Кларкенвельские рассказы - Страница 25

— Странное какое-то проклятие.

— Однако же efficiens. [77] Хоровод не останавливался ни на миг — ни попить, ни поесть, хоть плачь. Плясуны могли только прыгать да коленца выкидывать. Они молили о передышке, но ноги их не слушались и двигались все быстрее. И так день и ночь. Они уже выли, словно буйный ветер, но помочь себе ничем не могли. Отец одной плясуньи попытался было выдернуть ее из круга, так у него оторвало руку. Целый год прошел, но проклятие священника не утратило силы. Хоровод продолжал кружиться, только танцоры постепенно уходили по пояс в землю. И вскоре она накрыла их с головой, но люди слышали, что пляска продолжалась и там. Некоторые утверждают, что покойники тоже присоединились к веселью..

— Жуть.

— Кое-кто уверен, что они и поныне пляшут.

Монах смолк, осторожно перевернул страницу фолианта и вгляделся в миниатюру: из ворот древнего, обнесенного стенами города торжественно, будто шествуя в храм, выходят жители, держа перед собой музыкальные инструменты, напоминающие гитару и старинные кимвалы.

— Подобные истории, сэр Майлз, я слышу повсюду, куда бы ни шел. О плясках под землей.

— И что же, люди верят в эти россказни или принимают за обычные байки?

— Кто ж их знает? — Монах опять перевернул страницу; яркие миниатюры кратко излагали известную притчу о животных: заяц Кауард волочит связанного лиса Рейнара на суд, где заседают волк Исангрин, петух Шантиклер и курица Пинти. Волк держит перед собой похожий на астролябию круглый предмет, украшенный узором, который кажется бесконечным. — Если прошлое — всего лишь воспоминание, оно напоминает сон. Если же это сон, он — не более чем мираж.

Вскоре сэр Майлз Вавасур покинул аббатство Бермондзи и направил коня на северо-запад, к Лондонскому мосту. Там его стали теснить со всех сторон, конь с трудом пробирался меж телег и повозок, ехавших навстречу друг другу. В воздухе висел густой дух толпы. Когда они наконец выбрались на дорогу, конь, почуя волю, пустился галопом. По какому-то наитию Вавасур поскакал по берегу к Олд-Суон-Стэрз, потом по Олд-Суон-лейн свернул на север, к церкви Сент-Лоренс-Паунтни. Про легенду о проклятом хороводе он уже и думать забыл — очередная старая побасенка для несмышленышей; такие обычно начинаются: «Жил-был в старину один человек…» Он выехал на угол Кэндлуик-стрит; помнится, Джолланд сказал, что прежде эта улица была частью церковного двора. Теперь там стояли ряды домов, конюшня, хозяин которой сдавал лошадей в аренду, лавка шорника и пивнушка под вывеской «Неспешно бегущий пес». Оттуда слышалась музыка, кто-то пел «Наш мир — это лишь карусель». Вавасур подъехал поближе и, склонившись к луке, заглянул в окошко со средником. Его глазам предстал весело кружащийся хоровод.

Стоял последний день июля — канун Ламмаса, праздника урожая.

— И будет молодость без старости. И будет красота незапятнанная. И будет здоровье, а болезней не станет. И будет отдых без всякой усталости. И будет сытость, а нужды не станет. И будет почитание, а лиходейства не станет, — возглашал Уильям Эксмью, обращаясь к избранным. Он тщательно готовил речь, чтобы она не обманула ожидания слушателей; похвалил Гаррета Бартона за то, что тот повесил «Восемнадцать постулатов» на двери возле собора Св. Павла; объяснил, что убийство писца тоже обернулось к их общей выгоде: после его неожиданной смерти народ тем охотнее прочтет «Постулаты». — Шлюзы открыты, поток хлынул. Лишь когда будут нанесены все пять ран, наступит день испытаний и отчаяния, день тьмы и мглы, день могучих туч и урагана, день оглушительного шума и рева труб; и мы увидим всё своими глазами. Вот тогда и явится Он во славе, ослепляя сиянием и ублаготворяя своих сторонников и любимцев. Однако на что сейчас устремим мы наши взоры? Предначертанное должно свершиться в церкви Гроба Господня.

Он имел в виду церковь Гроба Господня, что за Ньюгейтской тюрьмой, — самую большую приходскую церковь во всем Лондоне, хотя стояла она вблизи всем известного острога, настолько вонючего и мерзкого, говорили в народе, что даже крысы оттуда бегут. Гнусное узилище отравляло собою всю округу: смрад заползал в проулки, проникал в дома, постоянно грозя сыпным тифом. От зловония ныли кости. Поскольку из тюрьмы нередко доносились вопли узников, ее окрестности прозвали «округой судебного дознания». Ничего удивительного, что ближнюю церковь назвали церковью гроба, да только из этой могилы не суждено было восстать никому!

— Положимся на пословицу: все хорошо, что хорошо кончается, — продолжал Эксмью. — Первые две раны разверзлись с помощью Всемогущего Господа. И теперь, с Его же помощью, займемся третьей. Часовня на славу запылала от рук человечьих. А сейчас воспользуемся вот чем. — Он показал собравшимся манускрипт, озаглавленный «Книга огня для испепеления врагов»; в ней объяснялось, как изготовить balle de fer, [78]который взрывается с чудовищной силой. Надо заполнить полый свинцовый шар порохом, объяснил он, завернуть его в кожу, а потом положить в зарядную камору, где уже ждет запал, отделенный от шара только клином. Достаточно выдернуть клин, и готово — «греческий огонь» охватит всю церковь. А для поджигателя опасности почти никакой. — Вы же знаете, Господь нам всем уготовал вечную жизнь. Мы — первичная материя, созданная в начале сотворения мира. Мы хранимы от всяческого зла. Роберт Рафу, Бог с нами! Согласно Его воле руководство этим делом возлагается на тебя.

Эконом вздохнул и жалобно оглядел собрание, будто просил пощады.

— Мой черед пришел раньше, чем я думал. Прочитав на лице Рафу страх, Уильям Эксмью возликовал. Стало быть, он принял верное решение. После того как избранные разошлись, вместе с Рафу он направился к конюшне; там под присмотром конюхов стояли на привязи их лошади.

— Не волнуйся, Роберт. Бог тебя не оставит. — Он вгляделся в лицо эконома. — Ты спокоен?

— А луна правда сделана из телячьей кожи?

— На таком вопросе зубы обломаешь.

— Да уж, потверже алмаза будет.

— Но и его можно маленько смягчить.

— Что ты хочешь сказать?

— То, что сделано, можно и воротить. Если башмак не по ноге, его не долго и скинуть.

Приманка наживлена, капкан готов; пора отойти в сторонку.

— Всякий, кто избавит меня от этого бремени, станет мне добрым другом. — Рафу даже замер посреди улицы. — Если моя судьба предрешена, я ей покоряюсь, но ведь вере можно послужить разными другими способами. — Теперь он говорил горячо и даже скинул с головы капюшон. — А вот если погибну, выполняя поручение, поднимется большой шум, начнут выяснять причины… Эконом собора Святого Павла — не мелкая сошка, он человек заметный.

— Разумеется.

— Собрание общины, дознание… Все это дело долгое. — Рафу посторонился, пропуская двоих мужчин, тащивших лестницу. — Ты мне дашь знать о своем решении?

— Есть у меня один знакомый паренек, Хэмо его зовут. Простая душа, не умничает, таких Бог любит. Может, он согласится отнести устройство в церковь Гроба Господня и выпустить огонь на волю. Ну, что, полегчало у тебя на душе?

— Еще бы!

— Тогда ты должен с ним переговорить. Встретимся нынче к вечеру, перед заходом солнца.

Эксмью предвидел, что эконом не захочет выполнять опасное поручение. Хотя Рафу и клялся в приверженности идеалам избранных, он был человек робкий и легко падал духом. Короче говоря, еретик, но не мученик. Кроме того, Эксмью решил покончить с Хэмо. Не исключено, что юнец слишком много знает. В последние дни Хэмо стал вызывать большие опасения, особенно когда до Эксмью дошло, что парень ходил к кларкенвельской монахине. Об этом сообщил его давний знакомец, управляющий обители Девы Марии, который за свое рвение получал от Эксмью подарки в виде керамической посуды и отрезов мануфактуры из запасов аббатства. О чем именно толковали Хэмо с монахиней, Эксмью не ведал, но подозревал, что о многом. Оба были порождением тьмы, внебрачными ублюдками; между ними, естественно, возникла тайная взаимная приязнь. Если Хэмо ненароком обмолвился о смерти зубодера, сообщила ли она ему правду? Или он просто жаждал облегчить душу? Говорил ли он с нею об избранных? Дошли ли до него слухи о тайном обществе «Доминус»? От одной этой мысли тело покрывалось горячим едким потом — он быстро стыл и тек ручьями, будто Эксмью вознамерился растаять, как льдинка.