Кингсблад, потомок королей - Страница 17
Доктор Вервейс рассказал, что нашлось письмо Ксавье Пика генералу Генри Сибли, и тут же передал письмо Нийлу.
Бумага сильно пожелтела, но чернила не выцвели, и почерк был ровный и изящный — почерк образованного человека. Нийл подумал, что, если не считать доктора Вервейса с его помощником и генерала Сибли, он, может быть, первым прикоснулся к этому письму с тех пор, как сто лет назад Ксавье писал его при свете свечи или северного солнца на грубом дощатом столе или на борту челна.
«Когда Вы были здесь, высокоуважаемый генерал, и оказали мне честь откушать у меня рыбы и чая, поскольку в нашей глуши я не имел возможности предложить Вам более достойное угощение, я рассказывал Вам, что я чистокровный негр и родился на Мартинике и что если во мне есть примесь французской, или испанской, или португальской крови, то очень незначительная.
Жена моя была индианкой из племени оджибвеев, а дорогая моя дочь Сидони недавно вышла замуж за француза Луи Пезо, и хотя сам я горжусь неграми, потому что это такой мужественный и сердечный народ, но в Южных штатах жизнь их превратили в невыносимую пытку, и я не хочу, чтобы Сидони и ее детей считали неграми и чтобы они страдали так, как страдают там мои соплеменники, которых в лицо называют грязными животными. Мне хотелось бы уберечь внуков от этой участи. Поэтому прошу Вас отныне числить меня французом.
Староват я стал для работы в глуши и почти все выполнил, что наметил себе в жизни, и страшно мне думать, что моих внуков, может быть, ждут плети, так прошу Вас, высокоуважаемый генерал Сибли, никому не рассказывайте, какая черная у меня кожа.
Должен добавить, что индейским дамам этот цвет, видимо, очень нравится, а здешние воины в один голос уверяют, что я первый белый человек, побывавший в их краю. Mes estimes les plus distinguees.[6]
Кс.Пик».
Доктор Вервейс заговорил:
— Замечательный, видно, был старик — куда благороднее, чем сеньер де Сен-Люсон или другие парижские царедворцы, которых судьба забрасывала на границу. Если у вашего приятеля-военного хватит на то смелости и силы воображения, — он может гордиться своим предком. А знаете, в том, что он говорит, много правды. Индейцы на северной границе делили людей на краснокожих и белых, так что негры, подобные Ксавье, действительно были первыми «белыми людьми», принесшими бедным язычникам блага цивилизации — бутылку, бомбу и библию. Они сыграли ту же роль, что адмирал Перри, когда он заставил Японию отворить свои двери внешнему миру, и если результаты оказались столь же плачевными, то не по их вине… А взгляните, какие все королевские имена: Сидони вышла замуж за Луи, а их сына, о котором ничего, кроме имени, нам не известно, звали Александр!
Та самая цепь, о которой говорила ему бабушка Жюли: Ксавье, Сидони, Луи Пезо, Александр, а если он раскроет тайну, этой цепью будут скованы и он и Бидди.
Если…
«А я так ясно себе представлял, — думал он, возвращаясь местным поездом в Миннеаполис, — что у Ксавье была золотистая бородка!
Это я, с моей рыжей шевелюрой, потомок негров? Или Бидди? Бабушка Жюли — та, правда, смуглая. О господи, и зачем я должен думать об этом?
Говорят, цветные иногда сходят за белых, если кожа у них достаточно светлая. Я-то, конечно, сойду. Что за самомнение, с чего я взял, что бог предназначил мне быть мучеником? Да и хорош мученик, который готов принести мать и дочь в жертву своему идиотскому тщеславию! Все может остаться, как было. Должно остаться, хотя бы ради Бидди! Ты что же, родную мать готов обречь на участь парии, а?
Не может человек так поступить!
А что если это уже многим известно? Если во мне можно распознать негра? Южане уверяют, что это всегда видно. Вот тот пассажир, что уставился на меня из угла, — видит он, что я негр? Или все всегда об этом догадывались?»
14
В Миннеаполисе он шел по вестибюлю своей гостиницы, не отрывая глаз от черно-белых шашек мраморного пола, с раздражением отмечая, что пол именно черный с белым, шагая напряженно, как пьяный, который выдает себя тем, что слишком старается не шататься. Он гадал, много ли людей смотрит на него, подозревая в нем негра. Уилбур Федеринг, который торговал съестными продуктами в Гранд-Рипаблик, но родился в штате Миссисипи, нередко утверждал, что может безошибочно распознать негра, который пытается сойти за белого, даже если в нем всего одна шестьдесят четвертая черной крови. Если Уилбур догадается, от него пощады не жди.
Дойдя до середины вестибюля, он чуть не остановился, чтобы взглянуть на свои руки. Он где-то слышал, что негра в любом колене, будь он белолиц, как Нарцисс, всегда выдают синеватые лунки ногтей. Ему не терпелось взглянуть на свои ногти. Но он заставил себя держать руки по швам (так что люди и в самом деле удивленно поглядывали на сердитого человека с деревянной походкой) и так дошагал до лифта. С изощренной небрежностью (как ему казалось) он ухитрился опереться рукой о стенку лифта и посмотреть на свои ногти.
Нет! Лунки были такие же светлые, как у Бидди.
«Зато теперь я знаю, что должен испытывать неузнанный негр, если он остановится в таком отеле: дрожать, как бы какой-нибудь чванный турист не заметил его и не велел управляющему вышвырнуть его вон. И так всегда? Всю жизнь?»
При изучении всех тонкостей сложного Искусства Быть Негром Нийлу предстояло узнать, что во многих Северных штатах, включая его родную Миннесоту, имеется Закон о гражданских правах, запрещающий удалять негров и представителей других непривилегированных народностей из гостиниц, ресторанов, театров, и что он проводится в жизнь столь же успешно, как в свое время пресловутый Сухой закон.
Белые постояльцы ворчали: «Всюду они суются, эти ниггеры. Могли бы, кажется, знать свое место». Эти умники не пытались задуматься над тем, каким образом негру, прибывшему в полночь в чужой город, узнать, где именно его место. Обнаружив, что за десять комнат от них спит негр, они чувствовали, что такое соседство таит в себе заразу, чуть ли не смертельную опасность, и набрасывались на управляющего, а тот, исходя из положения, что жить ему нужно, вырабатывал технику леденяще-вежливого обращения с неграми и уклончивых ответов относительно свободных номеров.
Уже сейчас, в первую ночь, которую он прожил негром, Нийл помнил, что в любую минуту снизу может позвонить ночной дежурный: «Я очень сожалею, сэр, но, оказывается, номер, который мы вам дали, был заказан заранее».
Помнил уже сейчас. Так мучительно и остро, как никогда не помнил сложных правил поведения «офицера и джентльмена».
За крепкими стенами своего номера он, здоровяк и атлет, прислушиваясь к телефону, ощущал себя сгорбленным и жалким. Телефон не звонил, но ему слышались десятки звонков.
А если ему не место в этом отеле, думал он, то тем более нечего соваться в пульмановский вагон «Борап». Арестовать его за это не арестуют, но никогда уже он не сможет дарить своей благосклонностью черного Мака, который оказался теперь чем-то вроде его старшего родича. Будущее темно — не пришлось бы ему самому благодарить Мака за снисходительно протянутый доллар.
Его место — с другими прокаженными, в бесплацкартном вагоне, в южном бесплацкартном вагоне для негров, ободранном и грязном, чтобы его «обезьяний запах» не оскорбил чувствительных белых ноздрей Кертиса Хавока.
Обо всем этом он думал, но он не решался думать о том, как вернется к Вестл и скажет, что подарил ей дочь-негритянку.
Вечером он собирался пойти подстричься в парикмахерскую отеля «Суонсон-Гранд».
Он сидел у стола в своем номере в глубокой задумчивости, постукивая ногтем по зубам, время от времени беспокойно взглядывая на этот ноготь. Собственно говоря, ему не так уж необходимо подстричься, но он должен пойти в парикмахерскую ради самоутверждения. Не допустит он, чтобы какой-то парикмахер оскорбил его! Он гражданин Соединенных Штатов и живет в этом отеле; он исправно платит налоги и не задолжал за номер; он имеет такое же право на услуги парикмахерской, как любой белый…