Киммерийское лето - Страница 14

Все-таки приятно лишний раз убедиться, что у тебя способный сын. Огромный, нелепый и несомненно способный. Может быть, даже талантливый. Она бережно переворачивала страницы, захватанные не очень чистыми пальцами, безжалостно исчирканные то карандашом, то фломастером, с какими-то непонятными, словно зашифрованными, короткими записями среди рисунков.

Рисунки были самые разнообразные. Фрагменты уличных сценок, кошка, подкрадывающаяся к голубю, дог на поводке — его часто можно видеть возле школы. Люди — идущие, сидящие, толкающие перед собой коляски, читающие на ходу. Инвалид на костылях, какой-то франт возле низкого, приплюснутого к земле автомобиля, еще машины, какие-то приборы и аппараты. Архитектурные мотивы — главным образом Замоскворечья — старая, времен Островского, купеческая усадьба, изящный особняк «Моспроекта» на Пятницкой, церковь святого Григория Кесарийского на Большой Полянке, колокольня церкви Всех Скорбящих, решетка Педагогической библиотеки. И, конечно, девушки — много девушек.

На этих рисунках взгляд Татьяны Викторовны задерживался дольше. Некоторых она узнала — Ратманову, например, не узнать было нельзя, ее головка повторялась на страницах альбома десятки раз. Повернутая то так, то этак, со своей характерной (пожалуй, слишком изысканной для девятиклассницы) прической — челка и рассыпанные по плечам прямые волосы. Не только, впрочем, головка. Веронику Андрей тоже рисовал и стоящей, и идущей, и как угодно.

Не слишком ли часто, подумала Татьяна Викторовна и закрыла альбом. Ратманова, которую она впервые отметила среди своих учениц еще в седьмом классе, ей нравилась — неглупая, достаточно для своего возраста начитанная, с зачатками хорошего литературного вкуса. Иногда слишком замкнутая, словно отгородившаяся от всего мира, а иногда способная на нелепую выходку, какую-нибудь совершенно детскую шалость. Татьяна Викторовна с интересом читала сочинения Ратмановой, любила поручать ей устные разборы той или иной книги, — словом, как ученица Вероника вполне ее устраивала. А вот как возможная подруга Андрея — куда меньше.

Татьяне Викторовне трудно было разобраться в своих чувствах к этой девочке сейчас, когда она лишний раз убедилась, что сын явно ею заинтересован. Обычная материнская ревность? Или что-то другое, более серьезное, более обоснованное логически?

Скорее всего, не столько даже ревность, сколько страх, предощущение возможной опасности. Андрей ведь тоже замкнут, порой наглухо, попробуй добраться до его истинных чувств и переживаний. А если в нем действительно есть задатки художника? Тогда он уже сейчас может чувствовать куда глубже, трагичнее, чем другие его сверстники…

Часы пробили восемь — мужчин все не было. Татьяна Викторовна вышла в кухню, достала сигарету из запрятанной в дальнем углу буфета пачки и закурила у раскрытого окна, глядя на вечернее зарево над крышами и думая об этом взрослом уже и отчасти даже незнакомом юноше, в которого как-то постепенно и незаметно превратился ее Андрейка, Андрюшка, Андрюшонок.

Последнее время она все чаще признавалась себе, что не только не знает в чем-то своего сына, но и не понимает его во многом, просто не способна понять. И ей все чаще думалось, что дело тут не в индивидуальном взаимопонимании (или в данном случае его отсутствии), а просто в том факте, что Андрей принадлежит к новому послевоенному поколению. К поколению, которое для нее — после пятнадцати лет работы в школе — все еще остается загадкой. Не просто, очень не просто обстоят дела со сверстниками Андрея. Временами она ловила себя на парадоксальной мысли, что им, выросшим в мире и относительном довольстве, не испытавшим и тысячной доли того, что довелось испытать отцам, — этому «благополучному» поколению шестидесятых годов приходится в чем-то куда труднее, чем приходилось поколению тридцатых.

С лестничной площадки донеслись голоса. Татьяна Викторовна швырнула в окно недокуренную сигарету и замахала руками, пытаясь выгнать туда же предательский дым, потом прислушалась: ложная тревога, голоса отправились выше по лестнице. Но вообще-то и ее повелители должны вот-вот нагрянуть. Она смахнула с подоконника кучку упавшего пепла, достала аэрозольный баллончик и распылила по кухне немного озонола, пошла в ванную и тщательно вычистила зубы. Вот так — пусть теперь кто-нибудь докажет, что она курила.

— Знаешь, я сегодня смотрела твой альбом, — сказала Татьяна Викторовна, когда они с сыном занялись после ужина мытьем посуды. — Просто не утерпела — уж очень он соблазнительно лежал, на самом виду.

— Пожалуйста, — пробасил Андрей, как ей показалось, чуть смущенно. — Только там нечего смотреть — ерунда всякая, наброски…

— Это-то и интересно! По-моему, ты делаешь успехи.

Андрей помолчал, осторожно и неуклюже, по-мужски, протирая чашку посудным полотенцем.

— Не знаю, — сказал он. — Иногда мне и самому так кажется, а иногда такое зло берет… Пытаешься что-то сделать — не получается, хоть руки отруби. Не знаю…

— Тебе еще нужно учиться, чтобы все получалось. Ты уж сразу хочешь слишком многого!

— Не знаю, — упрямо повторил Андрей. — Еще вопрос, можно ли этому научиться… Ученье, наверное, дает что-то другое — технику, теоретические знания… А при чем тут техника? Ты видела, как рисуют дети? Ведь самое главное — способность увидеть и передать не сам предмет, он не так важен, а свое видение этого предмета, — этому вряд ли можно научиться. Наверное, все-таки или оно у тебя есть, — от рождения, заложенное в генах, понимаешь? — или его нет. И никогда не будет, сколько бы ни учился…

— Ну, ясно, прежде всего должны быть способности. Но ведь их можно оставить нераскрытыми, а можно развивать, оттачивать. Любой талант, надо думать, нуждается в обработке. Нет, мне твои эскизы понравились. У тебя, кстати, совсем неплохо получаются портретные зарисовки… Вероника Ратманова кое-где очень удачно схвачена. Нравится она тебе?

— Вероника? Да, у нее лицо такое… — Андрей замялся, подыскивая слово. — Гармоничное, что ли.

— Нет, а как человек — нравится? Я не о внешности.

— А-а, — сказал Андрей. — Так она еще не человек.

— Ты думаешь? Не знаю, девушки взрослеют рано.

— Я хочу сказать — неизвестно еще, что из нее получится, — пояснил Андрей, подумав. — Может стать и вторым изданием своей мамаши.

— Ты знаешь ее родителей?

— Видел один раз зимой, когда провожал…

Татьяна Викторовна молча взялась за очередную тарелку. Слова сына удивили ее — мать Вероники, с которой она не раз беседовала на родительских собраниях, производила скорее хорошее впечатление. Хотя бы уже тем, что не восхищалась способностями дочери и была больше озабочена ее недостатками.

— По-твоему, одного взгляда достаточно, чтобы судить о человеке? — спросила она, передавая вымытую тарелку сыну. — Или хотя бы одного разговора?

— Смотря с кем, — отозвался тот не сразу. — Некоторых, конечно, сразу не разгадаешь. А есть такие, что стоит глянуть, и уже все ясно.

— И что же тебе стало ясно при взгляде на Ратмановых?

— Они мне не понравились. Точнее, мать. Отца я видел мельком.

— Но чем именно она тебе не понравилась?

Андрей опять помолчал.

— Как тебе сказать… Какая-то она… слишком благополучная, что ли.

— Благополучная? — переспросила Татьяна Викторовна. — Чем же это плохо? Всякий человек стремится к благополучию… вопрос лишь в том, что под этим понимать. Чистая совесть, например, это ведь тоже благополучие — душевное.

— Да нет, я не о таком. Ну, понимаешь, есть особый вид интеллигентного мещанства, что ли…

— Вот уж чего-чего, а мещанства я в Ратмановых не замечала — ни в дочери, ни в матери.

— В дочери нет, — согласился Андрей. — Я поэтому и говорю, может, она еще и станет человеком. А мать… ты, наверное, встречалась с ней только в школе? В общем-то, конечно, я ничего плохого о ней самой сказать не могу. Но у них дома все настолько… как бы это определить… Ну, все как полагается в их кругу. Понимаешь? По-моему, более точного признака мещанства просто не придумать. — Андрей вдруг усмехнулся, что-то вспомнив. — У них в гостиной несколько неплохих гравюр, девятнадцатый век, а в прихожей — ну, прихожая большая, вроде такого холла, — так вот, у них там висят две африканские маски, кажется подлинные, отец откуда-то привез, а между ними, посередке, суздальская икона. Старая такая, почти черная покоробленная доска. А ты говоришь — не замечала! Конечно, это не то мещанство, которое проявляется в безвкусной одежде. Если мещанин умеет безошибочно найти цветовое решение интерьера — это куда страшнее… У Ратмановых, кстати, гостиная решена очень здорово: ковер на полу темно-синий, а стены — матовой серой краской, светлой, теплого такого тона. Так что, видишь…