Клиника С - Страница 2

– А какие палаты я буду вести, Ирина Николаевна? – спросил Моршанцев.

– Вы неправильно ставите вопрос! – нахмурилась заведующая. – Сначала я должна убедиться в том, что вам можно доверить больных, пусть даже и под присмотром, а потом уже вы получите палаты. Если получите. У нас – отделение интервенционной аритмологии, а не терапия в скоропомощной больнице, где к больным пускают кого попало!

Можно было возразить, что терапия в скоропомощной больнице – это не какой-нибудь санаторий, а хорошая, настоящая кузница кадров. Чего только не увидишь в таких отделениях, каких только диагностических поисков не проведешь. Моршанцев пошел учиться на врача по призванию, а не из каких-то иных соображений (хотя надо признать, что фактор престижности профессии тоже им учитывался), на старших курсах дневал и ночевал в стационарах, стремясь все увидеть и всему научиться, и элитарного презрения к обычным больницам разделить не мог. Но возражать, тем не менее, не стал – велик был риск превратить первый рабочий день в последний.

Алла Анатольевна, улыбчивая энергичная толстушка позднего бальзаковского возраста, первым делом отвела Моршанцева к сестре-хозяйке – приодеть. Затем усадила в своем маленьком кабинете, вручила чистый блокнотик из самых дешевых и начала вводить в курс дела, попутно занимаясь своей повседневной деятельностью.

По идее, работа всех медицинских учреждений организована по единому стандарту, но это только по идее, на первый взгляд. В каждом стационаре, в каждой поликлинике существуют свои, особые правила и порядки, начиная с того, как приглашаются к больным консультанты, и заканчивая нюансами распределения обязанностей во время дежурств.

Моршанцев слушал, исправно мотал сведения на несуществующий ус, то и дело черкал в блокнотике. Когда Алла Анатольевна выходила по делам, он читал различные инструкции и приказы, папки с которыми стояли рядом в шкафу, – даже вставать не надо, только руку протяни.

В половине второго Моршанцева отпустили пообедать.

– Отдохните, Дмитрий Константинович, подкрепитесь, а потом я расскажу вам самое главное, – сказала Алла Анатольевна.

«Самое главное» заинтриговало, поэтому Моршанцев пообедал быстро, за десять минут. На дорогу до столовой и обратно плюс стояние в длинной, но быстро движущейся очереди ушло вдвое больше времени. Вернувшись в отделение, он застал старшую медсестру за чашкой растворимого кофе и хотел было деликатно подождать в коридоре, но Алла Анатольевна махнула рукой, приглашая заходить. От предложенного кофе Моршанцев отказался. Не из стеснительности, а потому что не признавал никакого кофе, кроме молотого, крепчайшего, приготовляемого из расчета две полных «с горкой» ложки на чашку. Если кофе для язвенника яд, так пусть этот яд будет полноценным, а не какой-нибудь сублимированной бурдой. «Моршанцев – ты перфекционист!» – осуждающе говорила бывшая подруга Жанна. Моршанцев в ответ улыбался, разводил руками и говорил, что он таков, какой есть, и меняться уже поздно. Когда-то поначалу Жаннина критика умиляла, «критикует – значит, я ей небезразличен», думал Моршанцев, но со временем постоянные нападки начали утомлять и послужили одной из причин для расставания. Другой причиной стала избыточная любвеобильность подруги. Моршанцев не был ханжой, но и не считал возможным делить любимую женщину с кем-то еще. Под «кем-то еще» с учетом Жанниного романтического энтузиазма вполне можно было подразумевать не одного человека, а целую группу товарищей.

– Институт у нас особенный, – начала Алла Анатольевна. – Другого такого нет не только в России, но и в Европе…

«Рекламная пауза, – подумал Моршанцев. – Все верно – новичок должен проникнуться величием и осознать сопричастность».

– …И люди у нас работают особенные, – заметив мелькнувшую на лице собеседника улыбку, Алла Анатольевна улыбнулась в ответ. – Да-да, особенные. Лучшие специалисты. В ЦКБ[1] наших врачей встречают с распростертыми объятиями, только не больно они туда рвутся…

Моршанцев приготовился скучать, но вступительное слово оказалось коротким – Алла Анатольевна уже перешла к делу:

– То, что я вам скажу, Дмитрий Константинович, очень важно. Важно для вас, чтобы вы смогли правильно влиться в наш коллектив и занять в нем подобающее место. Вы же собираетесь долго у нас работать, не так ли?

Моршанцев кивнул.

– Тогда прошу запомнить следующее. – Алла Анатольевна сделала коротенькую паузу, словно подчеркивая, оттеняя важность того, что будет сказано. – У нас не принято лезть в чужие дела. Активность следует проявлять только по делу, то есть – по отношению к своим больным и только с ведома и одобрения завотделением. Вы же слышали, как сегодня досталось Микешину от Ирины Николаевны?

Нетрудно было догадаться, что речь идет о Михаиле Яковлевиче.

– А что именно он сделал? – спросил Моршанцев, оставив риторический вопрос без ответа.

– Он неверно сориентировал больного в отношении сроков. Получилось так, что заведующая говорит одно, а лечащий врач – другое. Вы понимаете, чем чревата подобная ситуация?

– Понимаю. Недовольством, скандалами, жалобами.

– Вот-вот. Вы не обижайтесь, Дмитрий Константинович, что я вам все это проговариваю, ведь вы хоть и новичок у нас, но доктор, а я хоть и старшая, но медсестра…

– Что вы, Алла Анатольевна! – поспешил ответить Моршанцев. – Какие обиды, о чем вы? Наоборот, я вам очень признателен за то, что вы…

– Это моя обязанность, – мягко улыбнулась старшая медсестра. – Ирина Николаевна поручила – я выполняю.

Последняя фраза прозвучала строго и многозначительно, мол, не по своей инициативе я вас, доктор, поучаю, а потому как велено. Моршанцев понял намек и немного удивился тому, почему заведующая отделением не сказала ему этого сама. Да и зачем проговаривать ему, врачу пусть и молодому, но закончившему ординатуру, набравшемуся кое-какого опыта, очевидные вещи, известные каждому третьекурснику?

– Всегда помните, что за каждым больным стоит чей-то интерес, – продолжила Анна Анатольевна. – У нас не принято перебегать дорогу коллегам, не принято, как это говорят, «тянуть на себя одеяло», не принято выносить сор из избы. Все, происходящее в стенах института, должно здесь и остаться. Репутация института – это наша с вами репутация, и пятнать ее нельзя. Вы это и сами понимаете, это все понимают, только иногда делают наоборот. А таких проступков у нас не прощают. Все что угодно простят, поправят, если можно поправить, прикроют, если поправить уже нельзя, но вот с невменяемыми, будь они хоть семи пядей во лбу и самые золотые руки Москвы, у нас принято расставаться сразу и бесповоротно. Да еще если кто-то будет справки наводить – расскажут все как есть, покрывать не станут, поэтому трудоустроиться будет проблематично. Я вас еще не очень запугала?

– Не очень, тем более что к невменяемым я не отношусь.

– Вот и славно.

Алла Анатольевна допила остывший кофе и удивленно посмотрела на сидевшего напротив Моршанцева.

– У вас есть какие-то вопросы, Дмитрий Константинович?

– Нет.

– Тогда идите домой, хватит с вас на сегодня.

– Но ведь рабочее время еще не закончилось, – Моршанцев сверил наручные часы с висевшими над дверью.

– У нас работают не от звонка до звонка, а столько, сколько требуется. Сегодня у вас первый день, обилие впечатлений, вот и ступайте домой их переваривать…

Поездка на автобусе до метро добавила впечатлений, только на этот раз несколько отвлеченных.

– Она мне говорит: «У вас в Екатеринбурге недавно открыли филиал нашего института. Почему бы вашему мужу не обратиться туда?» Ага! Обратись! Туда без денег и соваться нечего! – громко, на весь салон, возмущалась «астая» дама, сидевшая впереди Моршанцева.

Слово «астая» Моршанцев придумал еще в школе для обозначения женщин, обладающих избытком форм. Грудастая, задастая, щекастая – все это вмещалось в одно емкое слово. Самому Моршанцеву нравились изящные, субтильные женщины и непременно – с большими доверчивыми глазами. Избыток форм, на его взгляд, отдавал вульгарностью, а за маленькими глазками крылись коварство и расчетливость.