Классик без ретуши - Страница 36

Тем не менее, несмотря на высокий писательский статус Набокова, "Память, говори" вызвала и ряд негативных откликов. Особенно ядовитым получился отзыв у Александра Верта <см.>, которого, как в свое время и Глеба Струве, вывел из себя откровенный эгоцентризм автора. «Курьезное набоковское самодовольство» не пришлось по душе и Деннису Джозефу Энрайту, английскому поэту и критику, назвавшему "Память, говори" одним из лучших произведений Набокова, но в целом давшему довольно пренебрежительный отзыв о книге (как и обо всем набоковском творчестве). «Гораздо приятнее было жить этой, исполненной чувствительности и изящества жизнью, нежели читать про нее. Временами неестественный язык автора становится невыносимым. <…>. Любовь, страстное воодушевление и увлекательность подавляются надменным жеманством, а неожиданное для такой умудренной персоны игривое лукавство — лицемерием» (Enright D. J. Nabokov’s Way // NYRB. 1966. November 3. P. 4).

По мнению Ричарда Левина, неудача Набокова была обусловлена тем, что ему не удалось добиться должного равновесия между объектом и субъектом повествования, между Набоковым-мемуаристом, «движущимся сквозь реальные Санкт-Петербург, Берлин или Париж, и Набоковым-литературным героем, живущим в своем собственном мире». Признав, что Набокову по силам создавать отдельные фрагменты «удивительной красоты», критик считал, что эта красота «требует слишком высокую цену, возможно, слишком высокую для произведения, предназначенного быть автобиографией. Поскольку реальность и вымысел — одно и то же для Набокова, его способ постижения мира предполагает описание, а не анализ, внимание к следствиям, а не причинам. Его безразличие к психологии гораздо ярче проявляется не в презрительных насмешках над ней, а в созданных им двухмерных и гротескных персонажах, чья деформированность говорит об искажении реальности и указывает на художника, творящего свой вневременной Эдем искусства из грубого материала жизни и времени. Парадокс заключается в том, что после того, как лампа искусства осветила своим бессмертным изяществом "шутовской колпак жизни", не уцелело ни одно живое существо. Выбравшись из тюрьмы времени, Набоков попал в тюрьму собственного искусства. Ограниченность сознания перволичного повествователя и авторские отступления "в сторону" создают эстетическую дистанцию, в романах она изначально предусмотрена набоковским антиреализмом "Память, говори" содержит в себе точно такие же отступления <…>, но в то же время претендует на целостность сознания или, по крайней мере, на полноту воспоминаний <…>. Подвох не только в том, что по прошествии сорока лет память, как и следовало ожидать, говорит запинаясь, но и в том, что ее оплошности, так же как и превосходные реконструкции прошлого, специально предназначены создать эффект отстранения, присущий набоковским романам. Набоков лишь случайно выглядывает из-за щита искусства, в результате чего он становится таким же двухмерным, как и его персонажи; в то же время, лишенный гротескности, составляющей их сущность, он гораздо менее интересен, чем они. Набоков уже создал несколько романов в форме биографии. "Память, говори" — еще один курьезный гибрид: не то мемуары романиста, не то романизированная автобиография» (Levine R. Clockless Eden // New Leader. 1967. Vol. 50. № 7. P. 27–28).

Не знаю, как отреагировал бы на эту въедливую рецензию Набоков, но, думаю, его порадовало бы следующее заключение, сделанное Ричардом Левиным: «В конце книги "истинная жизнь" Владимира Набокова остается для нас такой же загадочной, как и "истинная жизнь" другого художника-фокусника, Себастьяна Найта» (Ibid. P. 26).

В творчестве Владимира Набокова «Ада» занимает особое место: в идейно-художественной концепции этого произведения нашли наиболее полное и законченное выражение главные эстетические принципы «позднего» Набокова (во многом повлиявшего на становление «постмодернистской» литературы 1970-1990-х годов). Работа над этим произведением продолжалась (со значительными временными перерывами) около десяти лет.

В феврале 1959 г. Набоков взялся за написание философского трактата "Ткань времени" (впоследствии он был отдан в авторство Вану Вину и вошел в четвертую часть "Ады"). В ноябре того же года писатель загорелся идеей создать научно-фантастический роман (он получил рабочее название "Письма на Терру", а затем трансформировался в "Письма с Терры" — очередную книгу набоковского протагониста). Увлеченный другими проектами (среди них — создание сценария по роману «Лолита», переводы собственных произведений. «Лолиты» — на русский, «Дара», "Соглядатая", "Защиты Лужина" — на английский), Набоков оставил и этот замысел. В последующее пятилетие писатель лишь спорадически возвращался к "Ткани времени". Всерьез за новый роман Набоков взялся в феврале 1966 г., решив связать воедино "Письма на Терру" и "Ткань времени" с историей о «страстной, безнадежной, преступной, закатной любви» между братом и сестрой — отпрысками одного из наиболее знатных и богатых семейств вымышленной страны Эстотии, возникшей по его воле на мифической планете Антитерра.

В октябре 1968 г. был закончен последний фрагмент «Ады» — рекламная аннотация (blurb), против всех правил помещенная ироничным автором непосредственно в самом тексте «семейной хроники».

Роман появился на свет в мае 1969 г. Предваряя выход книги, фрагменты «семейной хроники» (ч. I. гл. 5, 6, 9, 15, 16, 18, 19, 20) были напечатаны в апрельском номере журнала «Плейбой». В мае роман был издан нью-йоркским издательством «Макгроу-Хилл», с которым начиная с декабря 1967 г. (когда Набоков порвал с издательством «Патнэмз») у писателя завязались тесные деловые контакты (продолжившиеся до самой его смерти).

Хотя выход книги не сопровождался той истеричной атмосферой сенсационности, которая возникла после публикации «Лолиты», интерес к ней был огромен: ведь ее автором был всеми признанный мэтр, завоевавший себе громкое литературное имя и почетное звание прижизненного классика, капризный законодатель литературной моды, осаждаемый в своей швейцарской резиденции тучей любопытных журналистов и кинопродюсеров, алчущих заполучить права на экранизацию свежеиспеченного шедевра. (Информация к размышлению: еще до публикации романа права на его экранизацию были приобретены компанией "Columbia Pictures" за 500 тыс. долларов.)

Интерес к «Аде» был подогрет мощной рекламной кампанией, умело организованной главой издательства «Макгроу-Хилл» Фрэнком Тейлором. Живое участие в ней принял и сам Набоков. Об этом свидетельствуют некоторые опубликованные письма, относящиеся к интересующему нас периоду зимы-весны 1969 г. Обратимся к одному из писем, адресованных Франку Тейлору: «Дорогой Фрэнк, мне не хотелось бы каким-либо образом мешать твоим планам по рекламе. "Эротический шедевр" звучит неплохо <…> Подстегнутый твоим вопросом, я быстро выбросил из статьи такие эпитеты, как «фантастический», "радужный", «демонический», "таинственный", «волшебный», "восхитительный" и т. п.; но позволь мне повторить: я полностью полагаюсь на твой вкус и опыт» (14 января 1969).[120]

Отдадим должное «дорогому Фрэнку»: в отличие от руководителей «Патнэмз», недостаточно активно, по мнению Набокова, пропагандировавших его творчество, Тейлор и впрямь обладал немалым опытом в области книжного маркетинга. «Ада» еще не успела выйти из печати, а уже в марте расторопный издатель прислал писателю экземпляры двух журналов[121] с превосходной «Адорекламой», как выразился в благодарственном письме Фрэнку Тейлору польщенный автор.[122] Кампания по раскрутке набоковского романа на этом не закончилась «Ада» еще не успела дойти до прилавков книжных магазинов, а уже крупнейшая американская газета "Нью-Йорк таймс" салютовала Набокову хвалебной рецензией влиятельного критика Джона Леонарда: «Набоков — единственный еще здравствующий литературный гений. Никто, кроме него, не мог написать этот антидетерминистский шедевр, исполненный презрения к Фрейду <…> и Марксу (в нем нет ни политики, ни экономики, ни даже какой-либо истории); вместе с тем это сексуальный и философский роман, великолепная научная фантастика и внушающая благоговейный страх пародия. Если он [Набоков] и не получит Нобелевскую премию, то единственно потому, что она недостойна его» (Leonard J. The Nobel-est Writer of Them All // New York Times. 1969. May 1. P. 49). Спустя три дня на страницах литературного приложения к "Нью-Йорк таймс" появилась дифирамбическая рецензия Альфреда Аппеля, бывшего набоковского ученика по Корнеллскому университету, ставшего одним из самых рьяных исследователей и истых пропагандистов творчества писателя: «"Ада" — это великая сказка, в высшей степени оригинальное создание творческого воображения <…> — любовная история, эротический шедевр, райская фантазия, философское исследование времени» (NYTBR. 1969. 4 May. P. 1).