Кимбаку-бой (СИ) - Страница 5

Сэхун рассеянно слушает Бэкхёна, пропускает мимо ушей парочку просьб, связанных с работой, прощается и бродит по клубу, не решаясь подойти к стойке. Потом торчит в туалете и остервенело умывается, чтобы прояснить голову. Не помогает. Но когда он возвращается к бару, Чонина там уже нет. Сменщик говорит, что Кай куда-то спешил, но всё равно задержался на четверть часа. На ту самую четверть часа, что Сэхун проторчал в туалете.

Сэхун поспешно забирает пальто, впопыхах накидывает на плечи и несётся на стоянку, но знакомого автомобиля там нет.

Спустя неделю ноги сами приводят Сэхуна в тот же клуб, к той же барной стойке, но там приветливо улыбается уже другой бармен.

— Кай? Не знаю. Я новенький, простите, господин.

Через неделю ничего не меняется, как и через месяц. Сэхун вообще не понимает, почему продолжает заглядывать в клуб. Он далеко не сразу вспоминает, что некогда бармена звали Юги. Но он помнит Чонина. И Чонина не хватает. Не хватает даже не в постели. Не хватает его смеха, тёплого взгляда, грациозных движений и напитков под настроение. Его умения слушать и отвечать так, чтобы Сэхун забывал о серости и тоске.

Жизнь катится по наезженной колее, и в ней не случается ничего, способного превратить мгновение в маленькое чудо. Поначалу Сэхун пытается возместить потерю статьями о шибари, но без живого доказательства в виде Чонина это выглядит таким жалким и бессмысленным, что он забывает и об этом.

В конце недели его снова несёт знакомой дорогой в клуб. Он плюхается на стул за свободным столиком, делает заказ официанту и бездумно пялится на барную стойку, где ловко готовит коктейли незнакомый бармен.

— Можно?

От этого голоса Сэхуна будто прошибает током. Он даже ответить не может, поэтому высокий смуглый парень в голубой рубашке присаживается за столик без разрешения и согревает Сэхуна лёгкой улыбкой.

— Люди — рабы своих привычек. Ты ходил сюда раньше, ходил при мне, значит, будешь ходить и дальше. У тебя опять что-то стряслось? Или моё явление слишком внезапное?

Сэхун мотает головой в ответ на какой-то из вопросов или сразу на все — он сам не знает, просто говорить не может. Просто забыл, какой Чонин. То есть, помнил, но воспоминания рядом с действительностью кажутся такими тусклыми и выцветшими, что… Сердце колотится в районе горла и не желает возвращаться туда, где ему положено быть согласно анатомическому атласу. Сэхуну хочется умереть сразу и от улыбки Чонина, и от звука его голоса. Мысли испуганной стайкой разлетаются в голове. Пока до Сэхуна не доходит, что он всего-навсего счастлив. Что он мечтает остановить вращение планеты, заморозить время и насладиться этим мгновением. Смотреть на Чонина и ждать, пока эйфория схлынет немного или же станет настолько привычной, что дар речи вернётся.

— Можно… к тебе? — сдавленно спрашивает Сэхун до того, как осознаёт, что он, собственно, говорит. Когда осознаёт, испуганно замолкает и замирает в ожидании катастрофы.

Чонин смотрит на него с недоумением минуту, но кивает. Путь до машины Сэхун не запоминает — пожирает взглядом Чонина. Потом под ним приятно скрипит кожа сиденья, нос чутко ловит запах Чонина, а мир полон ярких красок, что почти играют на кончиках пальцев — можно потрогать, если очень захотеть.

— Я уезжал из страны. Хотел тебе сказать, но ты куда-то подевался, а ждать дольше я уже не мог. Ты так и не скажешь, как твои дела?

Сэхун молча пялится на профиль Чонина и не может сказать, что всё идёт своим чередом. Не может — и всё тут. Язык не слушается. Эйфория не проходит, и дар речи всё ещё гуляет где-то сам по себе.

Чонин бросает на него косой взгляд и больше ничего не говорит и ни о чём не спрашивает. Он всё тот же, только выглядит так, словно не спал нормально пару суток.

Машина останавливается, и Чонин ведёт Сэхуна за собой. Но Сэхун по-прежнему никуда не смотрит — только на Чонина. В реальность он возвращается тогда, когда Чонин уделяет внимание консьержу за конторкой.

— Доброй ночи, дядюшка Чон. Почта была?

— Конечно, молодой господин, — мелко кивает старичок, копается в ящике и протягивает Чонину кипу конвертов. И, наконец, замечает Сэхуна, чувствующего себя неуместно в роскошном холле. — Это…

— Мой друг, — невозмутимо отвечает Чонин на вопрос, который не успели задать. Судя по реакции старичка, к Чонину домой друзья не ходят.

В кабине лифта они поднимаются на двадцать какой-то этаж, идут по просторному светлому коридору и попадают в большую квартиру. И вряд ли владельцу такой квартиры вообще нужно работать, но это уже…

Неважно.

Сэхун умирает и воскресает, едва его затылка касается ладонь, а белые конверты с шелестом осыпаются им под ноги эдакими креативными осенними листьями. Стирает губами усталость с век Чонина, тонет в поцелуе, лезет руками под одежду. Куртка падает на пол — поверх рассыпанных конвертов, а пальцы Сэхуна сжимают гладкий шёлк рубашки.

Сэхун не помнит, как теряет собственную одежду по пути туда, где им будет удобнее. Он вообще ничего не помнит и не замечает. Только кровать, потому что у Чонина она идеально круглая, застеленная двумя простынями. В центре валяется смятая подушка, а одеяло лежит комом на полу.

— Я не рассчитывал на гостей, — выдыхает после очередного поцелуя Чонин в качестве извинения за бардак в спальне. Но это такой пустяк. Куда важнее, что кровать вообще есть. Без дурацких ножек и спинок. И куда важнее, как горячо смотрит на Сэхуна Чонин. Сэхун продал бы душу дьяволу без раздумий за один лишь этот взгляд. Только бы Чонин так смотрел на него вечно.

От толчка в грудь Сэхун падает на кровать. Под спиной пружинит — кровать жёстче, чем кажется. Но Сэхун вмиг забывает об этом, потому что у него прямо перед глазами Чонин, который стягивает рубашку через голову, отказавшись от возни с пуговицами. Худой и жилистый, похожий на закалённый клинок. Гибкий и грациозный. Заставляющий желание бурлить в крови и жечь изнутри до фантомной боли.

Сэхун резким движением вскидывается и хватается за пояс брюк. В один миг расстёгивает пуговицу и натыкается на шнуровку вместо молнии. Это настолько сексуально выглядит, что Сэхун невольно проводит ладонью по коже брюк и переплетённому шнурку. Чувствует, как Чонину сейчас там тесно, и не может сдержать улыбку. С нарочитой медлительностью он тянет за конец шнурка, распускает шнуровку и ещё медленнее сдвигает брюки вниз.

У Чонина пожар в глазах, и Сэхун не может отказать себе в желании подкинуть дров. Гладит ладонями сильные узкие бёдра, перемещает руки выше и обводит пальцами вызывающе тёмные аккуратные соски. Встав на колени на кровати, он касается ладонями шеи и заставляет Чонина наклонить голову. Ловит губами сочную нижнюю губу и дерзко обхватывает пальцами рельефный ствол. До слабого низкого стона в унисон.

— Не искушай…

— Буду…

Отпрянув от Чонина, Сэхун избавляется от остатков одежды, откидывается спиной на подушку и облизывает сразу два пальца. Держит взглядом взгляд Чонина и растягивает себя. Стыда не чувствует совсем, ещё и выгибается так, чтобы Чонин не мог отвести глаз. И Сэхуну не хватает слов и определений, чтобы выразить свои чувства в этот миг. Он не просто хочет Чонина, это больше, чем желание, но что именно… Нужное слово не приходит на ум, а сил искать ответ не остаётся. Он убирает пальцы, возится на смятых простынях и замирает, повернувшись спиной к Чонину. Прикрывает глаза, ощутив горячий выдох на шее, закусывает нижнюю губу, чтобы пережить поцелуй, что будет гореть меткой на коже ещё долго.

Пальцами Сэхун сминает простыню и дрожит от прикосновений ладоней к бёдрам. Задыхается, когда меж ягодиц скользит твёрдое и горячее, мягко прижимается к подготовленному входу, но не спешит ворваться внутрь. Пытка. Невыносимая. Сэхун сам подаётся назад, поторапливая и намекая, что так нельзя. Что это нечестно.

Поцелуй между лопатками как клеймо и выстрел на старте. У Сэхуна даже локти подгибаются на внезапно сильном толчке. Пальцы Чонина так цепляются за него, словно Чонин боится его отпустить или потерять. Но это сладко. Вдвойне слаще, потому что Сэхун нравится не кому-то там обычному, а человеку, помешанному на эстетике. Нравится по-настоящему, потому что желание нельзя подделать — это одна из самых правдивых вещей на свете.