Кларкенвельские рассказы - Страница 35

— Верно, господин книжник. Кругом столько происходит безвестных убийств, столько притворства, что и говорить не хочется. Как ваш сыр?

— Слишком сух. Я люблю эссекский сыр, а не этот, сассекский.

— Тогда больше его не ешьте. Сухой сыр затрудняет работу печени и приводит к образованию камней. А залежалый сыр портит дыхание и кожу.

— Но я проголодался.

— Съешьте лучше сливочного масла. Вы же знаете поговорку: масло утром — золото, днем — серебро, а вечером — свинец. Отведайте-ка серебра.

— Я вижу, Томас Гантер, вы ни при каких обстоятельствах не забываете про свое ремесло, словно навеки к нему прикованы.

— Я же вам добра желаю. Сливочное масло очень полезно детям, пока они растут, и старикам, когда у них сдает здоровье. Вы — на середине пути. Ешь масло в начале, ешь масло в конце и живи сотню лет без морщин на лице. Слыхали этот стишок?

— Я слыхал такое присловье: хороший повар — наполовину лекарь. Это и к вам относится.

— А хороший лекарь — наполовину повар. Сам готовлю на огне экстракты и настои. Вы же знаете, вчерашние овощи никто есть не станет, точно так же никто не поверит в лечебную силу несвежего снадобья. Вот на днях..

— Кончай болтать, лекарь, — добродушно оборвал его Эмнот; в харчевне подобные вольности были в порядке вещей. — У меня от твоей трескотни уже уши ломит.

— От ломоты в ушах могу дать прекрасную мазь.

— Ни слова больше.

— Лучше остаться без обеда, чем без доброго совета.

— Молчите, говорю вам. Есть у вас новости, которые еще не навязли в зубах?

Лекарь пригнулся к столу и понизил голос:

— Только одна: монахиню собираются подвергнуть испытанию.

— За что?

— За то, что пророчествует против короля.

— Сейчас все так пророчествуют, Томас. Вряд ли она сильно ошибается, если предвидит его скорый конец.

— Город заткнет ей рот, будьте уверены. Лондонцы хотят, чтобы она помалкивала, пока не станет ясно, что нас ждет дальше. Они все — стеной за Генри, если он пожелает занять трон. Словом, ставят на победителя. Но у меня, Эмнот, есть и иные вести. — Лекарь придвинулся ближе, ощущая на лице дыхание Халлинга. — Могу я поговорить с вами по секрету?

— Можете.

— Вы про пять ран знаете?

— Про пять ран Спасителя?

— Нет. Нашего города.

Застучал дождь, Эмнот Халлинг перевел глаза на открытую дверь. За косыми струями вырисовывался силуэт впряженной в телегу лошади, праздно стоявшей у обочины.

— Уже над тремя святынями надругались, — доверительно зашептал Гантер. — Теперь, думаю, буйное пламя вспыхнет в церкви Сент-Майкл-ле-Кверн. А потом — в Сент-Джайлз-ин-зе-Филдз.

— Откуда вам это известно? А?

Книжник притворно закашлялся, будто поперхнулся сассекским сыром, и прикрыл лицо салфеткой. Кто сообщил Гантеру о планах избранных? На их заседании он не был, да и не мог быть; насколько Эмноту было известно, ни с кем из избранных, кроме него самого, лекарь не знался. Неужто ему удалось с помощью черной магии выведать, о чем шел разговор на тайных сборищах на Патер-ностер-роу?

— Один бедный человек, судебный посыльный, рассказал мне про стрелу, нацеленную на центр города. Про никому не ведомых людей и тайные средства. А потом я узнал многое другое от одной персоны, занимающей куда более высокое положение.

— Кто же это?

Гантер огляделся и, убедившись, что никто из соседей подслушать их не может, продолжил:

— То, что я скажу, Эмнот, нельзя передавать ни единой живой душе.

И поведал секретарю о том, как обедал у Майлза Вавасура и как обнаружил записи на обороте судебной бумаги. Рассказал он и о тайном ночном собрании лондонской знати в круглой башне. Тут Эмноту Халлингу незачем было изображать удивление. Рассказ Гантера встревожил и напугал его. Какая связь между этими сходками — с участием олдермена и помощника шерифа, рыцаря и барристера — и действиями избранных? Майлз Вавасур к избранным не принадлежит и ни разу не присутствовал, когда Уильям Эксмью давал им наставления, однако вот, записал же он что-то насчет грядущего пожара в церкви на Бладдер-стрит. Каким образом именитый законник мог прознать про готовящееся страшное злодеяние, да еще и с осквернением святыни? Вдобавок, он даже не попытался его предотвратить! Томас Гантер нашептывал про тайные шайки и никому не известных пособников, но об избранных он и слыхом не слыхал. Ему было известно только одно: главные попечители и заступники города тайком, под покровом ночи, сходятся на секретные толковища. И тогда Эмнот задал тот же вопрос самому себе: откуда они узнали о планах Эксмью? Халлингу почудилось, что он заблудился в лабиринте, в котором таится страшная опасность. Он-то считал себя с сотоварищами совершенно свободными во всех отношениях, ибо они носят в себе семена божественной жизни, но это оказалось лишь мечтой, на смену которой пришли подозрения и обычный человеческий страх. Трапеза закончилась. Ученый книжник и лекарь взяли из стоявшей на столе мисочки по щепотке зерен кардамона — освежить дыхание — и направились к конюшне Роджера.

— Боюсь, — промолвил Гантер, кутаясь от дождя в плащ, — что неведение, корень многих ошибок, кое-кого ослепило и ввело в заблуждение.

— Похоже на то, господин Гантер. Храни вас Бог.

— Да пребудет с вами милость Божия, Эмнот Халлинг. Доброго пути в этот дождь и ветер.

В дверях харчевни стоял Роджер из Уэйра и провожал каждого посетителя негромким «дай вам Господь удачного дня» и «с Богом».

— Отменно подкрепился, Роджер.

— Ей-богу, сэр, всегда пожалуйста.

Ханикин Файзелер хлебнул лишку, и Роджер повел хмельного гостя через мощеный двор к его лошади. Потом вернулся и вытер руки.

— Благослови Бог этих славных людей и спаси их от несварения желудка. Помоги им всласть облегчиться! — Он оглядел опустевшую харчевню. — Что за свинья набросала костей на пол? Уолтер, кто сидел за этим столом?

— Четыре бархатных капюшона, из ордена Святого Суизина.

— Если собралось четверо дураков, то трое там точно лишние. Ты хоть рыгнул им в рожи, а, Уолтер? Высморкался в их салфетки? Поковырял в своих гнилых зубах?

— Нет, сэр.

— И зря. — Слуги уже сгребали засохший хлеб и объедки в миски для подаяния нищим. — Видел Гудмена Рочфорда? Лосины обтянули его так туго, что видно было, какой у него его страшенный член. Ни дать ни взять — огромная грыжа. Я чуть в обморок не грохнулся.

— А какую канонаду он из задницы устроил! — присовокупил Уолтер. — Залпы из всех пушек. Вонь стояла — чуть не задохнулись.

— В омерзительном мире мы живем, Уолтер. Осталось несколько говяжьих языков. Убери их, пригодятся на ужин. Да протри мокрой тряпкой жилет. Вон, жиром закапал. — Роджер приостановился в углу и, склонившись, пригляделся к полу: — Господи Иисусе! Тут кто-то целую лужу нас…л! Черт его побери! Тащи быстрей ведро.

Уолтер рассмеялся и, насвистывая веселый мотив, вышел. Роджер со вздохом достал из кармана маленькую, усыпанную драгоценными камнями шкатулку. Если верить Генри Хаттескрейну, ее привезли из Африки; люди там живут на деревьях и питаются огромными белыми червями; у тамошних женщин собачьи головы, у всех мужчин и женщин по восемь пальцев на ноге. Истинно, мир полон чудес.

У подножия Креста на Чипсайде распевали дети. Словно по негласному уговору, на склоне дня они сбегались туда с окрестных улиц и заводили разные игры: кто в волчок, кто в вышибалочку; одни, сцепившись руками, по очереди таскали друг друга на спине, другие, разбившись на команды, перетягивали канат. Или все становились в круг, а какой-нибудь паренек, стоя в середине с надвинутым на голову капюшоном, должен был определить, кто хлопнул его по плечу или спине. Многие приносили с собой игрушечных лошадок или свинцовые фигурки рыцарей в доспехах. Взявшись за руки, ребята водили хоровод и припевали: