Кинжал для левой руки - Страница 8
Одно хорошо — на вахты ставить перестали. Отоспался хоть за поход. Спасибо экипажному подлекарю — спас глаз. Только на всю жизнь красным он сделался, как у кролика. Велел подлекарь промывать глаз почаще крепким чаем или порошком белым — борной кислотой. Настоящий-то чай в команде давно перевелся, а вот порошок должен быть в аптечке, что в кают-компании висит.
Землянухин оглядел пирс и палубу — всюду пусто и безлюдно, задраил рубочный люк, спустился в центральный пост, где под иконкой Николы Морского тлела вместо лампадки алая пальчиковая лампочка. Он хотел было перелезть в носовой отсек, как вдруг заметил в красноватом полумраке портрет Керенского, присоседившийся подле иконы. Весной, когда «Ерша» под гром оркестра спускали со стапелей, премьер толкнул речь с рубки подводной лодки. Потом подарил команде свой портрет и расписался в историческом журнале корабля. Теперь команда пошла его свергать, а портрет все еще висел в центральном посту. Непорядок! Матрос снял рамку, выбрал фото длиннолицего человека во френче и с бобриком. Рамку засунул за трубу вентиляционной магистрали — сгодится еще на что-либо путное, а скомканное фото выбросил из люка в воду. Восстановив справедливость, Землянухин почувствовал себя лучше. На душе полегчало, и глаз ныть перестал. Он не сомневался, что Митрохин с «ершовцами» обойдутся с Керенским точно так же. Попался бы он им в руки!
Вадиму в своих планах Грессер отводил простую, но очень важную роль. По его команде с мостика сын рванет рычаги стрельбовых баллонов. Торпедные аппараты к выстрелу приготовит он сам, минер первого разряда. Дело стояло лишь за механиком, который смог бы запустить дизели. За ним, третьим членом их отчаянной команды, и направлялся кавторанг. Он не сомневался, что инженер-механик с «Тигрицы» лейтенант Павлов, трудяга и колдун над моторами, после трех лет общего смертельного риска пойдет за ним в огонь, воду и медные лодочные трубы. Тихий, скромный, покладистый офицер. Разумеется, его тоже не следовало посвящать к план до конца. Главное, чтобы Павлов сейчас оказался дома, у себя на Петровском острове. Грессер бывал у механика на крестинах дочери и хорошо знал, как отыскать его дом в задних дворах Петровского проспекта.
Он спрыгнул в рассыльную моторную лодку. За руку поздоровался с ее бессменным водителем — старым портартурцем отставным кондуктором Чумышем.
— «Како», «Живете», «Люди»? — назвал набор сигнальных флагов Грессер, заранее зная, что старый крейсерский сигнальщик ответит неизменным — «НХТ». Для морского уха сочетание этих букв звучит весьма жизнеутверждающе.
— А сынок-то ваш — орел, — польстил Чумыш отцовскому сердцу, правя под средний пролет Дворцового моста. — Добрый моряк будет.
— Хочу к себе на лодку юнгой взять. Что скажешь, Зосимыч?
— Дело стоющее, — одобрительно кивнул старик. — Под отцовским доглядом оно надежнее…
На этом оба замолчали, настороженно вглядываясь в мосты и гранитные берега, где то тут, то там мельтешил вооруженный люд. Могли и из озорства пальнуть…
За Тучковым мостом Чумыш сбавил обороты и плавно приткнулся в бухточку острова, откуда начинался Петровский проспект.
— Если через час не вернусь, возвращайся на стоянку, — предупредил Грессер и скорым шагом двинулся к дому механика. Но у первого же перекрестка из-под земли выросли трое — бородачи с погонами пулеметного полка и молодой мастеровой, опоясанный солдатским ремнем с навешанными бомбами.
— Далече путь держим, господин хороший? — поинтересовался бомбист с вежливостью, не предвещающей ничего хорошего. Бежать было поздно, да и благоразумие подсказывало, что лучше оставаться на месте.
— Иду к старому другу. Он здесь живет тремя домами дальше.
Один из солдат зашел за спину и обхлопал Грессера по бокам.
— Локотки-то, барин, разведи, а то несподручно… От она игрушка кака! — зацокал языком солдат, извлекая из кармана грессеровского дождевика офицерский наган.
— Это что ж, другу в подарок?! — покачал на ладони наган мастеровой.
— Да чего тут лататы разводить? — прогудел второй пулеметчик. — С ходу видно — контра. К стенке его — и весь разговор.
И снова, как у окна утром, грудь кавторанга ощутила металлический холодок нательного креста. «Все. На этот раз не отвертеться, — с леденящей безнадежностью осознал он, — и так весь день немыслимо везло. Боже, Вадим будет ждать…»
— Шагай! — подтолкнул его солдат к кирпичному брандмауэру. Грессер с ужасом обвел глазами пустырь: неужели здесь, в этом унылом захолустье, оборвется его жизнь?
— Погодь, Аким, — остановил пулеметчика мастеровой. — Тут птица не простая. Надо кой-кому его показать.
Грессера отвели в полуподвальчик бывшего трактира, где, сидя на столах и не выпуская из рук винтовок, отчаянно дымили махрой солдаты, фабричные, несколько студентов — то ли пережидали непогоду, то ли ожидали команды. Среди разношинельного люда мелькали и флотские бушлаты. К одному из них подвели кавторанга. Широколобый с волчьим раскосом боцманмат хмуро глянул:
— Кто такой и куда направлялся? Почему с оружием?
«Ершъ» — ударили в глаза Грессеру литеры с заломленной бескозырки, и сердце запрыгало — вот оно, спасение! Он еще не знал, каким образом оно произойдет, но инстинкт безошибочно определил: буду жить! И от этой ликующей мысли Грессер улыбнулся, и улыбка вышла весьма натуральной. Он протянул боцманмату руку и радостно, будто старому знакомому, выдохнул.
— Здравствуйте, товарищ!
Этот жест, как и улыбка, был столь непритворен, что хмурый боцманмат невольно пожал ладонь.
— Ваш новый командир, — представился пленник. — Капитан второго ранга Грессер. Назначен на «Ерш» морским министром и Центробалтом. Вот выписка из приказа.
Моряк недоверчиво пробежал строчки, изучил печать, потом вернул бумагу и нехотя назвался:
— Представитель судового комитета Митрохин. Он же командир отряда красной гвардии… Ежели вы на «Ерш» назначены, так почему вы здесь, а не на лодке?
— Иду за механиком, — охотно пояснил Грессер. — Он здесь живет. Хочу принять корабль как полагается. Тем более что он не совсем еще готов.
— Хорошо, — согласился Митрохин. — Вас проводят.
Он отошел к мастеровому с бомбами, и капторанг краем уха уловил обрывок фразы: «…если врет — в расход».
Провожали его пулеметчик Аким и рабочий парень. Грессер уверенно привел их в пятый этаж серого доходного дома. Дверь открыла худосочная бледная шатенка — жена Павлова.
— Инженер-механик лейтенант Павлов здесь живет? — официально спросил кавторанг — нарочно для своих провожатых.
Женщина секунду вглядывалась, потом с облегчением улыбнулась.
— Николай Михайлович! А я вас не узнала… Какая досада, Саша уехал к сестре на Лиговку… Могу дать вам его адрес.
Грессер записал и попросил конвоиров отвести его к Митрохину.
— Дайте мне провожатого на Лиговский проспект, — попросил он у боцманмата. — Иначе меня снова задержат.
Широколобый усмехнулся:
— Шибко кореша мои понравились? Отпустить не могу. Не имею права отряд распылять… Так что добирайтесь сами. А уж лучше, мой совет, в такой день дома посидеть. На службу счас не к спеху… Подождет служба.
— Спасибо за совет. Но корабль я должен принять сегодня. И прошу вернуть мне мое оружие, — сыграл Грессер ва-банк. Митрохин усмехнулся:
— Ну, уж нет. Так идите. Вам же лучше будет. На пикет напоретесь — и бумажка не поможет. А наганчик я вам на лодке возверну.
Отобранное оружие кавторанг тоже записал на счет поруганной офицерской чести. Ну что ж, сегодня он расплатится за все сполна. «День славы настает…»
«Едва я покинул свое кресло, как дверь в салон распахнулась и Белышев с мичманом Соколовым быстро прошли в каюту командира.
Я опоздал! Промедлил всего лишь несколько мгновений… Не знаю, чего они мне стоили — судьбы или жизни… Захотелось вдруг горько разрыдаться в плечо Надин, как это сделала она, там, на подоконнике… Я рухнул в кресло, и Красильников, мой несостоявшийся старший офицер, положил мне на колени Джека Лондона, отметив ногтем какую-то строчку.