Кларкенвельские рассказы - Страница 34

— Всё должно блестеть! — приговаривал он, расхаживая по громадной кухне, примыкавшей к главному залу. — Всё! Абсолютно всё! Слышишь, Уолтер? — окликнул он молодого поваренка. — Покажи-ка мне руки. Ты дерьмо мешал ими, что ли? Марш мыть! Джон, шумовку надо ополоснуть. Не видишь, на ней пена осела. Куда это годится? Никуда!

В кухне друг напротив друга пылали два очага: на одном готовили рыбные блюда, на другом — мясные. Жар от них шел такой, что многие повара, скинув рубахи, орудовали в одном исподнем. Дух человечьего пота мешался с прочими запахами. Роджер ходил по кухне в богато расшитом жилете, к которому узкими ремешками пришнуровывались лосины. Ремешки прозвали в народе «шлюшниками». На ногах у Роджера красовались остроносые туфли с загнутыми по последней моде носами. Белый колпак, правда, портил весь шик и превращал щеголеватого хозяина харчевни, по его собственным словам, в «месиво из чего попало».

Роджер, как всегда, внимательно осматривал котлы и крючья для мяса, черпаки и песты, блюда и сковороды, висевшие на оштукатуренных стенах:

— На шумовке сало налипло! Прикажете мне самому его соскребать? Симкин, ты посылал за пряностями? — легко перекрывая шум, молодецки гаркнул он. — Шафрана осталось меньше, чем у монашки в заднице!

Симкин, один за трех поваров, готовивших мясные блюда, был малоприятным субъектом; его товарищи поговаривали, что стоит ему рыгнуть в молоко, и оно мгновенно свертывается. Не обращая на Роджера ни малейшего внимания, он продолжал утрамбовывать тушки жаворонков и голубей в большой плоской деревянной чаше.

— Смотри, Симкин, не будешь меня слушать, Бог тебя накажет. — Роджер обтер пальцы о край миски со свиным жиром. — Недаром же говорят: кто рожей страшён, тот и манерами дурён. Верно, Симкин?

Симкин пристально глянул на хозяина и произнес:

— У меня тут, господин Роджер, дел по горло, некогда мне бегать за шафраном, точно последняя стряпуха за провизией.

— Ха, вы только послушайте! Он еще и перечит! Между собой работники звали Роджера «Госпожа Дерден» [90]или «Матушка Трот»; [91]как и эти старушки-вострушки из популярных представлений, Роджер был остер на язык и любил отпускать соленые шуточки. Он походил на них даже внешне — худощавым лицом и семенящей походкой.

На длинном столе лежали фазаны, гуси, дичь, солонина, свинина, бекон и рубец. На вертеле вместе с кабаньей головой и оленьим боком жарилась и другая мясная всячина. Рядом на треноге над раскаленными углями кипел здоровенный котел, из которого престарелый повар вылавливал крюком куски мяса. Он стоял у котла тридцать лет, а на этой кухне появился задолго до Роджера. Собственно, за сто с лишним лет до Роджерова заведения на том месте уже стояла харчевня, что лишний раз говорит о приверженности лондонцев своим привычкам.

Запахи от разных сортов жарящегося-парящегося мяса накатывали волнами, сливаясь с более резкими запахами щуки и линя. Отдающий плесенью запашок угря мешался с тяжелым духом свинины, пронзительный запах сельди — с медленно расползающимся запахом воловьего мяса, составляя полифонию запахов, построенную по законам контрапункта. Не кухня, а городок запахов. Всякий шедший мимо харчевни обязательно принюхивался к разнообразным ароматам: то потянуло олениной, а то — окунем, то луком-пореем, а то — бобами, теперь — зеленым инжиром, а следом — капустой. Запахами готовящихся рыбных и мясных блюд пропитались в округе даже камни; сюда сбегались все окрестные собаки, поварята подстреливали псов из лука или рогатки и сбрасывали убитых в канаву в конце улицы. Само название улицы — «Нанчен» — намекало на полуденную трапезу, ланч.

Роджер тем временем наблюдал за молодым поваром, который безуспешно пытался перемешать рубленую свиную печенку с молоком, крутыми яйцами и имбирем.

— Полюбуйтесь на него! Ровно строитель, что начал возводить дом, да так и не закончил! — не выдержал он. — Господь может послать человеку славное мясо, но дьявол подсунет поганого повара, и тот мясо изгадит. Так ведь, Митток?

Не поднимая глаз от разделочной доски, Митток еще глубже всадил нож в имбирный корень и буркнул:

— Печенка до того жестка, хозяин, что ею впору вместо мяча играть. Вы когда на базар-то ездили?

— Ага, понял: виноват я. Помилуй меня, Дева Мария, ибо грешен.

Постоянные жара и шум добавляли пылу любой словесной стычке. Случайный прохожий наверняка решил бы, что в кухне идет нескончаемая свирепая грызня.

— Ладно вам, хозяин. От красивых слов только голова пухнет.

— Тебе, сукин сын, ясное дело, виднее. То-то у тебя задница с два бочонка.

В кухню вбежал половой Уолтер и, приложив к губам кулак, будто собирался протрубить в рог, крикнул:

— Пришли! Уже пришли!

На обед прибыли первые посетители и, стянув с головы шапки, уселись. Уолтер уже разложил на столах подносы с салфетками и деревянными ложками. Перед каждым едоком появился каравай хлеба и кружка, а также плошка с солью — на двоих. На столах стояли железные фонарики с роговыми окошками, в сумрачные дни их зажигали, хотя в харчевне вполне хватало свету. Оштукатуренные стены были украшены сценами охоты с собаками и ловчими птицами. Из охотничьих ртов вырывались обычные для этой забавы возгласы: «Ну, пошел!», «Ату его!», «Берегись!». Красный глинобитный пол был устлан свежим тростником.

Как только Роджер вошел в зал поздороваться с первыми гостями, раздался знакомый дружный хор приветствий: «Как жизнь? Что поделываешь? Как поживаешь? Дай тебе Бог удачного дня». Этими извечно повторяющимися фразами каждый новый день присоединялся к череде прожитых в ладу дней. Роджер принимал у них плащи и накидки, приветливо кивал незнакомым посетителям, а с давними знакомыми перешучивался, называя их «сэр ненасытная утроба», «сэр блюдолиз» или «сэр обжора». Едва колокола церкви Сент-Денис пробили двенадцать раз, как со всех сторон посыпались требования подать отварную говядину с гвоздикой и жареным миндалем, мидии в щучьем бульоне, сваренные в вине свиные уши, жареных куропаток с имбирем, обсахаренных жареных угрей и скумбрию в мятном соусе. Тем временем повара выкладывали на блюда вареные или тушеные фрукты и овощи — есть их сырыми считалось вредным для здоровья. Кушанья подавались на оловянных тарелках, а ножи едоки носили с собой. Напитки разливались в кожаные, деревянные или оловянные кружки. На каждом столе стояла миска для хлебных крошек и объедков; позже Роджер раздавал их нищим, ожидавшим за входной дверью.

Разговаривали громко, оживленно, не чураясь непристойностей. Кто слышал что-нибудь новое про короля? Посетители обменивались с соседями по столам слухами и домыслами, дружно сетуя на тяжкие времена. Одно было известно точно: Генри Болингброк, вместе с взятым в плен Ричардом II, недавно прибыл в Данстабл и с часовой башни объявил собравшейся на площади толпе, что в первый день следующего месяца рассчитывает быть в Лондоне. На первое сентября приходился день Двенадцати Мучеников; неудивительно, что посетители харчевни принялись толковать о тринадцатом. Всем было ясно, что Генри жаждет завладеть троном.

— Придет иное время года, а с ним, быть может, грусть-тоска для всех нас, — сказал Ханикин Файзелер Хьюджину Ричоксону.

— Молю Бога, чтобы послал нам жизни веселой, — ответил Хьюджин.

— Я не против. Как поживает твоя сестра?

— Хорошо. Лучше некуда.

За соседним столом Роджер разглядывал украшенную драгоценными камнями шкатулку, которую ему предлагал купить Генри Хаттескрейн.

— И сколько ж она стоит?

— Тебе, Роджер, — дешево.

— Нюхом чую: тут дело не чисто.

— Нет, клянусь тебе. Из Африки привезли.

Лекарь Томас Гантер обедал с ученым мужем Эмнотом Халлингом. Оба принадлежали к древнему ордену Мужчин, Которые Любят Гладить Кошек. Название ордена можно трактовать и буквально, однако выражение «гладить кошек» означало в те времена и другое: решать головоломную задачу тихо, мирно, полюбовно. Накануне вечером они обсуждали такой вопрос: если бы Адам никогда не знал Евы, было бы население Земли сплошь мужчинами? Во время этой беседы Гантер пригласил Халлинга отобедать с ним на следующий день. Он не подозревал, что Халлинг принадлежит к избранным, но очень уж ему было по душе общество ученого книжника и его рассуждения о разных заумных материях. За обедом Халлинг рассказал Гантеру про неожиданную встречу его двоюродного брата с какими-то вроде бы призраками. На это лекарь заметил, что фантомы, в телесном или бестелесном виде, могут быть сотворены силами, порожденными не землей или водой, не огнем или воздухом, и даже не их порожденьями. Он напомнил последние слова монаха Джервейса из Уинчестера перед своей внезапной кончиной: «Кто там стучится?» Много вокруг погрязших в ворожбе и чернокнижии, они плетут заговоры да ночами творят дьявольские заклинания.