Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника - Страница 13

Начало обучения в Мидл Темпл было отложено в связи с начавшейся в Лондоне эпидемией чумы и пошатнувшимся здоровьем самого Хайда, мучившегося приступами лихорадки. Несколько месяцев он провел в поместье отца Пертон, куда семья перебралась из Динтона в 1625 году. Из Пертона было несложно выезжать в Оксфорд, где Хайд все же получил степень бакалавра. Летом 1628 года во время судебной поездки по стране, начавшейся в Кембридже, с дядей, верховным судьей Николасом Хайдом, Эдвард заболел. Поначалу это посчитали простудой, следствием жаркой погоды, но болезнь оказалась оспой, едва не убившей его. Эдвард провел в постели несколько недель, а затем долечивался в Пертоне.

Поездки судейских по стране Хайд считал важной частью подготовки юристов. Они не только давали возможность лучшим образом узнать «джентри, народ и манеры Англии», но и познакомиться с юридической практикой досконально. Это был «тяжелый труд, но сопровождающийся удовольствиями и получением дохода». Хайд даже уверился, что юристы живут на несколько лет дольше людей других профессий благодаря этим поездкам и постоянной верховой езде [10, 18]. Трудно сказать, так ли это: пример самого Эдварда говорит о подстерегавших опасностях, да и дядя Николас скончался в 1631 году от простуды, подхваченной во время поездки. Впрочем, болезни Эдварда могут говорить не о слабости его здоровья, скорее наоборот. То, что он выздоровел на протяжении короткого времени от двух тяжелых заболеваний, свидетельствует о крепости организма. Поскольку в те времена смертность от инфекционных болезней была высока, причем не только среди детей, а вдовство было обыденным делом для совсем не старых людей, можно считать, что Хайду повезло. Первые приступы подагры, от которой он страдал три десятилетия, появились в 1644 году. В целом, здоровье Хайда и в зрелые годы казалось приемлемым, что, возможно, объяснялось отличавшей от многих людей его круга умеренностью в алкоголе и, в меньшей степени, в питании. В своих записях он жаловался, иногда шутливо, на полноту. В литературе встречалось суждение, что его полнота была следствием метаболизма, хотя само это понятие не было известно в те времена.

Для приехавшего в Лондон обучаться на адвоката молодого человека вопрос о здоровье вряд ли был самым острым. Столица предлагала немало соблазнов, и Эдвард не прошел мимо них. Как заметил Оллард, «трудно судить, в какой степени мистер Хайд в молодости был человеком удовольствий» [74, 15]. Автобиография не сообщает деталей («для этого нет причин»), но позволяет о чем-то догадываться. Хайд так описывал нравы тех дней: «Это было время, когда многие юные неопытные джентльмены, у которых не было ангела-хранителя, чтобы их защитить, неожиданно и быстро губили себя в море вина, женщин, ссор, азартных игр, что едва не опрокинуло целое королевство, в том числе знать и джентри. Божье благословение помогло ему (автор везде пишет о себе в третьем лице – А. С.) выпутаться из этого лабиринта (его характер и наклонности позволяли больше держаться в стороне от беспутных занятий, чем принимать участие в них)» [10, 22]. Только что неудачей окончились военные экспедиции в Кадис и на Иль де Ре, Лондон был полон солдатами и моряками, дворянами, готовыми наняться на военную службу. Те, у кого было, что тратить, и те, кто хотел наполнить карманы любыми способами, заботились о праздном времяпрепровождении, наполненном низкими удовольствиями. Из намеков Хайда видно, что он не гнушался общаться с офицерами не у дел и моряками, проводя с ними «слишком много времени» и «получив от них некоторый опыт», пригодившийся во время гражданской войны, когда в ставке короля такого рода люди окружали его. Он признавался, что иногда участвовал в их развлечениях, избегая, однако, «открытого разврата». От порока спасало то, что в любой день, или хотя бы перед сном, Эдвард читал, чтобы подготовить ответы своему дяде на поставленные им вопросы из юридической практики. Тем не менее, Хайд признавался, что предпочитал читать не сочинения юристов, а книги по политесу и истории, особенно римской, к обсуждению которой был весьма охоч. Кларендон жадно впитывал идеи, изложенные в книгах или высказанные в разговорах. С молодых лет в нем доминировали интеллектуальные интересы. Оллард заметил: трудно представить Хайда праздно прогуливающимся или проводящим время на рыбалке.

Разумеется, он проводил время не только в специфической компании вояк с плохими манерами, но и обществе равных себе или тех, кто был выше его по положению, кто «никогда не произносил грубого или скверного слова». В этих случаях существовал иной соблазн: его сотрапезники граф Дорсет, лорд Конвей и лорд Ламли «превосходили других в удовлетворении своих аппетитов». В таких случаях Хайд и сам «потворствовал собственному вкусу и находил удовольствие в том, чтобы хорошо поесть и выпить, однако без особого расположения к излишествам, но по правде, желая скорее выглядеть эпикурейцем, чем быть им» [10, 22]. Хотя Хайд обучался адвокатской профессии с «великим усердием», он не хотел быть ее «рабом», с радостью общаясь с «друзьями при дворе и в городе». Встречи происходили в том месте и в тот час, о котором договаривались заранее, и главной частью общения были беседы. Хайд подчеркнул, что общение с друзьями происходило не за счет учебы, время выкраивалось, если нужно, от часов, отведенных для сна. По существовавшему обычаю он вставал рано, чтобы посвятить себя юридическим делам, из-за чего никогда не пил лишнего, за исключением редких случаев, когда встречался с самыми близкими друзьями. Подняться рано, много выпив накануне, Эдвард не мог. Свободное время и каникулы он посвящал учебе и работе, почти не покидая Лондона; только два месяца летом он проводил в поместье семьи. Связывали ли Хайда тогда с кем-то любовные отношения? Судить об этом по тексту автобиографии невозможно; дружба подразумевала идеал мужского братства. Отсутствие информации позволяет предположить: до женитьбы постоянных отношений с женщинами у него не было, но мимолетные связи могли иметь место. В отличие от своего младшего, весьма откровенного, современника Самюэля Пеписа, Хайд ничего о своих связях не рассказывал, но это не означает, что их не было. Историк Оллард писал о продолжавшейся долгие годы, в том числе во время изгнания после гражданской войны, переписке Хайда с леди Дэлкейт: ее тональность заставляет предположить «амурную дружбу» [74, 27]. Эта дама происходила из семейства Грэндисонов, с которым Хайд породнился в первом браке. Когда возникла эта связь (если она действительно имела место) сказать невозможно. Не стоит забывать: главной задачей Хайда было преподать потомству моральный урок, и его собственная молодость должна была служить положительным примером преодоления соблазнов, трудолюбия в избранной деятельности, ценности дружеского общения.

Хайд постоянно возвращался к мысли о том, что бесконечно много получил от общения с друзьями. Почти всех их он считал людьми самых высоких человеческих качеств, называя себя худшим среди них: «Кроме Божественного провидения, хранившего его (от искушений) в течение всей жизни (не так строго, как следовало), дружба и общение с замечательными людьми спасли его от многих опасностей и неудобств, из-за которых другие молодые люди пропали. Их уроки, знания и советы научали его, сформировали его понимание (жизни). Благодаря их такту, изысканным манерам, справедливости, добродетелям и примеру определился образ его поведения, смирилась гордость, угасла горячность, и страсти были направлены вглубь себя. Нет ничего приятнее, чем часто упоминать тех, кто был тогда его друзьями, вспоминая достоинства и добродетели каждого» [10, 18–19].

В молодые и зрелые годы Хайд ценил дружбу больше всего, или, по крайней мере, так утверждал. Его собственный опыт, несомненно, повлиял на содержание одного из самых интересных его морально-философских эссе «О дружбе», написанном в последние годы жизни, когда те, кого он считал друзьями, или ушли в иной мир, или фактически его предали. Но это не разубедило его в том, что дружба – высшее проявление человеческих чувств, испытать которое доступно только мужчинам. О «женской дружбе» он не упоминает не словом. Он писал: «Дружба – это искусство и наблюдательность лучшего врача, заботливость и зоркость лучшей сиделки, нежность и терпение лучшей матери» [5, 136]. Использование метафор лечения носит подсознательный характер, отражая чувство утраты и собственное болезненное состояние. Кларендон был уверен, что настоящая дружба накладывает ряд обязательств. Во-первых, другу надо «помогать советом, потому что лучший цемент, удерживающий вместе – уверенность в добродетельности друга. Надо самым внимательным образом наблюдать, чтобы никто не отклонился от этих строгих правил, если обнаруживается малейшая склонность к этому, надо предостеречь и осудить, чтобы предотвратить падение». Во-вторых, надо «помогать другу в его интересах и претензиях с максимальной силой и большей искренностью, чем для себя». В-третьих, правилом дружбы является полное доверие и постоянное общение, без которого честный совет не будет вознагражден. В-четвертых, необходимо постоянство и твердая приверженность законам и обязательствам дружбы. По его мнению, дружба священнее уз брака. В любых делах другу следует доверять больше, чем жене, с которой делишь ложе. Если случится, что друг пал настолько, что нарушил законы добродетели и справедливости, словно неприкосновенность брачного ложа, с ним можно расстаться, и дружба окажется разрушенной. Но и когда общение прекратилось, доля влечения остается, о прежнем друге не говорят плохого, а благодарная память о прошлых отношениях сохраняется [5, 131–132]. Настоящей дружбе препятствуют некоторые «печально известные и позорные пороки», когда «безнравственные и похотливые люди» именуют свою страсть любовью. Это не дружба, а стремление получить удовольствие и удовлетворить низкие аппетиты [5, 134]. Придавая дружбе благородных людей исключительное значение, Кларендон объяснял недостойные поступки политиков, к которым он относился с легкой критикой, таким как Бекингем, Страффорд или Лод, именно недостатком дружеского общения. Тот, кто слишком быстро возвысился, часто окружен не друзьями, способными дать честный совет, а льстецами и подхалимами.