгоним, всех уничтожим, всех накажем». А что стало с ними? Забыл? Я тебе напомню: их поганые кости, обглоданные шакалами, разбросаны в песках. То же ждет и твоего Ибрагима. То же ждет и тебя.

Глаза курбаши почти совсем закрылись. Стоявшие за его спиной басмачи глухо зароптали. Один из них, худой и высокий, шагнул было к юноше с тяжелой камчой в руке, но, остановленный жестом курбаши, попятился назад.

– Глупец! – еще раз повторил курбаши. – Ничтожный ты человек. Упрямство обойдется тебе дорого. Ты говоришь чужим языком, мальчишка, а я требую, чтобы ты заговорил своим.

– Я говорил языком человека, а не эмирского раба, – отрезал юноша.

– Я обещаю тебе сохранить жизнь. Ты еще молод. У тебя есть отец, мать и, наверное, любимая. Что из того, что ты загубишь свою жизнь и опечалишь их? Кому от этого польза?

– Я все время думаю о пользе для них и для всех честных мусульман, поэтому не трать лишних слов…

– Подумай! – предупредил курбаши. – Я требую от тебя немногого. Скажи, что было написано в той бумажке, которую ты вез на погранзаставу и проглотил?

Юноша молчал.

– Думай быстрее! – напомнил курбаши.

– Мне спешить некуда. Это тебе следует торопиться. Вот наши нагрянут…

– У тебя длинный язык, – прервал его курбаши. – Смотри, я могу его укоротить.

Юноша усмехнулся и сказал:

– Наши языков не режут, а вот голову тебе отхватят, как бешеной собаке.

Басмачи загудели, стали плеваться и с нетерпением поглядывали на своего главаря. Неужели он и это стерпит?

– Верблюжий ублюдок, – процедил сквозь зубы курбаши и поднялся с камня. Сжимая в руке плеть, он сделал шаг вперед, но в это время к нему подбежал мирза[7] банды Хаким и, не переводя дыхания, доложил:

– Едут… Двое едут… Бахрам и другой… молодой.

Курбаши оглянулся. Из горловины ущелья, приближаясь к лагерю басмачей, скакали два всадника. Один из них был Бахрам, другой – Наруз Ахмед.

– Да, это он, – тихо, только для себя, промолвил старый курбаши, и на короткое мгновение что-то человеческое и давно забытое шевельнулось в его груди. – Он… он…

Всадники спешились и, оживленно переговариваясь, направились к курбаши. Не доходя шагов десяти, Наруз Ахмед вдруг остановился. Он пристально взглянул на басмаческого главаря, как-то сгорбился, и из уст его сорвался крик:

– Отец! Отец!

Он стремительно подбежал к курбаши и бросился в его простертые руки. Старый курбаши Ахмедбек (а это был он) обнял сына, похлопал его по спине, отступил на шаг назад, окинул пытливым взглядом и сказал:

– Палван[8]!

Наруз отвел в сторону лицо с внезапно увлажнившимися глазами.

Нет, не напрасно он день и ночь думал об отце. Не напрасно втайне гордился тем, что в его жилах течет кровь такого человека! Не напрасно верил в возвращение отца. И вот отец стоит перед ним, такой же крепкий, сильный, без единой сединки в бороде. И глаза его, как и тогда, одиннадцать лет назад, смот-рят открыто, смело, по-орлиному. Так вот почему помалкивал хитрый Бахрам и не говорил о том, кто ждет их в ущелье. Подарок! Да какой еще подарок!

Под шушуканье и одобрительные возгласы басмачей отец и сын отошли в сторонку и уселись на камнях.

Несколько мгновений они молчали, удивленно и радостно разглядывая один другого. Первым начал разговор Ахмедбек. Он стал подробно расспрашивать сына, где и как живет он, в чем состоит его работа, поинтересовался семейными делами Наруза и, наконец, спросил, жива ли мать.

Подошел Бахрам, опустился на землю, попросил закурить.

– Бек, – сказал он, затягиваясь дымом. – Твой человек ждет приказа.

Курбаши повернул голову. Невдалеке стоял высокий и тонкий, словно жердь, басмач, прозванный в банде насмешливым именем Узун-кулок – «Длинное ухо», – и нетерпеливо топтался на месте.

Ахмедбек прервал беседу и приказал человеку подойти. Тот торопливо подбежал, скользнул быстрым взглядом по лицу Наруза Ахмеда и обратился к курбаши:

– Как велишь, господин, поступить с верблюжьим ублюдком?

Ахмедбек блеснул глазами и тотчас опустил веки.

– Я должен знать, что было написано на той бумажке, которая лежит в его желудке. Вытащи ее, – спокойно произнес он, будто речь шла о том, что бумажку следовало вытащить из кармана или тюбетейки.

– Все будет исполнено, господин, – басмач почтительно склонил голову, приложил руку к груди и удалился.

Прерванная беседа возобновилась.

Ахмедбек поинтересовался, был ли предупреж-ден кем-либо сын о необходимости подготовить лошадей.

– Да, был. В кишлаке Обисарым девять молодых объезженных лошадей отдыхают на выпасе в долине.

– Воробей на завтрак льву… – заметил курбаши.

Наруз объяснил, что в ближайшее время нет никаких надежд достать коней, так как все они взяты на строительство канала.

Вдруг страшный, нечеловеческий вопль огласил ущелье. Наруз вздрогнул.

– Что это? – с опаской спросил он, смотря в сторону лагеря.

– Ничего особенного, – успокоил его отец. – Узун-кулок делает операцию. Он у меня хирург.

Только сейчас Наруз Ахмед понял смысл приказа курбаши. Невдалеке несколько человек, навалившись на пленного, дико визжа и изрыгая проклятия, прижимали к земле его голову, руки и ноги. Узун-кулок действовал огромным ножом. А человек продолжал кричать так страшно, что у Наруза ослабли ноги и лоб покрылся испариной.

– Ты помнишь чеканщика Максумова? – спросил между тем отец. – Умара Максумова?