Киоко - Страница 23
Это было похоже на блюз и в то же время принципиально от него отличалось. Чуть-чуть напоминало наши негритянские песни. Блюзы и спиричуэле уводят слушателей в землю обетованную, а эта музыка, казалось, уносилась прямо в небо. Ее было очень приятно слушать.
Точно у мелодии были крылья.
До Ватерсборо оставалось миль пятьдесят, когда у этого кретина Хосе случился приступ. Он начал стонать, как девчонка, держась за талию и зовя на помощь. «Елена, Елена!» — кричал он. На парня было страшно смотреть. Между стонами он говорил о Майке Тайсоне или бог знает о чем. «Тайсон останется одним из самых великих негров в истории, так по какому праву такой полудохлый замухрышка, как ты, осмелился произнести его имя?» — подумал я, но в этот момент Елена приказала:
— Потри ему спину.
— Я?
— Поторопись! Не нажимай слишком сильно, потихоньку, давай.
— Черт, ты хочешь, чтобы я потер спину этому типу?!
Я много знаю о СПИДе. Я отлично знаю, что он не передается через прикосновение к больному. Я внимательно осмотрел свои руки. А вдруг у меня царапина или ссадина на пальце, или вдруг я прикоснусь к урине Хосе? Ба, даже при этом риск заразиться остается минимальным, но нет уж, спасибо, я предпочитаю не рисковать подцепить СПИД из-за этого несчастного кретина. Его лицо было сильно искажено болью. Странно, но мне его совсем не жалко. Не потому, что мы принадлежим к разным расам. Просто этот тип действительно ничего не стоит. Один взгляд на него приводит меня в бешенство. Это написано на его лице: за всю свою жизнь он ни в чем не преуспел. Написано глубоко, отпечатано в каждой морщинке его искаженного лица, смешано с каждой капелькой пота, падающей со лба: неудачник. Хотел бы я знать, зачем Елена тащит это ничтожество в Майами. Удерживая рвоту, я потер ему спину и в этот момент заметил, что картонка с лекарствами стоит прямо у меня под носом.
— Ты хорошо справился, спасибо.
Елена поблагодарила меня, как только я пересел на переднее кресло, закончив свой маленький массаж, исполненный любви.
— Он задремал. Знаешь, у меня рука отваливается, так я его тер.
— Хорошо, а теперь отдай мне лекарства, которые ты украл.
— Я взял совсем немного, тебе что, жалко? Я массировал его минимум минут пятнадцать.
— Даже не надейся. И кстати, не пятнадцать минут, а от силы шесть.
— Не будь жадиной!
— Ты знаешь, что украл наркотики?
— Естественно, ведь их можно дорого продать. Не знаю почему, и мне это кажется странным, но я испытывал к Елене симпатию. Конечно, это еще и потому, что мы вместе избежали полиции, такие вещи сближают, но дело не только в этом. Не знаю, как объяснить. Мне очень нравился ее стиль, и в ее лице было что-то серьезное и одновременно спокойное. Я такой же — серьезный и спокойный. Я заговорил с девушкой, как обычно разговариваю со своими дружками, когда мне что-нибудь от них нужно, но это не сработало.
— Елена, объясни мне одну вещь: этот тип, он уже пропал, я еще пацан, но уже видел многих, больных СПИДом, и он ведь тоже скоро умрет, разве нет?
— Да, ну и что?
— А то, что как только мы приедем в Ватерсборо, я сбываю товар, и мы делим навар. Я не буду их сам употреблять, это для продажи, я редко это делаю, и потом, если я продам чуть-чуть, что это изменит? Я оставил ему достаточно, чтобы продержаться до смерти, так ведь?
Елена рассердилась. Она включила правый поворотник и свернула на обочину.
— Выходи немедленно!
Ну и дела! Она даже не знает, что на обочине автомагистрали можно останавливаться только в экстренных случаях.
— Погоди, Елена.
Я умолял ее, как это может делать двенадцатилетний ребенок.
— Здесь нельзя останавливаться, полиция может снова появиться, а у меня, если я выйду сейчас, могут быть большие неприятности.
— Выходи.
Странно, но в этот момент, глядя в ее горящие гневом глаза, я понял, почему Елена мне так сильно нравилась. Я — двенадцатилетний мальчишка, и она, по всей видимости, понимает это. Она выгоняет меня не для того, чтобы досадить мне или повоспитывать. Обычно, когда речь идет о взрослых, они действуют по одной из этих причин. Потому что большинство взрослых совершенно забыли, насколько они были беспомощны в детстве. А некоторые и вовсе обращаются с детьми, как со щенками. Елена велела мне выходить. Говоря это, она видела во мне не взрослого и не ребенка. Она видела во мне человека. И потом, и это главное, только у тех детей, которые выросли, сами решая собственные проблемы, без помощи взрослых, связь между взрослым и детским состоянием не прерывается. Елена не была бойцом. Но она явно никогда не зависела от взрослых. Я сказал:
— Сдаюсь, я проиграл. Прости!
До Ватерсборо оставалось не больше десяти миль.
Елена обучила меня нескольким японским словам. Только ругательствам. Сволочь.
Тебе плевать на меня? Шлюха, смерть.
Это было забавной игрой, но выражение лица девушки при этом беспокоило меня. Мы ехали уже минут тридцать после того, как я вернул ей лекарства. Солнце садилось, оранжевый свет падал на ее красивый профиль. Девушка молчала, и тогда я спросил ее:
— Эй, Елена, ты все еще сердишься? Мгновение помолчав, она с грустным видом сказала мне нечто совершенно неожиданное:
— Елена — это не настоящее мое имя. — Да?
Я не сразу понял, что происходит, но у меня сложилось впечатление, что я прикоснулся к какой-то тайне. Это, должно быть, грустная тайна, которую двенадцатилетний мальчишка понять еще не способен.
Морган и Гриффит ждали меня в мотеле. Они знают, что каждый раз, возвращаясь из поездки, я захожу в мотель, где работает наша старушка.
Пока я шутил с ними. Елена сходила к регистрационной стойке и вернулась к микроавтобусу, с радостным видом помахав связкой ключей.
— Все в порядке?
— В полном!
— Меня зовут Эйнджел, а тебя?
— Киоко.
— Киоко, понятно! Ну ладно, Киоко, всего тебе доброго.
— Bye, Эйнджел.
Расставаясь, мы пожали друг другу руки. Я задумался над тем, почему больной называет ее Еленой, если ее настоящее имя Киоко, но не успел спросить, и потом, лучше поменьше знать чужих тайн. Гриффит и Морган засыпали меня вопросами:
— Эйнджел, ну как съездил?
— Тебе понравилась армия?
— Правда, что в учебном лагере есть зал видеоигр?
— Да, все хорошо, — ответил я немного невпопад, повторяя про себя: «Киоко, Киоко».
Ее имя звучало странно. После урока японских ругательств девушка сказала мне название своей кассеты: «Оркэста Арагон». Завтра схожу в магазин, где продаются диски, посмотрю, есть ли у них такой. Хотя, если я вдруг найду его в нашем захолустье, это будет просто удивительно!
ИНТЕРМЕДИЯ Киоко III
Благодаря этому черному малышу по имени Эйнджел мы смогли переночевать в мотеле, на сей раз без проблем.
Но меня беспокоит Хосе. Сегодняшние крики и драка с Эйнджелом явно не пошли ему на пользу.
Хосе долго спал. Или временами он терял сознание? Не знаю.
Даже когда он начинает считать от ста до нуля, он все чаще останавливается на 93. «100,
93, 100, 93» — он просто повторяет эти две цифры.
Хосе лежал под капельницей, а я готовила ему лекарства на завтра, и вдруг он позвал меня. Он попросил посидеть с ним и подержать его за руку, пока он не уснет.
— Я боюсь больше не проснуться.
— Все хорошо, я рядом.
— Где мы?
— В Джорджии, завтра мы приедем в Майами.
— Завтра?!
— Да, завтра вечером или ночью.
Хосе снова пробормотал «завтра?» и вдруг изменился в лице.
— Я забыл одну очень важную вещь.
— Что ты забыл?
— Я должен был кое-что купить маме.
— Подарок?
— Да, абажур.
— Абажур?
— Да, у мамы был абажур, который она очень любила, но ей пришлось оставить его на Кубе. Ты же понимаешь, беженцы не могут брать с собой громоздкие вещи, даже если они их обожают. Когда я был маленьким, если речь заходила о Кубе, мама всегда плакала, вспоминая о своем абажуре. Она его обожала, этот абажур.