Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.2 - Страница 266

Возле сторожки горел костер. Там сидели двое мужчин. На берег были вытащены две лодки.

Открылась дверь избушки, вышел еще один мужчина, но сверху не разберешь кто.

– Кто они? – спросил Костя.

– Я не знаю.

– Тогда опуститесь пониже, – велел Костя. – Я многих знаю в этих местах.

Пришелец поиграл пальцами по кнопкам. Изображение увеличилось.

– Так, – сказал Костя. – Этого я знаю. Он матрос на буксире. Как же его… Впрочем, неважно.

– Вы удовлетворены? – спросил нетерпеливо пришелец.

– Спасибо. Я встревожен, – сказал Костя.

– Понимаю, – сказал пришелец, глядя вслед Косте, который поспешил к выходу. – Человек глядит в море, но видит лишь каплю.

Рон постарался снова принять горизонтальное положение, чтобы заснуть. Но сон не шел.

Костя вернулся в лагерь. Вечерело. Андрюша расхаживал по полянке. Остальные набились в палатку – от комаров. Оттуда доносились нестройные звуки затянувшегося спора.

– Я пойду в лес, – сказал Костя. – Может, подстрелю кого-нибудь.

– Рону это не понравится. Он не понимает, как можно убивать.

– Плевал я на твоего Рона, – сказал Костя.

Его легкий бельгийский карабин лежал под отвесом палатки, завернутый в клеенку. Там же лежало ружье Андрюши. Он проверил, полон ли магазин, сказал Андрюше:

– Ты бы свое спрятал. Как бы японец его не стянул.

– Правильно, – сказал Андрюша. – Ты прав.

Он направился к палатке.

– Только далеко не ходи, – сказал он Костику вслед. – Рон может нас позвать.

– Позовет – бегите к нему. Я приду, когда сочту нужным. Костя быстрыми шагами направился в чащу.

Он не стал объяснять Андрюше и прочим, что пойдет обратно к Лене. Он должен найти Веронику. Может быть, он и не решился бы на это, но разговор в корабле о судьбе Земли толкнул его к действиям. Он бы сам не смог объяснить почему. Но объяснение было. Он не хотел верить астронавту, но поверил ему. И осознал, насколько микроскопично его существование на Земле, мчащейся к губительным переменам. И тогда страх перед отцом, желание пройти стороной по жизни, которая установлена навечно, лишались смысла. И отец, и его владения – тоже песчинки… И что же тогда имеет смысл?

Костя оседлал свою лошадь, взял и лошадь Молчуна, закинул карабин за спину, но садиться в седло пока не стал – по такому бурелому лучше идти пешком. Он шел быстро и тянул лошадей за собой, те переступали медленно, осторожничали.

Версты через три, когда кончился пал, Костя сел в седло и погнал лошадей. Вторая еле успевала, порой веревка натягивалась, и Костя материл лошадь и грозил ей, что оставит ее в тайге, пускай волки жрут. Лошадь, словно понимая, шла быстрее.

Когда он вышел в верховье ручья, уже начало темнеть, надо бы остановиться, да и лошади устали, но Костя, подгоняемый беспокойством, решил ехать, пока не станет совсем темно.

В полутьме деревья смыкались, приближались, двигали сучьями, пугали. Костя запел, чтобы разогнать зловещую тишину.

А когда замолчал – забыл куплет, – ему показалось, что неподалеку хрустнула ветка. Он поборол желание хлестнуть лошадь, поспешить прочь.

– Эй, кто тут есть? – крикнул он, поворачивая коня в ту сторону и свободной рукой стаскивая с плеча карабин.

Снова хруст, будто кто-то убегал.

– Стой! Стрелять буду! – крикнул Костя, увидев среди ветвей темную тень, и сразу осмелел, понял, что тот, другой, тоже боится.

Человек присел.

– Не стреляй! – крикнул он. – Мой хороший, мой кореец.

– Ты что здесь делаешь? – удивился Костя. – Иди сюда, не бойся.

Кореец был изможден, напуган.

Он ближе не подходил, глядел из-за лиственницы.

– Чего один ходишь по тайге? – спросил Костя.

– Шибко плохой человек, – сказал кореец. – Моя убивать хочет.

– Это ты иностранцев вел, которые Молчуна убили?

– Моя, моя, – сказал кореец, словно обрадовался. – Я не убивала. Я убежала.

– Знаю. А ты меня знаешь?

– Как не знаю? Знаю. Хозяин малый.

– На лошади ездить умеешь?

– Мало-мало умею.

– Тогда садись.

– Куда поехали?

– К Лене. Покажешь прямую дорогу. К Власьей заимке. Людей ищу.

– Бабу ищешь? – спросил кореец.

– Ты что-то знаешь?

– Моя ходил. Казак стрелял. Моя не ходил.

– Да объясни ты!

– Много баба здесь спать будет. Кореец показал вниз по ручью.

Оказалось, он всего час назад увидел, как остановились на ночь три девушки и казак с тунгусом, хотел было к ним подойти, но казак услышал шум и стал стрелять. Кореец убежал.

Так что когда Костя подъезжал к палатке девушек, он издали закричал:

– Эй, Кузьмич, мать твою перетак! Не стреляй, Костя Колоколов едет, слышь?

Первой бросилась к Косте, обезумев от счастья, Ниночка. И Косте хватило разума, а может, не хватило смелости бежать к Веронике, что сидела у костра. Он позволил Ниночке прижаться к груди черной лохматой головкой, от которой пахло костром и смолой. Ниночка рыдала, как гимназистка.

– Ты живой! – причитала она, и Косте было неловко, что его будто оплакивают. Жалко глупую Нинку. Над ее головой он смотрел на Веронику, будто хотел взглядом высказать: я ради тебя шел, я тебя искал, я за тебя переживал.

Но Вероника не поняла или не захотела понять.

Зато Михей Кузьмич обрадовался:

– Я уж и не чаял их на себе дотянуть! Ну, дети, право слово, дети.

– Чайку попей, барин, – сказал тунгус Илюшка. Он тоже радовался.

И Косте показалось – такое славное чувство, – что вернулся домой. И нет никаких идиотских астронавтов, японских маркизов и прочей нечисти. Только как все объяснить Веронике?

Объяснить и не удалось. Разговор был общий – никто не уходил, никто не хотел оставить его вдвоем с Вероникой, всем было интересно узнать про метеорит, но сначала, и еще интереснее, рассказать самим, какими драматическими событиями сопровождалась кончина капитана Смита. И почему иностранки в погоне за дневниками капитана, а Ниночка – и не скрывала она этого – в страхе за судьбу своего ненаглядного Костика полезли в тайгу. Хорошо еще, что Кузьмич с Илюшкой с ними были.

Но когда подошла очередь Костика рассказывать, начались охи и ахи. Больше всех волновалась Ниночка.

– Вы не понимаете! – перебивала она Костика. – Завтра начинается новая эра! Смогут ли эксплуататоры и грабители народов удерживать в своих когтях человечество, которое поймет, что его высокие идеалы воплощены в жизнь на многих разумных планетах?

– Боюсь, что смогут, – сказала Вероника.

Тунгус и Кузьмич английского разговора не понимали. Что нужно, они уже узнали у Костика и теперь спокойно улеглись спать у костра, как бы передавая этим господскому сыну командование над своим войском.

– Да, допускаю, что процесс этот будет идти не сразу и в борьбе. Но борьба лишь закаляет. И я надеюсь дожить до того момента, когда последний капиталист сгинет с лица земли.

– Это буду я, – сказал Костик вроде бы в шутку, а на самом деле лишь сейчас осознав, что в восторженных словах Ниночки есть правда. Он не спрашивал Рона о том, какие у них отношения на далеких звездах, но по глупому виду этого астронавта можно допустить…

И Костик добавил:

– Если они, не дай бог, и в самом деле победят, то нам сужде-на растительная жизнь.

– Растительная? Почему? – Ниночка была не согласна. – Именно в свободном от эксплуатации и каторжного труда обществе расцветут все способности людей. Все будут равны от рождения.

– Так не бывает, – сказала Вероника, и Костик с нежностью посмотрел на англичанку, потому что уже полностью разделял ее точку зрения. – И, может быть, лучше, чтобы не было.

– Ясно, – сказала Ниночка сердито. – Вы, Вероника, все еще надеетесь раздобыть завещание и стать богатой. А зачем?

– Чтобы стать богатой, – вежливо ответила Вероника, – и ни от кого не зависеть.