Китайская шкатулка - Страница 89

И вот, когда я составляла длинную и подробную инструкцию для моих инспекторов, поскольку собиралась отсутствовать почти год, ко мне пришла неожиданная посетительница.

Оливия Барклей не бывала в доме с тех пор, как переехала, и все эти годы мы мало виделись — однажды на свадьбе Марго и Адриана, куда Гидеон пригласил меня, и еще один раз в госпитале, где Гидеон выздоравливал после операции. Со слов Гидеона я знала, что Оливия несчастна, несмотря на огромное богатство и высокое положение в обществе. Этого ей было недостаточно: ведь дом по-прежнему оставался у меня.

Первое время Оливия писала мне письма, полные злобы и ядовитых слов, — угрожала оставить меня без крыши над головой, обещала сделать так, что я пожалею о своем приезде в Америку. Я никому не говорила об этих письмах, даже Гидеону, — тем более что они приходили все реже, а потом и совсем перестали появляться.

Пока мы шли с Оливией в гостиную, она придирчиво оглядывалась по сторонам, и мне стало ясно, что увиденное кажется ей оскорблением. Здесь больше не было никаких предметов викторианской эпохи, но и от ультрамодной мебели Оливии тоже не осталось и следа. В свой новый дом я привезла китайскую резную мебель из изысканного темного дерева, лакированные черные с золотом экраны, огромные, напоминающие дыню лампы, расписанные утками-мандаринками на красном фоне. Особенно должны были поразить Оливию три латунных журавля в натуральную величину, которые стояли в гостиной среди почти живых тростника и бамбука. Подавая чай в сервизе из перегородчатой эмали кобальтового цвета с бабочками и лепестками пионов, я заметила неприкрытое осуждение в глазах Оливии. Можно было подумать, что я заполнила дом старым хламом…

— Это не визит вежливости, — заявила Оливия, не притронувшись к жасминовому чаю и печенью с кунжутом и миндалем. — Я собираюсь перейти прямо к делу.

Ее голос звучал резко, словно удар кнута. Она открыла сумочку и достала два конверта — один запечатанный, другой нет. Протянув мне последний, миссис Барклей велела:

— Прочитайте сначала это.

«Снова письма, — подумала я. — И настолько важные, что она даже сочла нужным явиться сюда».

Я открыла конверт, осторожно вынула бумаги, лежавшие в нем, и тут мое сердце забилось, словно птица в клетке. Я сразу поняла, что Оливия пришла с дурными вестями, что она принесла в мой дом несчастье, хотя написаны письма были не ею. Обратный адрес указывал на частное детективное агентство в Сингапуре.

— Мне потребовалось пятнадцать лет, чтобы получить эту информацию, — сообщила она, доставая сигарету и закуривая, не спросив разрешения. — Я не верила, что вы дочь Ричарда Барклея или, во всяком случае, что он был женат на вашей матери. К сожалению, война уничтожила много документов и многих людей, но я наняла человека, который все-таки сумел узнать то, что мне требовалось.

Я не смотрела на бумаги. Я не сводила глаз с Оливии.

— И что же он узнал? — мягко спросила я.

— Что я была права! Ваша мать и Ричард Барклей никогда не были официально женаты.

— Нет, официально не были. И все-таки они были мужем и женой.

— Это ничего не значит в глазах закона и ничего не будет стоить в суде! Ваше свидетельство о рождении фальшиво — так же, как и документы о гражданстве. Я уверена, что это очень заинтересует власти, миссис Ли, и полагаю, вас вышлют обратно в Сингапур.

— А что это? — Я указала кивком головы на запечатанный конверт.

— Это письмо предназначено лично для вас. Мой человек прислал его вместе с отчетом.

Я удивилась, что Оливия не вскрыла конверт, запечатанный лишь каплей рисового клея, раз уж она разрушила мою жизнь…

В конверте оказалось письмо от преподобного Петерсона, который помог нам с матерью много лет назад.

«Прости меня, Гармония, — писал он. — Этот человек обманул меня: он притворился священником, и я доверил ему информацию, не предназначенную для чужих ушей. Когда я узнал, что обманут, я его выгнал, но попросил хотя бы передать тебе это письмо, если он сможет. Я не знаю, где ты сейчас, Гармония, но клиент этого господина знает наверняка — иначе зачем ему было узнавать о твоем прошлом? Раз уж я рассказал этому человеку правду, я должен рассказать правду и тебе, чтобы ее не использовали против тебя. Эту правду я давно поклялся никому никогда не открывать.

Дело в том, что твоя мать не умерла в тот год, когда ты уехала в Америку…»

Все остальное предстало передо мной в виде картин, а не слов, словно перелистывая страницы письма, я смотрела на экран, где одна сцена фильма сменяла другую. Моя мать услышала о новом иммиграционном акте, согласно которому даже дети американских граждан не имеют права приехать в страну. Мама отправилась к преподобному Петерсону за помощью, и он посоветовал ей изменить год моего рождения, потому что в восемнадцать лет я уже считалась взрослой и могла путешествовать одна. А потом моя мать притворилась больной, умирающей, чтобы я уехала и начала новую жизнь в Америке с моим отцом.

«Я рассказал этому проходимцу, — писал дальше преподобный Петерсон, — о том, как мы с Мей-лин фальсифицировали документы, и теперь это может быть использовано против тебя. Я искренне об этом сожалею. Но я не жалею о том, что не сдержал обещания, данного твоей матери. Потому что, передавая тебе эту новость, я могу сообщить и нечто куда более приятное. Я уже написал, что твоя мать не умерла в тот год, когда ты уехала из Сингапура. Но она не умерла ни на следующий год, ни еще год спустя. Через несколько месяцев после твоего отъезда она пришла ко мне и поведала совершенно удивительную историю. К ней неожиданно явился ее отец! Он нашел Мей-лин в ее жалкой трущобе и сказал, что, уйдя из дома, она оказала ему честь, поскольку спасла от позора семью, и теперь он просит ее вернуться.

Я навещал их. Мей-лин угощала нас чаем и своим божественным печеньем, которым она славилась. Я никогда еще не видел такой счастливой женщины. И я знаю, почему она была так счастлива. Потому что ты, Гармония, отправилась искать своего отца, Ричарда Барклея.

Я спросил ее, почему она сделала вид, что умирает. Мей-лин объяснила, что иначе ты никогда бы не уехала. И еще сказала, что, если она не могла быть с человеком, которого любила, пусть с ним будет ее дочь, и этого достаточно.

Через несколько лет я снова зашел к Мей-лин, и, когда мы с твоей матерью остались наедине и вдали от чужих ушей, она рассказала мне нечто совершенно невероятное. Вскоре после того, как она вернулась в родной дом, она решила узнать, как тебе живется в Америке. Ей пришлось это делать без помощи отца, потому что между ними была тайна, о которой нельзя говорить вслух: ты, Гармония, являлась позором семьи. Но Мей-лин должна была знать, что с тобой все в порядке, что ты нашла отца. Эти вопросы жгли ей сердце. Она писала письмо за письмом в Сан-Франциско, а потом неделями ждала ответа. Наконец Мей-лин узнала новости, получив вырезку из газеты, объявляющую о твоей помолвке с Гидеоном Барклеем.

Твоя мать собиралась немедленно написать тебе, но испугалась: вдруг, узнав, что она жива, ты захочешь вернуться. А поехать в Америку к тебе она не могла, потому что это запрещал закон. Мей-лин не знала, что делать. Целыми днями она молилась Гуань-инь и однажды получила ответ от богини самым невероятным образом. Мей-лин поведала мне, что богиня говорила с ней голосом ее матери, которая умерла много лет назад, когда та была еще совсем девочкой. Голос сказал ей: „Гармония больше не принадлежит этому миру. У нее есть дело там, где она сейчас. Предоставь Гармонию ее судьбе“.

Мей-лин никогда не писала тебе, хотя у нее болела душа от разлуки с тобой. Она понимала, что ее мать произнесла мудрые слова. Ведь если бы Мей-лин написала тебе, ты бы вернулась и две жизни оказались разрушенными».

Я смотрела на эти строки, и слезы наворачивались у меня на глаза. Моя мать была права: если бы я услышала о ней, я бы уехала домой. И даже если бы я не вернулась, разве мои письма не приносили бы ей всякий раз стыд и позор, попадая в дом ее отца?