Клеменс - Страница 10
– Хотя, слава богу, – начал он, – мы разжились немного, перестали вечно поститься, как тут Даунорас говорил, однако давайте-ка все хорошо взвесим да прикинем – не слишком ли накладно для деревни сначала потерять Клеменса, а потом отказаться от другой нашей гордости? От этого самого Должника, который и навлек, окаянный, на нас эту беду… Пусть себе живет, пусть играет, веселит нас, как когда-то! Но заранее предупреждаем: знай, коли приплывут сюда те купцы, так и скажем – можете забирать…
– На барана! На борова породистого обменяем!.. – понемногу оттаивали люди.
– Нынче купцы и не такое диво привозят! – перебил их Жямгулис. – Есть такая машина – молотилка называется! Запряг пятерку-шестерку лошадей или быков – и вся молотьба за день кончена! Нам бы хоть одну такую – не надо будет аж до Нового года цепами с утра до ночи молотить. А сколько зерна переводят за это время крысы да мыши! Сколько гумен сгорает, пока зерно высушишь!
По сердцу пришлись людям слова Жямгулиса, но тут уж не мог смолчать высокая шапка. Нахмурив брови, он захрустел бумагой и заговорил о том, что, мол, имеется жалоба с подписями, налицо наглядный факт совершения преступления в виде мертвого быка, а значит, кто-то должен понести ответственность. Этого требуют закон, правосудие и его мундир с пуговицами.
– Закон и вас мы, ясное дело, уважаем, – уверял Жямгулис, – и по возможности любили, любим и будем любить… Об одном лишь покорнейше просим: а нельзя ли этот закон как-нибудь так повернуть, чтобы и справедливость не пострадала, и мы в поисках ее не слишком себя обидели?
– Зачем же поворачивать? – почтительно произнес староста. – С законом шутки плохи! А еще хуже в суде, под носом у властей, рассуждать на манер Алялюмаса! Я полагаю, судье теперь ясно, кто сбил с панталыку этого оболтуса Должника?
Высокая шапка утвердительно закивал – ясно, дескать, ясно…
– Только, видать, – продолжал Даунорас, – старик жалеет, что его подопечный укокошил быка, а не старосту, благодаря которому перестали люди к Алялюмасу за дегтем обращаться – маслом колеса смазывают… Поразмыслил я тут хорошенько и вот что скажу: мы поступим не по справедливости, если осудим одного Должника, а этот завистник останется здесь и будет обвевать нас черным дегтем. Так вот, я согласен с добрым советом своего тестя Жямгулиса. Предлагаю оставить музыканта в деревне в качестве должника, покуда он нам не возместит причиненный ущерб, а смутьяна Алялюмаса выслать на пять лет, а может, и того больше, на каторгу.
– Вот спасибо, Даунорелис! – воскликнул Алялюмас. – Да с таким языком только хвалу богу воздавать или в чумном год могилы копать!
Напрасно Должник, звеня цепями, уверял людей, что Алялюмас ни при чем. Старик как раз советовал ему поступать наоборот – учиться терпению у дерева, у птаха, у родника лесного… Никто музыканта не слушал. Как ни брыкался, как ни ругался парень, люди все равно развязали веревки, сняли оковы и вместо Должника увели в цепях Алялюмаса, осужденного на девять лет каторги.
Три дня спустя приплыли из Алитуса два жандарма с саблями на боку, смахивающие на больших черных жуков. Даунорасу удалось еще нацедить им со дна мутного свадебного пива. Новобрачная нажарила говядины – накормила жуков, еще и на дорогу кусок сунула. Пусть сами жуют и про беднягу Алялюмаса не забывают.
А девятибедовцы после свадьбы все хлебали кислый кленовик и никак не могли очухаться. Только на этот раз уже не голова болела – щемило сердце. Да как же такое могло случиться: взяли и засудили безвинного человека!.. Верно, староста для своего пива воду из того проклятого колодца брал, и вовсе не пиво им в голову ударило, а бес попутал.
– Прости, Алялюмас, – крадучись подойдя к амбару, говорили они и стучали кулаками в стенку, – прости…
В подслеповатое оконце Даунорасова амбара видно было, как прикованный к жерновам Алялюмас улыбался, кивал людям, а сам продолжал молоть – даром старостиного хлеба не ел.
Но сегодня, узнав о приезде жандармов, никто не появлялся во дворе у Даунораса, все потянулись к реке. Один нес в кулаке кисет с табаком, другой держал круг колбасы, третий – рукавицы или шарф для колодника… Тихо переговариваясь и громко вздыхая, люди ждали.
Кто-то предложил Должнику поиграть – мол, с музыкой Алялюмаса проводим, – но тот лишь покачал головой и продолжал следить за горкой, за Старостиным двором.
Наконец двое жуков-жандармов и староста третий выкатились из застекленных сеней, направились к амбару и скрылись там. Вскоре они вышли оттуда, только теперь посредине шагал белый с лаптей до головы, запорошенный мукой узник. Поразились люди и даже испугались: Алялюмас, всю жизнь варивший черную-пречерную смолу – и вдруг такой белый!..
Староста спускаться к реке не стал, распрощался у ворот: черным пожал руки, а белого похлопал по плечу. Жандармы же, испугавшись такого скопления народа, принялись кричать лодочнику, чтобы он подогнал лодку ближе к ним, а не туда, где стояли в ожиданье люди.
Но провожающие пустились бежать вслед за лодкой по берегу. Обступив Алялюмаса, одни плакали, другие хватали его за руки и умоляли простить их. А жандармов упрашивали отдать дегтярю хлеб, колбасу и еще вот этот кисет с табаком…
Алялюмас опять же кивал головой, благодарил людей и говорил, что не держит зла ни на кого из них. Ведь мы братья, сказал, стыдно таить в душе злобу, прощаясь… Должнику старик велел не сокрушаться и поиграть людям, покуда не разошлись.
Музыкант хотел сказать Алялюмасу еще что-то, и не только он, все хотели, но не успели. Лодка уже отчалила от берега и все быстрее неслась по течению, унося белого Алялюмаса вдаль, мимо зеленых дубрав, в черную неволю.
Должник продолжал бежать следом по берегу.
– Алялюмас! – кричал он. – Как отец родной, скажи! Что мне делать? Я уже трижды должник, что мне делать? – кричал музыкант.
– Возвращайся! Возвращайся! – махал в ответ Алялюмас. – Люди ждут! Поиграй им! Может, и я еще услышу!
– Я в тройном долгу! – не унимался Должник. – Как мне жить, скажи!
Алялюмас попросил одного жандарма, у которого глотка не была забита мукой, крикнуть за него. И жандарм ответил словами Алялюмаса: